«…при вскрытии Прокуратурой моего сейфа в Кремле были изъяты принадлежащие мне облигации государственных займов общей суммой около 80 тыс. руб. вместе с описью на них»[330]. На удивление, жалоба была услышана, и после долгой волокиты часть облигаций вернули жене Ордынцева, оставшейся без средств к существованию, а другую часть, на которую пришёлся выигрыш, обнаружили у товарища Суханова.
Скорее всего, Хрущёв собирал компромат на товарищей, а многолетний «верный» помощник Маленкова был невольным источником информации. Так оно, кстати, и оказалось. После ареста Суханова в мае 1956 г. у него на квартире при обыске были найдены кое-какие документы, говорящие о причастности Маленкова к «Ленинградскому делу», начатому ещё в сталинское время по команде вождя. Но для нас важно, что там были обнаружены и вещи из сейфа Лаврентия Павловича[331].
На предварительном следствии Суханов признал себя виновным в том, что похитил облигации маршала на сумму 106 500 руб., а также восемь штук часов различных марок и золотой значок, которые были изъяты с его участием из сейфа Берии[332]. «Смелый» поступок чиновника проистекал из малой вероятности того, что маршала ознакомят в ходе следствия с актом по изъятию у него материальных ценностей, хотя это являлось обязательной процедурой. При этом совершенно очевидно, что вскрытие сейфа происходило сразу после ареста-убийства. Команде во главе с Хрущёвым, конечно, не терпелось найти и ликвидировать компромат на самих себя. В существовании его, похоже, сомнений не было, но ожидания не оправдались. Все силы маршала уходили на быстрое реформирование государства, а отнюдь не на утомительную борьбу с доставшимся по наследству, не особо эффективным, хотя и энергичным сталинским окружением.
Не заинтересованный в сокрытии правды, сын Берии Серго был уверен, что никакого суда над живым маршалом не было, а был спектакль почище сталинских процессов. По версии Серго, отца варварски убили прямо в доме, а вовсе не в бункере, и совсем не в декабре, а в день инсценированного ареста. «Когда мы подъехали, — пишет Серго, — со стороны улицы ничего необычного не заметили, а вот во внутреннем дворе находились два бронетранспортера. Позднее мне приходилось слышать и о танках, стоявших якобы возле нашего дома, но сам я видел только два бронетранспортера и солдат. Сразу же бросились в глаза разбитые стекла в окнах отцовского кабинета. Значит, действительно стреляли… <…> Когда возвращался к машине, услышал от одного из охранников: «Серго, я видел, как на носилках вынесли кого-то, накрытого брезентом… <…> Со временем я разыскал и других свидетелей, что видели те носилки…»[333]
Серго Берия вспоминает, что не смог по горячим следам уточнить, был ли отец дома в момент перестрелки. Будучи дотошным учёным, он не увлекается своей версией и высказывается очень осторожно, не заявляя, что он или кто-то другой видел убитого на территории особняка. На носилках, укрытый брезентом, скорее всего, был охранник. Вероятно, сразу после убийства, заместитель Берии Круглов, оставшийся при погонах и должности, дал команду начальнику охраны Берии пропустить броневики и помочь вскрыть или вывезти сейф с предполагаемым компроматом. Вполне возможно, кто-то в охране особняка либо проспал оповещение, либо не подчинился приказу и получил пулю. Одновременно броневики предназначались, по-видимому, для задержания дежурной смены охранников, о чём упоминает Иван Малиновский.
Генерал-майор в отставке, бывший главный государственный санитарный врач СССР, академик, участник финской и Великой Отечественной войн Пётр Николаевич Бургасов незадолго до своей смерти (2006 г.), перешагнув 90‑летний рубеж, также дал интервью газете «Совершенно секретно», в котором рассказывал следующее:
«Более 50 лет живу с ощущением, что сначала свершилось беззаконие, затем всем нам подло соврали, а факты сфальсифицировали. Ни у меня, ни у моих коллег все эти годы не было никаких сомнений, что Берию убили, причём зверски, без суда и следствия во время ареста в его особняке на Малой Никитской улице, и этому были свидетели. Правда, сейчас я, пожалуй, остался единственным свидетелем тех трагических событий. И прожив долгую, трудную и содержательную жизнь, я не могу уйти в «потусторонний мир», унеся «тайну» этого убийства…
26 июня 1953 года примерно в три дня у нас в отделе появился сын Лаврентия Павловича Серго и зашёл в кабинет Ванникова. Помню, я удивился. Во-первых, инженер-полковник Серго Берия — он занимался ядерным оружием и космосом — раньше никогда не появлялся днём. Младший Берия и академик Курчатов (которые, как мне казалось, были неразлучными друзьями) посещали спецгруппу регулярно в час-два ночи, не раньше, а потом также исчезали — чтобы успеть на доклад к Сталину, который уезжал из Кремля ровно в три. Позже я зашёл к Ванникову, чтобы выяснить необычную ситуацию. Тот сидел мрачный, обхватив голову руками. Потом прошептал: «Случилось большое несчастье. Несколько часов назад в своей московской квартире прямо в кабинете расстрелян Лаврентий Павлович!» Оказывается, днём Берии-младшему позвонил его знакомый лётчик и сообщил: за оградой особняка на Малой Никитской стоят военные машины, а по территории ходят автоматчики. Ванников с Серго тут же поехали туда: действительно — двор полон военных. Один из офицеров рассказал, что полчаса назад из дома на носилках вынесли труп, закрытый плащ-палаткой. Пальба была такая, что все стёкла в кабинете Берия были выбиты…»[334]
По словам Бургасова, в день «ареста» Берии в Москве стояла отличная погода. У Спасских ворот, как и в корпусах, где располагались их комнаты и кабинет Берии, стояли те же самые часовые, что и всегда — их они хорошо знали, а на территории Кремля не было никаких пленумов и заседаний, как и не было никаких арестов с участием маршала Жукова и генералов.
Ещё раньше Светлана Аллилуева в своей книге «Только один год» писала примерно то же самое: «После того как Берия был арестован в июне 1953 года и немедленно же расстрелян, спустя некоторое время правительство распространило длинный секретный документ о его «преступлениях». Читка его на партийных собраниях занимала больше трех часов подряд. Кроме того что Берия был обвинен в «международном шпионаже в пользу империализма», больше половины секретного письма ЦК было посвящено его «аморальному облику». Партийные следователи с упоением рылись в грязном белье уже неопасного противника, и ещё ни одно партийное собрание не бывало столь увлекательным: описание любовных похождений поверженного «вождя» было сделано со всеми подробностями. Неизвестно только, в чем ЦК хотел убедить партийную массу: к политике это не имело никакого отношения»[335].
Дочь Сталина не приводит аргументов в пользу немедленного расстрела, но она прекрасно знала всю сталинскую когорту и не сомневалась в их лживости и логике поведения по отношению к грозному противнику. Преданное Берии ближайшее окружение — Меркулов, Кобулов, Гоглидзе, Деканозов и другие генералы — в тот момент ещё оставались на свободе и, чего доброго, могли войти в сговор с армейцами или организовать собственный штурм и захват кого-нибудь для обмена вплоть до самого Хрущёва. Опыта в таких делах им было не занимать. Для предотвращения опасного сценария, думаю, кому-то из них под строжайшим секретом могли и показать тело маршала. Вот только хранить секрет на свободе (и на белом свете) большинству приверженцев Берии оставалось недолго.
Все свидетели, не заинтересованные в сокрытии уголовного преступления и фактически государственного переворота, сходятся в главном. Полугодовое следствие и суд — всего лишь «байка-декорация», выгораживающая главного убийцу — Хрущёва и его основных подельников Москаленко и Булганина, а также, пусть и косвенных, но соучастников — всех членов Политбюро. Однако расходятся свидетели в том, был ли маршал убит в особняке, как утверждает в своей книге Серго Берия, или за пределами дома, а значит, по дороге на работу, как полагает охранник особняка Малиновский, дежуривший в этот злосчастный день.
Прекрасно зная психологию своих «друзей», исковерканную Сталиным, Хрущёв абсолютно правильно предвидел поведение Маленкова, Микояна и других колеблющихся. Получив известие об убийстве, а лучше — о захвате и изоляции Берии в секретном бункере стараниями военных, они вмиг поймут, на чьей стороне теперь сила. Ошарашенные вероломством, «наступив на горло собственной песне», товарищи смирятся с ролью подельников и хранителей очередной кремлёвской тайны. Моральные издержки, по многолетней привычке, будут не в счёт. Своя должность для каждого ближе к телу. Да и пример ленинского Политбюро 15‑летней давности, уничтоженного под корень, не внушал оптимизма.
Естественно, что о своём малодушном смирении перед лицом вдруг воскресшего сталинизма они не могли рассказать ни жёнам, ни тем более детям. Хрущёву официально докладывать членам Политбюро о бессудном устранении Берии было не с руки — и для истории, и для собственной безопасности на случай, если вдруг изменится расстановка сил. А догадки, которых не могло не быть, к делу, как говорится, не пришьёшь. Покидая пост при жизни, можно ведь и ответить за совершённое преступление. А так вроде бы всё почти по закону: и арест, и суд. Версия о секретном бункере и «правдивом» суде над маршалом была намного респектабельнее для Хрущёва, да и для всех членов Политбюро, включая Маленкова и Микояна.
С организационной и психологической точки зрения максимально быстрая ликвидации маршала представляется наиболее реалистичной и самой безопасной для главного заговорщика. От Жукова, Маленкова, Молотова, Кагановича и других главных участников событий тех дней, в дальнейшем издевательски униженных именно Хрущёвым, невозможно было получить каких-либо свидетельств убийства Берии. Никто из них ни разу не видел его после ареста ни живым, ни мёртвым. Хотя по русской традиции кто-то из его недавних многолетних товарищей наверняка захотел бы проститься с казнённым по «законному» решению суда маршалом.