— Спокойной ночи, — сказал Кемпион. — Ничего не бойтесь.
Она дошла до середины комнаты и обернулась.
— Скажите, как вы догадываетесь, о чем думают другие люди? — спросила она.
Кемпион водрузил на нос очки.
— Я много лет служил в Налоговом департаменте, — ответил он. — На следующей неделе я расскажу вам еще кое-что из моего грязного прошлого.
Ее лицо исказилось гримасой.
— Простите меня, — сказала она, — но вам не кажется, что ваши манеры… как бы это сказать… могут помешать вашей работе?
Он, похоже, обиделся.
— Может ли леопард избавиться от своих пятен? Я такой, какой есть.
Джойс засмеялась.
— Спокойной ночи, Пятнистенький, — сказала она и ушла.
Кемпион немного подождал. Когда он услышал, что закрылась дверь в гостиной, а тетя Каролина и ее племянница благополучно поднялись наверх, он тихо вышел в холл и направился в сад.
Он был уже возле входной двери, как вдруг она отворилась и в холле появился Маркус в сопровождении дяди Вильяма, лицо которого теперь было уже не розовым, а цвета вишни. Мужчины встали, как вкопанные, увидев Кемпиона, и Маркус многозначительно посмотрел на своего спутника. Холодный, слегка враждебный взгляд молодого человека заставил дядю Вильяма напрячься.
— Ах да, это вы, Кемпион, — сказал он. — Я очень рад вас видеть. Вы не знаете, моя мать уже легла спать? — Между пришедшими мужчинами, видимо, что-то произошло. Было заметно, что отношения между ними испортились. Это возбудило любопытство Кемпиона. Ему показалось, что Маркус заставлял дядю Вильяма сделать что-то, чего тот явно не хотел делать.
— Миссис Фарадей только что поднялась наверх, — сказал Кемпион. — Вы хотите с ней повидаться?
— Ах, Боже мой, вовсе нет! — с яростью проговорил дядя Вильям и замолчал, злобно сверкнув голубыми глазками в сторону своего спутника.
Маркус повернулся к Кемпиону, и по выражению его лица было видно, что он не отказался от мысли заставить дядю Вильяма проявить инициативу.
— Послушайте, — сказал Маркус. — Мы хотели бы несколько минут побеседовать с вами наедине. В утренней гостиной кто-нибудь есть? — Произнося эти слова, он снимал свой плащ, и дядя Вильям последовал его примеру, всем своим видом демонстрируя неудовольствие. Кемпион направился в утреннюю гостиную, дядя Вильям, моргая из-за яркого света, прошел за ним.
Войдя в комнату, Маркус закрыл за собой дверь. Его лицо было необычайно мрачным, Кемпион вдруг понял, что он очень похож на человека, только что пережившего какое-то потрясение. Дядя Вильям тоже заметно переменился. От его апломба почти ничего не осталось. Он постарел и обмяк, и хотя в нем еще чувствовалась некоторая агрессивность, это скорее была агрессивность разоблаченного человека, а не человека, который боится быть разоблаченным.
Маркус нервно откашлялся.
— Кемпион, — сказал он, — как адвокат семьи я посоветовал мистеру Фарадею все вам рассказать. Я объяснил ему, что не могу сделать то, о чем он меня просит, но вы, как личный помощник миссис Фарадей, мне кажется, сможете ему помочь лучше, чем кто бы то ни было.
— Ничего себе, — обозлился дядя Вильям. — Да вы просто заставили меня сюда прийти, и сами прекрасно это знаете.
Маркус повернулся к нему с раздраженным видом, но заговорил с ним терпеливо, как с ребенком:
— Как я уже сообщал вам, мистер Фарадей, — сказал он, — Кемпион не является сотрудником полиции и, будучи профессионалом, безусловно, сохранит в тайне ваш секрет.
Дядя Вильям взмахнул своими полными руками.
— Ну, хорошо, — сказал он. — Но я не собираюсь совать свою голову в петлю. Никогда в жизни я еще не попадал в такое неловкое положение. Судя по всему, вы просто не в состоянии понять, что, независимо от того, что я сделал, в моральном отношении я невинен как младенец. Эта моя болезнь — что-то вроде хромоты. Черт побери, вы должны сделать то, о чем я вас прошу, вот и все.
Маркус покачал головой.
— Простите меня, — сказал он, — но вы ровным счетом ничего не понимаете. Вы не принимаете во внимание юридическую сторону дела. Какова бы ни была ваша личная точка зрения в отношении… хм… преступления и наказания, в законе все определено очень четко. Я должен повторить вам свое требование. Ваше положение очень серьезно, мистер Фарадей.
— Хорошо, — сказал дядя Вильям все еще немного обиженным тоном. — Продолжайте. Расскажите ему все Очень жаль, что чья-то болезнь становится предметом обсуждения чужих людей. Но все же вы, наверное, в этом лучше разбираетесь. Давайте, выкладывайте, — повторил он, и по его глазам было видно, что он волнуется. — Я хочу услышать вашу точку зрения. Все это меня удивляет, потому что речь идет о самой обыкновенной вещи.
Молодой человек вынул из нагрудного кармана сложенный лист бумаги и внимательно посмотрел на Кемпиона.
— Мистер Фарадей только что принес мне заявление, которое он хочет подтвердить под присягой, — сказал он. — Я вам его зачитаю:
Я, Вильям Роберт Фарадей, настоящим заявляю, что в последние восемнадцать месяцев с моими нервами творится что-то неладное. Я иногда полностью теряю память на короткие промежутки времени, которые обычно не превышают получаса. Во время этих приступов я не помню, где я и кто я, поэтому я не считаю себя ответственным за поступки, которые я могу совершить в таком состоянии…
Дядя Вильям взглянул на него.
— Мне не нравится слово «совершить», — сказал он. — Лучше употребите слово «сделать».
— Хорошо, пусть будет «сделать», — сказал Маркус и внес исправление карандашом. — Однако, с юридической точки зрения это выражение некорректно.
…Я клянусь, что все сказанное выше правда и только правда. Подпись. Вильям Р. Фарадей.
— Ну вот, — торжествующе произнес дядя Вильям. — Все ведь ясно, правда? И единственное, что от вас требуется, Маркус, — засвидетельствовать это заявление и поставить дату. В этом нет ничего нечестного. Я уже несколько месяцев собираюсь обратиться к вам по этому поводу. Датируйте заявление февралем, это будет правильно.
Маркус покраснел.
— Но, мистер Фарадей, — в растерянности попытался объяснить он, — вы же должны понимать значение подобного действия в данный момент. Я могу вас заверить, что если бы кто-нибудь другой обратился ко мне с подобной просьбой, я счел бы себя обязанным вышвырнуть этого человека вон из моего кабинета; только потому, что вы сумели меня убедить в том, что эти факты в основном соответствуют действительности, я пришел с вами сюда сегодня вечером.
Кемпион, который во время этого разговора молча стоял у одного из кресел с высокими спинками с таким видом, как будто все это его совершенно не касалось, сел, откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди.
— Не могли бы вы поподробнее описать эти ваши припадки, мистер Фарадей? — спросил он.
Дядя Вильям воинственно посмотрел на него.
— Конечно, могу, — сказал он. — Хотя особенно описывать тут нечего. Я просто все забываю, а потом через некоторое время вспоминаю. Приступ обычно длится пять-десять минут. У этой болезни есть название. «Амнезия» или что-то в этом роде. Если я устану или слишком перенапрягусь, может случиться такой припадок.
Казалось, он совершенно убедил Кемпиона.
— Понятно, — сказал Кемпион. — Это очень неприятная болезнь. И много у вас было таких приступов?
— Нет, не очень, — ответил дядя Вильям, как бы пытаясь защититься. — Немного. Но мое здоровье ухудшается. Впервые это случилось в июне прошлого года. Кстати, Маркус, лучше внести изменение в заявление. Ведь с тех пор прошло не восемнадцать месяцев, верно?
— Нет, — едко ответил Маркус. — Всего девять.
— Ну, хорошо, — дядя Вильям замахал руками, — вы, юристы, обожаете точность. Так вот, в июне прошлого года я шел по Пегги-Кьюри в очень жаркий день. Я вдруг как бы утратил сознание, а потом я очнулся, стоя возле Римско-католической церкви со стаканом в руке. Я почувствовал себя совершенным дураком и, естественно, перепугался. Я не знал, что мне делать. Я заметил, что несколько человек смотрели на меня с любопытством. Стакан ничего мне не объяснял; это был самый обычный высокий стакан, вроде тех, что полают в барах. В конце концов я сунул его в карман и выкинул, когда оказался за городом. Все это было очень неприятно.
— Разумеется, очень неприятно, — серьезным тоном повторил за ним Кемпион. — А потом что-нибудь подобное случалось?
— Дважды, — сознался дядя Вильям после некоторых колебаний. — Один раз это произошло на прошлое Рождество, когда я уж было начал думать, что все это пустяки. У нас здесь был званый ужин, и когда все разъехались по домам, я, как теперь припоминаю, пошел вместе с Эндрю к воротам, чтобы глотнуть свежего воздуха. Больше я ничего не помню, а потом я вдруг, дрожа, очнулся в ванне с холодной водой. Это меня чуть не погубило. Я теперь уж не принимаю холодных ванн. В моем возрасте человек должен себя беречь. Я ведь уже не тот молодой атлет, каким был когда-то.
Маркус, которому было известно, что все атлетические достижения дяди Вильяма ограничиваются серебряным кубком, полученным в начальной школе в 1881 году, нахмурился, услышав столь вольное заявление, но тот продолжал:
— Я потом спросил Эндрю — так, осторожно — не заметил ли он чего-нибудь необычного. Он спросил, что я имею в виду. Он-то был мертвецки пьян в тот момент, так что я решил, что он ничего не заметил.
— Ну, а что случилось в третий раз? — полюбопытствовал мистер Кемпион.
— А в третий раз было хуже всего, — проворчал дядя Вильям. — В третий раз припадок произошел в то самое воскресенье, когда исчез Эндрю — и более того, в то самое время, когда он исчез. Вот почему я считаю этот припадок самым худшим.
Маркус вытаращил на него глаза.
— Мистер Фарадей! — запротестовал он. — Вы мне об этом ничего не говорили!
— Я не из тех, кто любит жаловаться на свои болезни, — ответил дядя Вильям чуть более хриплым голосом, чем раньше. — Ну, вот, теперь вы все знаете. Я помню только, что я стоял на дороге, ведущей к Гранчестерскому лугу, и спорил с Эндрю, каким путем лучше пойти домой — идиотская тема для спора — ведь и так совершенно ясно, какой путь короче. Я помню также, что расстался с ним. Я был очень обозлен, ну, понимаете, и очень расстроен при мысли о том, что можно быть таким дураком. И в этот момент мне изменила память. Когда я пришел в себя, я уже входил в ворота «Сократес Клоуз», и обед практически уже закончился.