— Сара взяла недельный отпуск. Она ездила к родителям в Нью-Джерси. На работу должна была выйти вчера.
— Не припоминаете ничего такого, что могло бы нам помочь?
— Увы, ничего. — Тэа открыла фаянсовую шкатулку, стоявшую на столе, достала сигарету и закурила. — Надеюсь, вы поймаете преступников. — Она закрыла крышку.
— Поймаем. Мы хотели бы опросить ваших сотрудников, если не возражаете.
— Конечно нет. — Тэа затянулась сигаретой.
Открылась дверь, и в кабинет вошел худощавый мужчина в безукоризненно сшитом бежевом костюме.
— Привет, я Олдридж Брэкстон. — Подойдя к Мэлоуну, он протянул руку.
На лице Брэкстона были заметны признаки увядания: «паучьи лапки» вокруг глаз, темные круги. Непокорные черные волосы уложены в модном стиле «афро».
— Хорошо знали Сару? — спросил его Мэлоун после короткого представления.
— Не так хорошо, как хотелось бы. Она была с большими странностями. Напоминала человека, который боится радоваться жизни, — ответил Олдридж, подходя к свободному стулу и садясь рядом с сестрой.
— Что вы можете рассказать о ее личной жизни?
— Боюсь, ничего.
Мэлоун подошел к рабочему столу Тэа, поднял приглянувшуюся ему золотую статуэтку богини в развевающемся платье. В широко раскинутых руках она держала змей. Внимательно изучив фигурку, Мэлоун поставил ее на место.
— Может быть, вы что-нибудь вспомните…
Брэкстоны переглянулись и одновременно покачали головой.
— Тогда расспросим ваших служащих.
Тэа Брэкстон подошла к столу и нажала кнопку на пульте. Появилась секретарша.
— Арлин, проведите этих господ по бюро. Это полицейские, они будут расспрашивать всех о смерти Сары.
Выйдя из кабинета, Мэлоун быстро нацарапал в блокноте записку для О'Шонесси: «Запроси „Нью-Йорк таймс“ об объявлении Брэкстонов о найме сотрудников со знанием языков. Когда помещено и когда снято».
Он передал записку О'Шонесси и последовал за секретаршей.
— Эта Брэкстон — крепкий орешек, она что-то утаивает, — прошептал О'Шонесси.
Мэлоун бросил на него взгляд.
— Возможно. — Потом прошептал: — Займи Арлин, пока я буду говорить с телефонисткой.
Обогнав секретаршу, он вошел в комнату телефонистки и закрыл за собой дверь. Телефонистка была готова им помочь.
— Саре звонил мужчина, говорил с акцентом, — сказала она. — Они всегда говорили на иностранном языке.
— На каком?
— Я не знаю.
— На испанском?
— Нет. Это был один из европейских языков.
— Французский?
— Нет.
— Немецкий?
— Может быть. Я в языках не сильна.
— Как звали мужчину?
— Он никогда себя не называл, просто просил позвать Сару Айзингер.
— Старый он или молодой?
— Не знаю. Как я могла бы определить его возраст?
— По голосу. Подумайте.
— Я бы сказала, от тридцати до сорока.
— Когда он начал звонить?
— В тот самый день, когда она устроилась на работу.
— Вы здесь единственная телефонистка?
— Да. Если я болею или в отпуске, берут временную работницу.
— Как часто он звонил?
— Каждый день, когда она была на работе. Иногда два-три раза в день.
— Он никогда не называл своего имени?
— Никогда.
— Все звонки проходят через вас?
— Да. Только у Брэкстонов прямая линия.
— Кто-нибудь еще звонил ей по личным делам?
— Пожалуй, нет.
Мэлоун заметил скользнувшую по ее лицу тень.
— То, что случилось с Айзингер, может произойти с любой женщиной, которая живет одна, — сказал он. — Очень важно выяснить, с кем она разговаривала. Все останется между нами, я вам обещаю.
Он склонился над пультом, глядя на нее.
— Прошу вас.
Она смотрела на него. Загудел зуммер. Сняв трубку, она соединила звонившего с внутренним номером.
— Может быть, вы спасли бы жизнь другой женщине, — сказал Мэлоун.
— Ей время от времени звонила какая-то Андреа, — проговорила телефонистка.
— О чем они говорили?
— Я не знаю. Они говорили на разных языках.
— Каких?
— Я не знаю. Иногда — по-английски.
— О чем? — небрежно спросил Мэлоун.
— Лейтенант! Я не подслушиваю разговоры!
— О, я прекрасно это знаю! Но иногда случается, телефонистки нажимают не ту кнопку.
— Ну, вообще-то я один раз слышала часть их разговора. Это было в четверг, как раз перед тем, как Сара взяла отпуск. Она сказала Андреа, чтобы та посмотрела песню. Сара была очень возбуждена.
— Упоминала название песни?
— Нет. Только сказала, чтобы та посмотрела эту песню и что все поймет.
— Что поймет?
— Я не знаю. — Она пожала плечами, состроив гримасу.
Глава 4
Пятница, 12 июня
Когда Мэлоун поднялся к себе, придя на работу, у дверей дежурки сидела на скамье пожилая пара. Седые волосы женщины были стянуты в пучок. Черное поношенное платье было ей велико. Опустив голову, она поглаживала большим пальцем пластиковую обложку записной книжки, лежавшей у нее на коленях. Мужчина, сгорбившись, рассматривал свои руки, покрытые старческими бурыми пятнами. Бросив на посетителей взгляд, Мэлоун вошел в комнату, где работала бригада, и направился прямо к кофеварке. Наполняя чашку, он выбирал взглядом, какую взять булочку из разорванного пакета, лежавшего возле кофейника. Вытащил одну, облитую глазурью, откусил немного и отступил на шаг, спасаясь от фонтана сахарной пудры.
— Кто они? — Он указал на дверь.
— Айзингеры. — Штерн поднял глаза от пишущей машинки. — Утром им сообщили из управления в Браунсвике.
— Дай мне минуту, потом зови их, — попросил Мэлоун, направляясь в свой кабинет.
Сначала он просмотрел форму 60 — список ночных происшествий.
Некая Роза Дженнингс, негритянка тридцати двух лет, будучи сыта по горло пустыми обещаниями своего женатого дружка, помочилась в кастрюлю, пошла на кухню, достала из-под мойки хранившийся там щелок, потом смешала его с содержимым кастрюли. Крепко держа кастрюлю обеими руками, встряхивая содержимое, она склонилась над своим спящим дружком, долго его разглядывая, потом с криком «Лживый ублюдок!» выплеснула смесь ему в лицо. Все, красавцем его больше никто никогда не назовет. Роза Дженнингс, свершив возмездие, подошла к телефону, вызвала «скорую», полицию и жену пострадавшего.
«Заботливая дама», — подумал Мэлоун, допивая кофе из чашки, на которой красовалась надпись «Коп».
Еще одно бытовое преступление. Примитив. Пока ему везет.
— Лейтенант, к вам Ханна и Джекоб Айзингеры, — объявил Штерн, вводя пожилых супругов и усаживая их на стулья.
— Прежде всего позвольте выразить вам наши соболезнования, — заговорил Мэлоун, — и заверить, что мы делаем все возможное, чтобы найти и покарать преступников.
Айзингеры молчали, как бы застыв в скорбном оцепенении, и смотрели пустыми глазами на карточки и списки телефонов на столе. Мэлоун принялся сочувственно задавать вопросы. С кем дружила дочь? Кто мог желать ее смерти? Было ли в прошлом их дочери что-либо, способное заинтересовать полицию? В ответ ни слова. Лейтенант взглянул на О'Шонесси, Дэвиса и Штерна, подпиравших стену. Дэвис безнадежно пожал плечами.
— Неужели вы не можете вспомнить ничего полезного для нас? — взмолился он.
Ханна Айзингер заговорила. Она поведала историю, которую Мэлоун уже знал. Ее преследовали, но она пережила нацизм. Эмигрировала в Палестину, начав новую жизнь. Рассказала о рождении дочери, о том, как они были счастливы, наблюдая за ее превращением в красивую девушку. Потом Сару призвали на военную службу, где она пережила свою первую любовь. Когда Айзингеры решили уехать в Штаты, Сара заявила, что поедет с ними.
— Вы знаете друзей вашей дочери?
Джекоб Айзингер как бы с вызовом развел руками.
— Друзей? Мы научились жить без такой роскоши, как друзья. Сара была такой же.
Мэлоун стал задавать вопросы наугад, вразброс, надеясь зацепиться за что-нибудь, за ниточку, которая помогла бы распутать клубок.
— Что ваша дочь делала во время службы в армии?
— Она служила писарем на базе снабжения в сорока километрах от Иерусалима, — ответил отец.
Ханна Айзингер, потянувшись через стол, с мольбой схватила Мэлоуна за руку.
— Почему нам не отдают нашу дочь? Мы должны похоронить ее. Таков закон.
Слова застряли у Мэлоуна в горле. Он посмотрел на своих детективов, Штерн бросил подпирать стену и вышел из кабинета.
— Я распоряжусь, чтобы ее вам отдали, — мягко сказал Мэлоун.
Айзингер спросил, могут ли они уйти.
— Еще несколько вопросов. Сколько лет было вашей дочери?
— Тридцать четыре, — ответила мать.
— Долго ли она прожила в Америке?
— Шесть лет, — сказал отец.
— Не найдется ли у вас какой-нибудь фотографии вашей дочери? — спросил Мэлоун, вспомнив, что в досье имеется только снимок, сделанный в морге. Ханна Айзингер взглянула на мужа. Его лицо задрожало, он с трудом кивнул. Открыв свою записную книжку, Ханна вынула маленькую черно-белую зернистую фотокарточку. Сара Айзингер стояла на длинном причале на фоне вереницы грузовых судов, удерживаемых тугими швартовыми. Девушка на снимке, смеясь, отмахивалась от невидимого фотографа.
— Где был сделан снимок? — спросил Мэлоун, изучая карточку.
— Я не знаю, — ответила мать.
— Когда это было?
— Во время одного из отпусков Сары, в Европе, еще до того, как мы уехали в Штаты, — ответил Айзингер.
— Она часто брала отпуск, пока жила в Израиле?
— Часто, — ответила мать.
Мэлоун положил фотографию перед собой, постучал по ней средним пальцем.
— Значит, вы не знаете, где находится это место?
— Нет, — сказала Ханна Айзингер, — а это важно?
— Может быть. Вы позволите мне оставить у себя эту карточку?
Джекоб Айзингер молча склонил голову. Мэлоун воспринял это как знак согласия.
— Ваша дочь рассказывала о мужчинах в ее жизни?
— Никогда, — твердо сказала Ханна Айзингер.
— А чем занималась ваша дочь в Америке? — глядя на стариков, продолжал расспросы Мэлоун.