Тайну убийства точно знали только Хрущёв, Москаленко, Руденко и Булганин. Председателю суда, маршалу Коневу, как и другим его членам, могли сказать, что Берия отсутствует на заседании по причине нервного срыва и тяжёлой болезни. Во всяком случае, подписи Конева на акте о казни нет, а значит, он не был посвящён в тайные детали дела. Подпись героя войны, действующего маршала, была бы явно не лишней. Настаивал ли кто-то из высшего руководства, например, Маленков, на участии в суде, чтобы узнать истину и для объективности рассмотрения дела, нам не узнать. Скорее всего, вряд ли, ведь он тонким политическим чутьём чувствовал новый расклад сил. Впрочем, для успокоения совести мог бы как председатель правительства и заявить такое требование, более того, настаивать на нём. Аналогично должен был поступить и Микоян, предлагающий перевод Берии на хозяйственную работу. Но увы, о стремлении кого-либо из товарищей по Политбюро участвовать в процессе ничего не известно, хотя все они прожили немало лет после отставки Хрущёва и даже после его кончины. Недопуск к процессу при живом Берии позволил бы в немалой мере отмыться от предательства близкого друга, с которым Георгий Маленков плечом к плечу прошёл всю войну, а после смерти вождя, засучив рукава, осуществлял невиданный в истории проект демократизации сталинско-большевистского государства.
Сдерживающим фактором каких-либо, пусть и запоздалых, заявлений по делу Лаврентия Берии было долгожительство в должности главного «охранителя закона» Генерального прокурора Руденко, «с честью» отслужившего не только хрущёвскую, но и почти всю брежневскую эпоху. В результате любое разоблачительное выступление было бы направлено против Генерального прокурора. Чем это могло обернуться, сталинское поколение прекрасно усвоило. Немалое время занимали высокие посты и другие участники казни. Так что у великих пенсионеров сталинской эпохи шансов громко заявить о своих сомнениях, в общем-то, не было. А потерять персональные пенсии и навредить детям и внукам никто не хотел. Правда о кровавом государственном перевороте 1953 г., показывающая коренную порочность живучей сталинской системы, была страшна и для престижа «империи зла», как окрестил СССР президент США Рональд Рейган. Поэтому все униженные Хрущёвым члены Политбюро, в том числе маршал Жуков, дружно молчали и в менее опасные для них самих, их персональных пенсий и московских прописок времена Брежнева.
Весь конечный «выигрыш» от преступления достался одному Хрущёву. Прочие политики, говоря игорным языком, ушли в глубокий минус, вскоре потеряв и должности, и почёт, и даже партийные билеты. Хорошо зная морально-психологический портрет главного заговорщика, можно попытаться реконструировать его поведение на финальном этапе. Он, вероятно, понимал, что главными условиями выигрыша в смертельно опасной схватке с умнейшим и эффективным противником, талантливым руководителем разведки, министром госбезопасности и внутренних дел должны быть внезапность, вероломство и твёрдая опора на военных. Очевидно, ночное дежурство Хрущёва со штатским министром обороны Булганиным в доме умирающего вождя не прошло даром. По-видимому, уже тогда между ними и был заключён тайный союз по захвату власти. Имея такую мощную поддержку, Хрущёв решился на отчаянные, быстрые и радикальные действия.
И хотя на каждом из членов Политбюро было немало крови, капала она в основном с кончика пера, которым обрекались на смерть чаще всего малознакомые люди. Опыта заговора, а тем более ареста и убийства своего товарища, с которым и работали, и сиживали за одним столом не только на заседаниях, но и на «царских» ужинах Сталина, не было ни у кого, кроме Хрущёва. В 1944 г. по заданию Сталина он провёл «генеральную репетицию» на генерале Ватутине. Промедление для Никиты в полном смысле этого слова было смерти подобно. Наиболее подходящим местом для его ликвидации бесспорно являлась секретная база ПВО Москвы, подчиняющаяся непосредственно главному сообщнику Хрущёва генералу Москаленко. Именно этот объект в течение полугода служил, по версии заговорщиков, тюрьмой маршала. Естественно, что о деталях этого молниеносного плана уничтожения никто не должен был знать, кроме главного соучастника и, возможно, второго бенефициара заговора — Николая Булганина, вскоре ставшего председателем правительства.
Со всеми остальными членами Политбюро наверняка обсуждалось только снятие Берии с высших должностей и перемещение на хозяйственную работу. Если бы Берия узнал об этом плане, далеко не факт, что смог бы пойти против всего руководства и в той или иной мере успеть до своего снятия с должности использовать МВД. В этой ситуации всё зависело от маршала Жукова. Вполне возможно, что он, а вместе с ним и Маленков, встали бы на сторону Берии. Но Хрущёв этого опасного для его комбинации выбора никому не оставил и вместе с Москаленко начал готовить смелую авантюру. После достижения «дозированных» договоренностей с членами Политбюро Хрущёв действовал максимально самостоятельно и быстро. Рассуждать и согласовывать детали было некогда, а главное — опасно из-за возможной утечки информации.
ПВО Московской области имело в своём распоряжении не только сверхсекретные объекты, в том числе бомбоубежища бункерного типа, но и секретное оружие вплоть до самых современных зенитно-ракетных комплексов, защищающих московское небо. Этот род войск был в области профессиональных интересов главного создателя ракетно-ядерного щита страны маршала Берии. Этой же темой занимался и молодой доктор наук Серго Берия, что не могло не усиливать интерес маршала. В этот день, по воспоминаниям Серго, он вместе с командой разработчиков готовил для отца соответствующий доклад. Берия, как известно, любил перед совещаниями, при возможности, всё осмотреть лично, как говорится, «потрогать руками», побеседовать с военным и т. д. Поэтому Москаленко с участием Хрущёва несложно было заманить Берию на секретный объект, чтобы «показать» какое-нибудь сногсшибательное в полном смысле этого слова ноу-хау.
Главное удобство этого плана было в том, что личная охрана на сверхсекретный объект обычно не допускается. Да и что она могла предпринять на закрытой «армейской поляне»? Вполне возможно, что, выезжая из дома, Берия на всякий случай сказал жене о цели своей поездки. Она же после смерти Сталина была одолеваема плохими предчувствиями о судьбе мужа, а значит и о своей, и о семье сына. Поэтому совсем неслучайно охранник Малиновский вспоминал, что жена провожала Лаврентия Павловича до машины и при этом что-то возбуждённо ему высказывала. Видимо, преданное женское сердце почуяло нависшую над мужем опасность. Если бы у самого маршала были мысли об уничтожении кого-либо из коллег, то он обязательно раскрыл бы подвох и не попал в быстро захлопнутую западню. В последней «экскурсии» маршала на объект ПВО, вполне возможно, принимал участие генерал Батицкий, близкий друг и подчинённый генерала Москаленко. Позже он подписал акт «о приведении в исполнение приговора Специального судебного присутствия Верховного суда СССР в отношении Л.П. Берия»[336], но якобы не в июне, а в декабре того же года, на основании «законного» приговора.
Но далеко не факт, что в этом клубке лживых историй именно он произвёл роковой выстрел. Как у младшего по статусу среди заговорщиков, у Батицкого вряд ли был выбор, кроме как взять на себя позорнейшую роль непосредственного палача и подписать акт по выполнению казни. Так ли это на самом деле? Наиболее вероятен иной расклад стрелков. Думаю, что Хрущёв поступил по-сталински, который в некоторых, наиболее сложных психологических случаях брал ответственность за преступные деяния на себя. И хотя о стрельбе Сталина по людям неизвестно, кровавую подпись на расстрельных списках многих тысяч «высоких» смертников, чтобы подбодрить подельников, он нередко ставил первым. Вполне возможно и даже наиболее вероятно, что Хрущёв также первым «расписался кровью» Берии с помощью пистолета.
Ситуация с бессудным расстрелом Берии была архисложной. 26 июня он ещё оставался одним из первых лиц государства, чьи портреты висели во многих учреждениях и домах. Никакая грязь, выдуманная впоследствии Хрущёвым с Руденко и раздутая до «вселенского масштаба», к нему ещё не пристала на фоне массовой амнистии, быстрого прекращения громких процессов против врачей-евреев, мингрелов, авиастроителей и т. д. Ореол маршала Берии не мог страшным грузом не давить на заговорщиков. Если в Политбюро вдруг возьмут верх другие настроения, а Хрущёв с его «людоедской отвагой» покажется им страшнее Берии, да на их сторону перейдёт, к примеру, маршал Жуков, то Москаленко и Батицкому будет несдобровать. Расстрел их самих за совершённое убийство станет вполне реальным, а хитрый Хрущёв, чего доброго, постарается выкрутиться и здесь, подставив генералов, якобы заманивших его на свой объект, например, по поручению Булганина, замыслившего переворот.
События последующих лет подтвердили, что эти опасения были небеспочвенны. Хрущёв оказался на «волоске» от свержения, правда, не в 1953 г., а в 1957 г. Думаю, что генералы-заговорщики не могли не понимать огромную степень риска при убийстве крупнейшего политического деятеля последних лет. У обоих военных, занимающих весьма престижные посты и проживающих в Москве, мотивация, толкнувшая на роковой выстрел, конечно же, была. Но вряд ли новые должности и даже звания были соразмерны риску. Иное дело Хрущёв. Очевидно, его смертельная обида на Берию родилась из-за невысокой оценки его способностей к управлению в целом. У всех в памяти были свежи воспоминания о его изгнании Сталиным даже из сферы сельского хозяйства и отсутствие зримого вклада в развитие Москвы и Украины. К мегапроектам Москвы, таким как строительство метро и высоток, он отношения не имел. Неслучайно метро долгие года носило имя его главного строителя — Кагановича. Никакой должности в новом правительстве ему не досталось. Партия, которую он не возглавлял, постепенно теряла своё влияние. Подобное карьерное унижение, бешеная жажда власти и жгучий страх разоблачения рекордных региональных репрессий неумолимо толкали его на это опаснейшее преступление.