<…> Такой коллектив, сплоченный на принципиальной основе великого учения Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина, у нас есть. Партия его знает. Он и является преемником товарища Сталина». После чего прозвучала своеобразная клятва: «Строжайше обеспечивать проведение высшего принципа партийного руководства — коллективность руководства»[219].
Под аплодисменты собравшихся резкой критике было подвергнуто недавно принятое по предложению Берии решение не носить портреты вождей на демонстрациях. Член Президиума Совета Министров А.А. Андреев, в частности, заявил: «Я считаю, что не без его влияния было принято такое решение, которое мы читали в протоколах, о том, чтобы демонстрацию проводить без портретов, не вывешивать портретов. Почему? На каком основании? Народ должен знать своих вождей по портретам, по выступлениям. Это было неправильное решение»[220].
На девятый день после смерти Сталина многоопытный партийный аппаратчик Маленков совершил роковую ошибку. 14 марта состоялся Пленум ЦК КПСС, на котором было решено прекратить «порочную практику» совмещения в одних руках двух высших партийно-государственных постов. Просьба Маленкова об освобождении его от обязанностей секретаря ЦК КПСС была удовлетворена, «имея ввиду нецелесообразность совмещения функций председателя Совета Министров СССР и секретаря ЦК КПСС»[221]. Насколько добровольно Маленков отказался быть одним из пяти секретарей ЦК КПСС, при том, что кадровые вопросы оставались за партией, и какова была позиция Берии на этот счёт — большой вопрос.
Правда, в дальнейшем без Лаврентия Павловича вряд ли это обстоятельство на что-либо повлияло. В решениях Пленума было записано: «Председательствование на заседаниях Президиума ЦК КПСС возложить на тов. Г.М. Маленкова. А руководство Секретариатом ЦК КПСС и председательствование на заседаниях Секретариата ЦК КПСС возложить на секретаря ЦК КПСС тов. Хрущёва Н.С.»[222]. Всё это серьёзно укрепило позиции Никиты Сергеевича, который теперь стал единственным членом Президиума, оставшимся в составе Секретариата ЦК. Возникло опасное двоевластие. В своё время точно такую же ошибку совершила «ленинская гвардия», оставив Сталина в партийном аппарате. Увы, история ничему не научила. И снова никто и представить не мог, что необразованный и непритязательный в своей компании балагур Никита сможет прокрасться по проторённой Сталиным дорожке к вершинам власти. Единственное отличие — эту тропу не нужно было столь же густо усеивать трупами, как 30 лет назад. Годы работы со Сталиным не прошли даром — большинство из его окружения оказалось надломленным навсегда. Хрущёву хватило хитрой организации расстрела одного Берии, чтобы показать всем остальным, кто в доме хозяин. В новое время поэт Николай Тихонов не смог бы уже сказать:
…Гвозди б делать из этих людей:
Крепче б не было в мире гвоздей.
Сталин, умевший тонко оценивать способности своих подчинённых, вполне возможно, видел преемником Георгия Маленкова, прошедшего под его руководством школу и секретаря ЦК, и заместителя главы правительства. Его партбилет был под номером три. Первый — у Ленина, второй — у Сталина. Но Маленков, при всех своих достоинствах, не обладал такой поистине животной жаждой власти, как Ленин, Сталин и Хрущёв. Правда, у последнего был ещё один мощнейший мотив, а именно уничтожение всех свидетельств кровавого «княжения» в Московской области и на Украине.
Маленков был плоть от плоти центрального партаппарата, где он не только начинал свою партийно-государственную карьеру в далёком 1925 г., но и был секретарём ЦК в 1939–1946 гг. и 1948–1953 гг. — то есть на протяжении 12 лет. При этом, в отличие от Берии, Хрущёва и Кагановича, он никогда не был первым лицом, отвечающим за район, область, республику, конкретное предприятие или отрасль. Весь его трудовой путь был связан с партией, а работа заключалась в подготовке всевозможных документов и контроле за выполнением сталинских приказов и решений. В своих воспоминаниях Дмитрий Шепилов так характеризовал Маленкова: «Но когда он получал какое-либо указание от Сталина, то ломал любые барьеры, мог идти на любые жертвы и затраты, чтобы выполнить это задание молниеносно, безукоризненно и доложить об этом Сталину. Поэтому в аппарате ЦК шутили, что Маленков всегда требует, чтобы всякое поручение Сталина было выполнено «вчера»[223]. Объективно у него не было качеств лидера, способного повести за собой, но в тандеме с талантливым стратегом Берией, Маленков, как никто, был бы на месте.
Распределение высших должностей — председателя Совета Министров и секретаря партии — оставляет вопрос: «Почему Берия стал первым заместителем председателя Совмина, а не председателем?» Возглавляя атомный проект и ВПК во время войны и в послевоенные годы, руководя международной разведкой и «государством» ГУЛАГ, будучи заместителем председателя ГКО, Лаврентий Павлович накопил уникальный, ни с кем не сравнимый опыт. Скорее всего, он здраво рассудил, что для всех консервативных членов Политбюро фигура достаточно мягкого в обращении и компромиссного Георгия Маленкова будет более «проходной». Кроме того, степень безопасности одного из четырёх заместителей председателя правительства будет выше и не потребует огромных сталинских затрат. Таким же путём через 25 лет пошёл и великий китайский реформатор Дэн Сяопин. Он тоже де-факто никогда не был первым руководителем партии и государства.
Возможно, у Берии сработал и «грузинский комплекс». Он мог полагать, и не без оснований, что два грузина подряд во главе государства — явный перебор. К тому же в конце жизни вождя Лаврентий Павлович, окружённый ореолом таинственности, попал в подрывающую авторитет опалу. Именно против него было затеяно начатое в ноябре 1951 г. т. н. «Мингрельское дело». «Хозяин» лично следил за процессом и ясно давал понять, на кого должно было выйти следствие. Не прибавила Берии популярности и секретная работа последних лет. В лице друга и единомышленника Маленкова он не видел препятствий для претворения в жизнь своих планов. Но все вокруг были обеспокоены в первую очередь шаткостью своего положения. Можно по-человечески понять остальных членов Политбюро, которые под напором идей и документов, исходящих от Берии, не могли не ощущать болезненных уколов самолюбия и страха за свои места. Хотя такие энергичные и квалифицированные организаторы как Молотов, Каганович и глашатай партии Хрущёв, тандему Берии и Маленкова наверняка были не лишние. Возможно, для пропагандистских целей пригодился бы и раздутый Сталиным до небес образ бесполезного для практических дел маршала Ворошилова.
Все, кто видел Берию в те дни, отмечали его деятельное возбуждение и созидательную энергию. Неизвестно, демонстрировал ли он соратникам своё явное превосходство и перешёл ли в общении с ними на «ты», как это следует из некоторых воспоминаний, унижал ли членов Президиума ЦК, работая на публику[224]. Но на такие высказывания не стоит особенно полагаться, так как появились они уже после того, как маршал «потерял доверие». А ещё, по свидетельским показаниям, Берия («О, ужас!») не любил самого товарища Сталина. «…Накануне похорон товарища Сталина, в воскресенье, Берия вызвал меня к себе в кабинет и предложил принять участие в редактировании его речи на предстоящих похоронах <…> Он был весел, шутил и смеялся, казался окрыленным чем-то. Я был подавлен неожиданной смертью товарища Сталина и не мог себе представить, что в эти дни можно вести себя так весело и непринужденно. Это и дает мне основание теперь, в свете уже известного, сделать вывод о том, что Берия не только по-настоящему не любил товарища Сталина, но, вероятно, даже ждал его смерти, чтобы развернуть свою преступную деятельность»[225], — писал на допросе близкий друг Лаврентия Павловича Всеволод Меркулов, которого Берия фактически посадил в кресло наркома государственной безопасности СССР.
Меркулов наверняка говорил правду, но в застенках и незадолго до расстрела «всех заговорщиков и шпионов». Разобрать, где правда, а где ложь, вряд ли возможно. Перед этими событиями пьесы Всеволода Меркулова, выпущенные под псевдонимом, шли во многих театрах Советского Союза. Но такого страшного сценария для себя, своего шефа и многих квалифицированных разведчиков и эффективных руководителей других подразделений МВД, он, конечно, вообразить не мог ни в каких сочинениях, а тем более представить, что осуществит эту «постановку» компанейский любитель гопака, дружище Никита Сергеевич. А ведь совсем недавно, когда душа покойного вождя предстала перед Господом, его свободно вздохнувшие соратники решали, как будут жить без него, и какой будет страна. Известный миф о том, что якобы потомок 3‑го сына 7‑го герцога Мальборо сэр Уинстон Черчилль, выступая в Палате общин 21 декабря 1959 г., в речи, посвященной 80‑летию со дня рождения Сталина, сказал: «…принял страну с сохой, а оставил с атомной бомбой», нуждается в уточнении. Цитата «о сохе и бомбе» в иной интерпретации, с «ядерными реакторами» вместо бомб, принадлежит Исааку Дойчеру, польскому и британскому историку и публицисту, биографу Троцкого и Сталина[226]. «Атомная бомба» в этом случае действительно очень метко характеризует сталинскую эпоху, главный вектор развития страны и научно-технологическое чудо, которое удалось совершить великому разведчику и организатору Лаврентию Берии. Неспроста, когда научного руководителя ядерного проекта, академика Игоря Курчатова пытались заставить дать на Берию показания и написать, что тот всячески мешал созданию первой советской атомной бомбы, он сказал прямо: «