Ужин его ошеломил.
Столовая представляла собой большое квадратное помещение с малиновыми дамасскими обоями и красными бархатными шторами. Темные картины и турецкий ковер не вносили оживления в этот интерьер и, как позднее заметила Джойс, человек уже чувствовал себя сытым, едва переступив порог этой комнаты.
Овальный стол размером с небольшой каток был накрыт узорчатой скатертью из ирландской камки, а на скатерти каждый вечер расставлялся великолепный сервиз, чистка которого была основным делом жизни какого-то несчастного мальчика из числа слуг. В первый и последний раз в жизни Кемпион увидел оправленные серебром сосуды в форме рога изобилия, которые в викторианские времена подавали к ужину, наполнив их горячей водой для того, чтобы едок мог согреть свою ложку перед тем, как угоститься жирным деликатесным супом.
В этот вечер большая комната выглядела пустынной и, как показалось Кемпиону, два свободных места за столом еще сильнее бросались в глаза оттого, что присутствующие на ужине члены семьи по-прежнему сидели на своих местах, которые они, видимо, занимали на протяжении многих лет. Тетя Каролина восседала во главе стола в кресле с высокой спинкой. Рукава платья из черной тафты доходили до локтя, тонкие руки были скрыты оборкой из кремовых кружев, гармонировавших с ее косынкой и чепцом.
Вильям сидел в конце стола на значительном расстоянии от матери и был отделен от нее массивной серебряной вазой для фруктов, выполненной в стиле барокко, которая в верхней своей части каким-то образом превращалась в вазу для цветов.
Тетя Китти сидела справа от Вильяма, а Джойс расположилась по левую руку от тети Каролины. Кемпион занял место почетного гостя справа от хозяйки. Остальные места за столом печально пустовали.
Тетя Китти, наряженная в черное вечернее платье с квадратным вырезом по моде приблизительно 1909 года, сидела с совершенно похоронным видом, и даже простое черное вечернее платье, в которое была одета Джойс, подчеркивало серьезность момента.
Кемпион начал воспринимать свой черный парадный жилет как траурную одежду, а ярко-розовый цвет лица Вильяма показался ему неуместным на фоне мрачной цветовой гаммы.
Долгая трапеза, в течение которой было подано полное меню, предназначавшееся миссис Битон[2] для апрельской пятницы в некатолическом доме, скорее навеяла тоску, нежели подкрепила, а неукоснительно выполняемые тетей Каролиной правила ведения общего разговора за столом почти сокрушили стойкий дух мистера Кемпиона. Во время долгих пауз у него была возможность для наблюдений.
Он отметил несколько любопытных деталей, в частности, то, что у каждого из едоков был свой собственный набор специй, что каким-то образом усиливало их разобщенность.
Другая деталь была более забавной.
Напротив Кемпиона, под большой гравюрой, изображавшей собор на острове Или, зачем-то была повешена красная бархатная рамка с увеличенной цветной фотографией джентльмена в бакенбардах, украшенного знаками отличия какого-то малоизвестного ордена или общества. Кемпион очень обрадовался, увидев в руке у этого джентльмена большую оловянную кружку с пенистым напитком. Фотография не могла иметь никакого отношения к тете Каролине и ее домашнему укладу, и Кемпион подивился тому, как она попала в этот дом.
Когда церемония ужина наконец завершилась, вся компания перешла в большую гостиную «Сократес Клоуз», столь знаменитую в восьмидесятые годы прошлого века. Хотя отделку комнаты с того времени не меняли, гостиная, с ее выцветшими парчовыми шторами и пышным декором, все еще была прекрасна. Мебель была жесткой и неудобной, но и в ней, как в любых вещах, полностью выражающих дух своей эпохи, было какое-то свое очарование.
Тетя Каролина уселась за небольшой столик и обратилась к тете Китти:
— Может быть, мы сыграем в шахматы, как обычно, дорогая? — предложила она.
Тетя Китти послушно присела возле нее, а Вильям с серьезным видом подошел к бюро, на дверцах которого были нарисованы два букета цветов, принадлежавшие, как показалось Кемпиону, кисти не просто человека, любящего цветы, а ботаника. Из этого бюро Вильям извлек шахматную доску и ящичек с фигурами из слоновой кости.
Кемпион понял, что перед ним разыгрывается еще один ежевечерний спектакль, и стоял в ожидании, не зная, когда и каким образом он сможет принять участие в этом ритуале.
Дядя Вильям начал проявлять признаки беспокойства. Он не садился, а стоя наблюдал за тем, как худые белые пальцы его матери расставляли в ряд красные шахматные фигуры. Наконец, он заговорил:
— Не перейти ли нам с мистером Кемпионом в библиотеку, чтобы выкурить по сигаре, мама? — спросил он.
Старая леди Фарадей взглянула на сына своими черными глазами.
— Ну, конечно, Вильям, — ответила она. — Мистер Кемпион, на тот случай, если вы, вернувшись сюда, меня уже не застанете, я хочу вам сказать, что утренний гонг будит нас без четверти восемь. Я надеюсь, в вашей комнате есть все необходимое?
Мистер Кемпион, поднявшийся на ноги, как только она с ним заговорила, ответил с поклоном:
— Да, все прекрасно.
Миссис Фарадей, видимо, сочтя его ответ удовлетворительным, улыбнулась ему и кивнула Вильяму, который явно обрадовался своему неожиданному освобождению и вышел из комнаты вместе с Кемпионом.
— В утренней гостиной более удобно, — произнес Вильям громким шепотом. — Библиотека всегда напоминает мне об отце, царство ему небесное. Никогда не видел его в хорошем настроении, когда он был в библиотеке.
Они прошли через холл в утреннюю гостиную, в которой все еще ярко пылал камин.
— К сожалению, я не могу предложить вам выпить, — сказал дядя Вильям, слегка покраснев от смущения. — Ключ от шкафчика с графинами опять убрали, как я вижу. Когда люди старятся, у них появляются всякие причуды. Хотя я сам и не пью, но… ну, ладно, угощайтесь сигарой.
Он достал сигарную коробку из бокового стола, и после того, как церемония закуривания сигар была завершена, уселся в одно из больших зеленых кожаных кресел. Его голубые глазки, слишком маленькие для его большого розового лица, уставились на Кемпиона, и выражение их было затравленным.
— На вашем кресле обычно сидел Эндрю, — вдруг сказал он. — Вероятно, похороны состоятся в понедельник? В это время года цветов будет немного. — Он напрягся, подыскивая подходящие слова, добавил: — Бедный Эндрю… — и кашлянул.
Кемпион хранил молчание. В голубоватом дымке сигары его лицо казалось еще более непроницаемым, чем обычно. В этот вечер в голове у дяди Вильяма царил полный разброд, его мысли неслись в фантастическом танце, перескакивая с одного предмета на другой, и, наконец, он снова заговорил:
— Все-таки у него был ужасный характер, и он был злобным человеком, — сказал он сердитым голосом. — В нашей семье, слава Богу, не было сумасшедших, а то можно было бы заподозрить его в легком помешательстве. — Помолчав, он добавил, прикрыв глаза: — Горький пьяница к тому же.
Утренняя гостиная выглядела неуютно. Она была слишком ярко освещена, и острые лучи света, падающие от медной люстры, которая напоминала водяную лилию, плывущую по белой глади потолка, вызывали ощущение стерильности и холода, не нарушаемое даже ярким огнем, пылавшим в камине.
До Кемпиона начал доходить смысл вчерашнего замечания Маркуса о том, что если бы он жил в этом доме, ему тоже могло бы прийти в голову кого-нибудь убить. Жившие в доме взрослые и даже пожилые люди были со всех сторон окружены запретами и ограничениями, мучительными даже для подростков, и Кемпион опасался столкнуться здесь с какими-нибудь неожиданными человеческими пороками, потому что в такой угнетающей обстановке в душах начинается брожение и гниение, что способствует проявлению самых подлых сторон человеческой натуры. Он не знал, с какой тайной ему придется встретиться в этом большом доме, но в том, что такая тайна существует, он был совершенно уверен.
Его отвлеченные размышления на эту тему были прерваны появлением верной Элис, которая внесла в комнату серебряный поднос со стаканами, графином и сифоном. Не говоря ни слова, она поставила поднос на стол, и Кемпион обратил внимание на то, что она, не поднимая глаз, торопливо вышла из комнаты так же бесшумно, как и вошла. Но тут он увидел лицо дяди Вильяма, и к нему вернулось чувство юмора.
Тот, видимо, поначалу решил, что все это ему померещилось. Изумление лишь усиливало его восторг, и он испытывал почти детское удовольствие от оказанной чести.
— Старая леди, слава Богу, все-таки вспомнила, что у нас в доме гость, — сказал ом, снова усаживаясь в свое кресло со стаканом в руке. — Черт возьми! Мужчине, испытавшему все, что мы испытали сегодня, нужно выпить. Я хотел бы сейчас пойти прогуляться. Вы не против, я надеюсь?
Он с надеждой посмотрел на Кемпиона, и у него явно полегчало на душе, когда тот сердечно выразил свое согласие. Дядя Вильям сделал большой глоток виски с содовой и уже собирался попрощаться, когда появилась Джойс.
— Привет, — удивилась она, — вы уходите?
Дядя Вильям кашлянул.
— Думаю, при моей комплекции мне просто необходимо пройтись после ужина, — сказал он. — Я не имел возможности размяться сегодня — все утро проболтал с этим проклятым полицейским.
Джойс, казалось, еще больше удивилась, но ничего не сказала, и когда Вильям вышел, она села на его место, и Кемпион увидел у нее в руках пачку сигарет. Он поспешно достал из кармана свою пачку.
— Это здесь разрешено? — спросил он, поднося спичку к ее сигарете. — А то я могу вылечить вас от курения за пять дней. Мое фирменное средство в сочетании с карри невозможно отличить от чеснока.
Джойс вежливо засмеялась.
— У меня есть индульгенция, — сказала она. — Мне разрешено специальным декретом время от времени выкуривать сигаретку. Власти закрывают на эго глаза. Вообще говоря, это очень мило с их стороны. Каждый вечер после ужина тетя Каролина объявляет, что я могу пойти к себе наверх писать письма. Я сначала не понимала, в чем дело, но потом она мне объяснила, что ей рассказывали, что современным молодым людям нравится иногда выкурить хорошую сигарету с приятным запахом. Это выглядит вполне респектабельно. Говорят, даже королева иногда покуривает. Но тетя Каролина решила, что я должна это делать у себя в комнате, чтобы не подавать дурной пример ее дочерям.