— Несколько дней назад Потрошков открыл мне суть спецзадания, во имя чего я вызревал в банке с морским рассолом, сквозь который пропускали слабый электрический ток и импульсы ультразвука, модулированного голосом Юрия Владимировича и шумом беломорского прибоя.
Суть задания в следующем. Я должен встретиться с литейщиками завода «Серп и молот», теми, что принимали участие в теледебатах между аграрником Карантиновым и членом ЛДПР Золушкиным. По эскизам Потрошкова из лучшей стали они отольют ледоруб, точно такой, каким был умерщвлен Троцкий. Инструмент отшлифуют, покроют никелем, положат в сафьяновый футляр. Я повезу этот футляр в Лондон, вместе с ним явлюсь в загородный дворец Верхарна, преподнесу ему этот подарок Потрошкова. А когда он станет рассматривать золотую вышивку на подкладке футляра, возьму ледоруб и пробью ему череп, как это сделал герой Советского Союза товарищ Меркадер, устраняя злейшего врага нашей Родины. После этого я проживу едва ли минуту. Телохранитель Верхарна, араб Ахмет, служивший во французском Иностранном легионе, выпустит в меня обойму своей «беретты». И я никогда не узнаю, буду ли награжден Звездой Героя, или же мой подвиг останется неотмеченным и забытым…
Стрижайло казалось, что Веролей ищет смерти. Ждет благословенную пулю, которая прекратит его страдания. Рассечет две плохо сросшиеся половины его существа, и они с облегчением расстанутся. Одна полетит к Кремлевской стене, где покоится прах таинственного масона, загадочного чекиста, смертельно больного Генсека, замышлявшего перестройку. Другая помчится на студеный Север, где серебрится дранка на старинных шатрах, гуляет в приливе семга, благоухает по всему берегу выброшенная из моря анфельция.
— Верхарн должен умереть, ибо он поставлял Потрошкову чеченских «черных вдов», которые совершили теракты в метро, в самолете, на рок-фестивале, в ресторане «Козерог». Уничтожив Верхарна, Потрошков уничтожит свидетеля. Однако уже подготовлен еще один теракт, страшнее всего, что было. Я подслушал разговор эмиссара Масхадова, большого друга Верхарна, когда тот орал на свою возлюбленную, английскую актрису: «Ты, сука поганая, — кричал он милой женщине, натягивая ошейник. — Не хочешь жрать пшенную кашу, будешь жрать мертвых детей. Скоро мы убьем такое количество детей, что русские войска в ужасе убегут из Чечни и сделают Аслана Масхадова Президентом России. Мы будем убивать их тысячами, и земля станет красной от детской крови. Уже подготовлены отборные моджахеды. Они нападут, как буря, как карающий меч Аллаха. Детские головы, отсеченные этим мечом, покатятся, как бесчисленные биллиардные шары. Так и быть, я дам тебе поглодать отрезанную детскую ручку, а то у тебя от пшенной каши жопа высохла». С этими словами он кинул ей на пол куриную косточку. Та пролепетала: «Сенкью» и стала ее грызть. Не знаю, где и когда совершится теракт, но он будет ужасен. Потрошков замышляет нечто, что он называет «перекодировкой мира», и это будет неслыханное злодеяние. Я это вам сказал потому, что вижу в вас отважного, деятельного, гуманного человека. Попробуйте предотвратить теракт и спасти детей. Не выведенных в колбе, а настоящих, жизнь которых может быть прекрасной и долгой…
С этими словами Веролей поднялся, поклонился и с мучительной улыбкой на зеленоватом лице ушел от Стрижайло. Было слышно, как опускается лифт.
Стрижайло посылал ему вслед луч своего ясновидения, опережая время, прозревая еще не случившееся.
Видел, как Веролей выходит из лифта, покидает парадное, садится в служебную машину с номером ФСБ. Мчится по Москве в медном воздухе в сторону Рогожской заставы, где на заводе «Серп и молот» рабочие священнодействовали с тиглем, проливая в форму слепящую жилку металла. В форме, остывая, прозрачно-красный, пламенел ледоруб. Отливку шлифовали, рассыпая шелестящие брызги, затачивали острие. Окунали в ванную с зеленоватым раствором, где на синюю сталь ложился зеркальный покров. Сияющее изделие укладывали в драгоценный футляр с алым сафьяновым ложем. По бархату разбегались золоченые письмена и узоры, — дарственная надпись Верхарну. Огромный «боинг» летел над Европой, и футляр с ледорубом медленно проплывал над Варшавой, Берлином, сворачивал к Ла-Маншу, снижался над дождливым Лондоном.
Из аэропорта «Хитроу» лимузин помчал Веролея в загородное поместье Верхарна, где тот был радушно встречен хозяином. Слегка моросило. Газон, идеально подстриженный, сверкал изумрудом. С прудов взлетали казарки. Огромные деревья величественно темнели в дожде, из-за них то и дело выскакивали грациозные лани. Верхарн раскрыл футляр, внимательно осмотрел ледоруб. Пошутил: «Но я ведь не Лев Давыдович?.. А что здесь написано?» Отложив ледоруб, склонился к алой подкладке, на которой золотая нить вывела красивую надпись:
Когда металл пронзает мерзкий череп,
Тогда в Москве свершаем мы вечерю.
Пускай тебя бросает в жар и холод,
Тебя благословляет «Серп и Молот».
Пусть дело делается грубо,
На то и сталь святая ледоруба.
Верхарн, усмехаясь, поворачивал к Веролею свое беличье лицо, намереваясь о чем-то спросить. Но страшный удар уже прошибал его желтоватый череп, и наружу, из-под хромированного острия, била вишневая кровь. Могучий араб с коричневым лицом бедуина выхватил из-под мышки вороненую многозарядную «беретту» и в тигрином прыжке, стремясь на помощь своему господину, выпустил в Веролея семь пуль, которые одна за другой пробили зыбкое тело, вырвались из красных воронок и, слегка деформированные, полетели в сырой туман, снижаясь и застревая в газоне.
Все это видел Стрижайло в своем ясновидении, слыша, как затихает в подъезде стук остановившегося лифта.
После ухода Веролея его обуяло смятение. Упоминание о детях, которых постигнет несчастье, упоминание о Потрошкове, желавшем «перекодировать мир», повергли его в панику. Черное острие было направлено Потрошковым из «этой жизни», где властвовало беззаконие и жестокость, в «иную жизнь», где воздух светился волшебной красотой, в райском небе плавали чудесные планеты и луны, и где обитала драгоценная душа, источавшая благоговение и нежность. В этот благословенный мир, куда ему предстояло вернуться, и где ждал его дивный младенец, — был направлен гарпун Потрошкова. Овладевший им ужас побуждал к действию. Он должен был сам, не полагаясь на спецслужбы, находившиеся в подчинении у злодея, отыскать отряд чеченцев и обезвредить его. Как? На это укажут обстоятельства и благой дух, чье покровительство он ощущал. Собрался и кинулся в город, пахнущий арбузами и спелыми дынями, женскими благовониями и дорогими табаками, тлетворной смертью и бензином марки Аи-101, куда Абрамович распорядился добавлять жасмин.
Не объясняя шоферу цели поездки, он направил «фольксваген» за город, в детский оздоровительный центр «Колобок», где полгода назад располагался боевой лагерь чеченцев.
Он надеялся увидеть резные домики, затейливые теремки, смешную фигуру деревянного колобка, но ничего этого не было. Прежние строения были сметены, шло бурное строительство замка. Архитектор с седыми артистическими кудрями разворачивал чертежи и что-то любезно пояснял хозяину, который хоть и был, по виду, чеченец, но не дикий необузданный горец, а цивилизованный бизнесмен в костюме от «Альбани», с манерами аристократа.
— Простите великодушно, — прервал их разговор Стрижайло. — Здесь, кажется был оздоровительный центр, отдыхали детишки…
— Сударь, теперь это частное владение, — холодно прервал его собственник замка и, обращаясь к архитектору, продолжал. — Я же просил вас выполнить турецкую баню из камня, взятого из старых православных церквей. Говорят, намоленный камень дольше сохраняет тепло.
Стрижайло помчался обратно в Москву, надеясь оповестить о возможном теракте общественность, власти, представителей прессы.
Он явился в Кремль, в Администрацию Президента, где просил аудиенцию у видного чиновника. Но навстречу ему вышел любезный чеченец, представился: «Ахмед Арбиевич», после чего Стрижайло стал пятиться и таким образом вновь оказался на Красной площади.
Отсюда было не далеко до Государственной думы. Он решил посетить Комитет по безопасности, чтобы поведать о страшной угрозе. Его принял в комфортабельном кабинете депутат — чеченец, внимательно заглянул в ошеломленные глаза и произнес:
— Слушаю вас, дорогой.
Бессмысленно было начинать разговор. Стрижайло покинул Думу, спустился в подземный супермаркет на Манежной площади, где намеревался купить какую-нибудь забавную детскую игрушку, сам не ведая, для кого. В отделе детских игрушек, среди заводных машинок, крохотных роботов, говорящих по-английски кукол, его встретил продавец — чеченец в фирменном пиджаке и галстуке-бабочке. С любезным поклоном спросил:
— Чего изволите? Из Японии поступила партия изумительных роботов. Маленькая девочка Хакайдо говорит своему брату Япончику, как разрубить самурайским мечем русского захватчика и освободить Сахалин.
В смятении Стрижайло стал метаться по городу, заскакивая в кинотеатры, игорные дома, стриптиз-бары, рестораны. И повсюду его встречали чеченцы, — иные в дорогих пиджаках, иные в смокингах, а некоторые в черных, как у генерала Дудаева, шляпах.
Это было невыносимо. Казалось, Москва захвачена чеченцами, которые лишь прикидывались продавцами, бизнесменами, депутатами и чиновниками. На деле же были законспирированными боевиками, держали под прилавками гранатометы, в ящиках столов фугасы, носили под смокингами «пояса шахидов».
Он решился обратиться в ФСБ, в отдел по борьбе с терроризмом, надеясь, что не все чекисты слепо подчинены Потрошкову, есть среди них бойцы невидимого фронта, защищающие государство. Робея, боясь разочароваться, позвонил по телефону доверия и тихо произнес: «Салам алейкум!», и услышал в ответ доброжелательное: «Алейкум салам!». Желая убедиться в невозможном, сдавленным голосом выдохнул: «Аллах акбар!», и последовало воодушевленное восклицание: «Аллах акбар!».