Головная контора располагалась на трамвайной улице, в здании бывшего театра. К ее главному входу вели широченные каменные ступени с резными колоннами по бокам. Ветра не было; флаг Тайной полиции на крыше бессильно обвил флагшток и едва трепыхался.
По обе стороны от входа стояли охранники — ноги на ширине плеч, руки за спиной, глаза уперты в пустоту перед носом. На несколько секунд я замерла, размышляя, что лучше: сообщить им свою цель визита или заходить внутрь молча, не отвлекая их драгоценного внимания. Но плотно закрытая дубовая дверь казалась такой тяжелой, что я не знала, хватит ли у меня сил открыть ее в одиночку. Охранники же игнорировали меня в упор — так, словно заговаривать с посетителями им запрещалось.
Собравшись с духом, я приблизилась к охраннику справа.
— Простите, вы не подскажете? — обратилась я к нему. — Я пришла кое с кем увидеться и принесла передачу. Куда мне следует обратиться?
Охранник не повернул головы ни на миллиметр, а на его лице не дрогнуло ни ресницы. Он был очень бледен и совсем еще юн, гораздо моложе меня. Меховые оторочки на рукавах промокли — видать, от долго таявшего снега.
— Так я могу зайти? — спросила я уже охранника слева. Но все так же безрезультатно. Делать нечего. Вцепившись в массивную ручку, я потянула дверь на себя, но, как и следовало ожидать, та была слишком тяжелой. Лишь когда я, перекинув сумку за спину, ухватилась обеими руками и потянула всем телом, исполинская дверь наконец-то медленно подалась. Ни один из охранников, разумеется, помогать мне и не подумал.
В зале с очень высоким потолком висели тусклые сумерки. Несколько полицейских в знакомых мундирах то входили, то выходили из помещения. Изредка на глаза попадались фигурки таких же посетителей, как я, но все они как-то нервно и торопливо прошмыгивали мимо. Никто не разговаривал и уж тем более не смеялся. Никакой музыки. Только тяжелая поступь полицейских ботинок, и все.
Впереди я увидела лестницу, плавным изгибом уводящую в вестибюль на втором этаже. А сразу за ней — ажурные двери лифта, оставшегося здесь с театральных времен. Слева от этих дверей громоздились массивный античный стол и такое же эпохальное кресло. Чудовищных размеров люстра свисала с потолка и даже горела, но плафоны вокруг ее лампочек были такими тусклыми, что весь этот огромный зал она не освещала и вполовину того, как ей следовало.
И везде, где только можно, — рядом с кнопкой лифта, над телефонными аппаратами на стене, на каждой подпиравшей лестницу колонне — маячили флажки или вымпелы с эмблемой Тайной полиции.
В кресле же за столом сидел офицер в мундире и исступленно, изо всех сил, что-то писал. Наверное, здесь-то они и принимают посетителей, подумала я и, глубоко вздохнув, подошла к нему.
— Я принесла передачу для друга. Что мне следует делать?
Мой голос эхом отразился от потолка и растворился в воздухе огромного зала.
— Передачу?
Оторвавшись от писанины, офицер повертел в пальцах свою авторучку и повторил это слово так задумчиво, будто вызывал из памяти смысл какого-то редкого философского термина.
— Да, — кивнула я, утешая себя уже тем, что здесь меня хотя бы не игнорируют так, как на входе в здание. — Ничего серьезного. Немного еды и одежды…
Громко защелкнув на ручке колпачок, офицер сдвинул все свои бумаги к краям столешницы. Расчистив достаточно места для локтей, он уперся ими в стол и уставился на меня снизу вверх без единой эмоции на лице.
— А если возможно, хотела бы с ним повидаться, — добавила я чуть нахальней, устав дожидаться ответа.
— И с кем же вы хотели бы повидаться? — уточнил он наконец. Слова его звучали вполне учтиво, но голос оставался совершенно безжизненным.
Я назвала ему имя старика. И повторила на всякий случай.
— Такого человека здесь нет, — сказал офицер.
— Но откуда вы знаете? Вы ведь даже не проверили!
— Проверять нет нужды. Имена всех, кто здесь, я помню.
— Но к вам каждый день привозят по нескольку человек. Вы что же, запоминаете их по именам?
— Именно так, — подтвердил он. — Такая работа.
— Моего друга забрали только что, буквально позавчера. Прошу вас, проверьте, пожалуйста. Он должен быть в ваших списках.
— В этом нет смысла.
— И куда же он, по-вашему, делся?
— Здесь у нас головная контора. А есть еще отделения в разных других местах. Говорю вам: здесь того, кто вам нужен, вы не найдете. Но больше ничего сообщить не могу.
— Значит, он в каком-то из отделений? Вы можете сказать в каком?
— Наша работа подразделяется на много разных должностей и обязанностей. Тут все не так просто, как вы себе думаете.
— Я ничего такого не думаю. Я только хочу передать посылку для друга, вот и все.
Меж бровей мужчины пролегла морщинка раздражения. Начищенный до блеска золоченый торшер на столе освещал его руки — со вздутыми венами и костлявыми пальцами. Все его бумаги были испещрены какими-то непонятными цифрами и буквами. А остальные орудия производства: папки, карточки, белая замазка для пишмашинки, степлер, нож для бумаг — расставлены так, чтобы оказаться под рукой в любую секунду.
— Вы просто не представляете, как это все работает… — пробормотал он как будто себе под нос и тут же бросил взгляд куда-то за мою спину. То, что это сигнал, я поняла, лишь когда по сторонам от меня выросло еще по офицеру. На их мундирах поблескивало куда меньше значков, а значит, рассудила я, по званию они были младше сидевшего за столом.
Все дальнейшее происходило в молчании. Приказывать что-либо не было смысла: порядок действий для этой процедуры был явно отработан заранее. Сначала эти двое оттеснили меня к лифту, затем перевезли на другой этаж и уже там сопроводили до комнаты в самом дальнем конце коридора.
Едва войдя в эту комнату, я поразилась тому, как богато она обставлена. Роскошные кожаные диваны, гобелены на стенах, хрустальная люстра под потолком, на окнах — плотные шторы. А вдобавок ко всему еще и служанка, приносящая чай. Интересно, что же они собираются со мной делать, подумала я. Но тут же вспомнила про лимузин, который увозил мою маму, и решила, что нужно быть начеку.
Сев на диван, я положила сумку на колени.
— Очень жаль, что вы пробирались к нам сквозь такой снег понапрасну… — произнес, усаживаясь за стол напротив, очередной незнакомец. — Однако и свидания, и передачи у нас теперь запрещены.
Офицер был невысоким и щуплым. Но, судя по медалям, болтавшимся на мундире помимо обычных знаков отличия, довольно важная птица. Большие глаза — единственное, что выражало какие-то эмоции. Пара охранников, притащивших меня сюда, застыла у входа.
— Но почему? — спросила я, ловя себя на том, что с самого появления здесь говорю сплошными вопросами.
— Потому что такие правила. — Его брови на миг изогнулись.
— Но там нет ничего подозрительного… Вот же, проверьте сами!
Опрокинув сумку, я вывалила на стол содержимое. Баночка с мятными таблетками и пачка термопластырей брякнулись о столешницу и затихли.
— Вашего друга обеспечивают полноценным питанием и теплой постелью, — сказал офицер, даже не глядя на стол. — Вам не о чем беспокоиться.
— Он всего лишь пенсионер, который доживает свой век на старом пароме. Все распоряжения выполняет, стирает из памяти все, что положено. Уверена, у вас нет причин держать его здесь.
— Это решаем мы.
— И что же вы решили? Я могу это как-то узнать?
— Вы слишком часто просите невозможного, юная госпожа! — произнес офицер, стискивая пальцами виски. — Почти все, чем занимается Тайная полиция, необходимо сохранять в тайне. Как и следует из нашего названия.
— И даже просто удостовериться, что человек жив-здоров, у вас тоже нельзя?
— Разумеется, он жив-здоров! Если, как вы говорите, он следует всем указаниям, то и волноваться не стоит. Или вы все-таки знаете о нем нечто такое, из-за чего волноваться стоило бы?
На такую детскую разводку меня не поймаешь, подумала я.
— Нет… Ничего такого не знаю.
— Ну, тогда и не волнуйтесь. Мы попросили его немного посотрудничать с нами, вот и все. Кормят его трижды в день без ограничений. Все наши повара когда-то работали в лучших ресторанах этого острова. Боюсь, что ваше угощение в него уже просто не влезет!
Бросив взгляд на вещи из моей сумки, он поморщился так брезгливо, будто увидел чье-то грязное белье.
— И сообщить, когда его отпустят домой, ваши правила тоже не позволяют?
— Именно так. Я смотрю, вы все схватываете на лету! — ответил он с улыбкой и закинул ногу на ногу. Медали на его груди закачались. — Наша главная задача — делать так, чтобы после каждого исчезновения все воспоминания, которые более не нужны, стирались быстро и своевременно. Хранить ненужную память до бесконечности — только вредить себе же. Вы согласны? Если большой палец на вашей ноге поразила гангрена, вы отрежете его, чтобы не потерять всю ногу, не так ли? Вот и здесь то же самое. Проблема лишь в том, что память, как и душа, не имеет формы. То, что в ней прячется, ни потрогать, ни измерить физически невозможно. И поскольку мы имеем дело с невидимым, нам приходится использовать интуицию. Работа эта очень тонкая и деликатная. Чтобы вычислить, диагностировать и ликвидировать такую бестелесную субстанцию, как чей-то секрет, мы просто вынуждены засекречивать все, что можем, и со своей стороны… Вот такие дела.
Выложив мне все это на одном дыхании, он умолк и забарабанил пальцами по столу.
Я увидела, как за окном проехал трамвай. Вот он завернул за угол, а с крыши здания на тротуар свалилась охапка снега. Впервые за долгое время солнце, хотя и совсем слабое, явилось людям, а его отблески на сугробах даже слепили глаза. У входа в банк на другой стороне улицы выстроилась очередь из пожелавших снять деньги. Каждый поеживался от мороза и потирал руки, пытаясь согреться.
В комнате вокруг меня было тепло и комфортно. И абсолютно тихо, если не считать постукивания пальцев офицера по столу. Парочка охранников все так же недвижно стояла у входа. Случайно глянув вниз, на свои грязные ботинки, я вдруг заметила, что мои чулки уже почти сухие.