екословно, невзирая на количество жертв и пленных, попавших в окружение, или оставленные по этой причине города и территории. Невообразимое количество жизней стоили приказы Сталина не сдавать Киев и Харьков в 1941 г., наступать по всем фронтам после его эйфории в результате труднейшей победы под Москвой в 1942 г., что привело к неисчислимым жертвам и тяжелейшим боям ослабленной армии в Сталинграде и на Курской дуге. Трудно учиться военному делу в 60 лет. Сверхкровопролитное форсирование Днепра в 1943 г. сходу, под давлением Сталина, показало это со всей наглядностью. Сочетание мастерства командующего и опытнейшего штабиста не позволяло Николаю Фёдоровичу «наступать на горло собственной песне», как того не раз требовал кремлёвский «стратег». Так, Ватутин был первым, кто нарушил «наимудрейший» приказ Сталина № 306 от 1942 г., предписывающий одноэшелонное построение соединений, что, конечно, не могло ускользнуть от внимания памятливого вождя. Произошло это, когда Ватутин, с присущим ему мастерством, внёс существенный вклад в победу под Сталинградом.
Во время Курской дуги, 6 июля 1943 г., противник прорвал первую линию нашей обороны. В тот же день Ватутин решает нанести контрудар танковыми резервами, в частности — 1‑й танковой армией Михаила Катукова, чтобы не дать двум немецким танковым группам соединиться. Но Сталин после разговора с Катуковым вмешался в действия командующего фронтом, запретив эту операцию. Позже проведённый анализ конкретной обстановки показал правоту Николая Ватутина. Даже за попытку контрудара на него обрушилось немало критики. Но самое суровое недовольство вождя он получил за сдачу Житомира, им же и отбитого почти одновременно с Киевом. Ватутин, взвесив силы, понимал, что оба города не удержать. Рисковать Киевом он не мог, так как его сдача имела бы пагубные последствия. В 1944 г. исход войны был уже ясен, и обойтись без выдающегося полководца, но весьма опасного свидетеля было несложно.
Хотя у народа мнение другое. Местные жители очень долго обвиняли Ватутина и Жукова в том, что они погнали под немецкие танки и снаряды безоружную местную молодёжь впереди наступающей армии. А главное — в том, что форсирование Днепра произошло исключительно благодаря этим ребятам, которых военачальники безжалостно бросали в Днепр и в «топку» войны. Конечно, дыма без огня не бывает. Вершители воли тирана в лице особых отделов были везде. Поэтому, чтобы самим не угодить под трибунал, высокие начальники, в том числе Жуков, вынуждены были участвовать в совершенно неподготовленном форсировании Днепра с ходу, когда не было ещё ни артиллерийской, ни авиационной подготовки[536]. Приходилось дублировать этот варварский приказ и командующему Воронежским фронтом. Приведём выдержку из приказа генерала Ватутина, отданного после долгих и небезопасных препирательств с Жуковым и даже со Сталиным: «Всем частям и соединениям по выходу к реке Днепр незамедлительно её форсировать в наиболее удобных местах и захватывать плацдармы на правом берегу реки Днепр, прочно закрепляя их за собой»[537].
Вот как описывает это бессмысленное и преступное форсирование участник тех событий, великий русский писатель-фронтовик Виктор Астафьев: «А на реку оборачиваться боязно. Светло как днем, хоть переправлялись в самую середку ночи. И наглушило нашего брата, как рыбы. Плывет солдатик-покойничек, отмаялся. Умели плавать, не умели, притворялись, храбрились — все одинаковы и все здесь, потому что так уж эта война была придумана, что и обстоятельный мужик не держался. А какая-то падла-политрук придумал плавсредство в виде плащпалатки, набитой сеном. Сам, курва, на таком сене не поплывет. Вот и несет покойничков»[538]. И форсирование Днепра, и бои за освобождение Киева и Украины были одними из самых напряжённых за всю войну. Достаточно сказать, что общая численность войск с обеих сторон была около четырёх миллионов, а фронт растянулся на 750 км. Жертвовать при этом приходилось живыми солдатами, среди которых, очевидно, были и в срочном порядке мобилизованные на местах жители, побывавшие в оккупации. Об этом писал, хоть и не делая на данном факте акцента, Виктор Петрович Астафьев, а Александр Петрович Довженко в дневнике в ноябре 1943 г. отметил: «Сегодня В. Шкловский рассказал мне, что в боях погибает огромное множество мобилизованных на Украине освобожденных граждан. Их зовут, кажется, чернорубашечниками. Они воюют в домашней одежде, безо всякой подготовки, как штрафные. На них смотрят, как на виновных. Один генерал смотрел на них в бою и плакал, — рассказывал мне Виктор, улыбаясь умной своей улыбкой»[539].
Главным организатором форсирования Днепра с ходу был старший по званию маршал Жуков. Думаю, что временами он уже просто физически уставал спорить со Сталиным, да и было это небезопасно. Сталин же, никогда не выезжая на место, считал своим долгом, совершенно не беспокоясь о жертвах, гнать и гнать войска в наступление. А глаза и уши, контролирующие выполнение его высочайшей воли, у него были везде. На самом деле просто объём сражений и фронтов был таким, что правитель не успевал мешать работать военным на большинстве направлений. А вот они действительно научились немалому за несколько лет «кровавой академии».
Ватутин «образца 1944 года» раз за разом показывал, что он уже не тот, кто безропотно участвовал в «Тайной вечере» 21 июня 1941 г. Генерал, перечащий вождю из-за ненужных жертв, становился опасным. С таким характером единственный незамаранный свидетель рождения Директивы № 1 делался вдвойне опасным. Ни Тимошенко, ни Жуков не смогут даже после смерти диктатора серьёзно обвинить Сталина перед историей в катастрофе начала войны, так как выльют при этом жуткую грязь и на самих себя, как на подписантов директивы.
А убирать генералов, а тем более ненадёжных свидетелей, Сталину было не привыкать. Вот только «в лоб», как до войны, было нельзя. Вождь чётко понимал, что разгорячённую войной «генеральскую братию» лучше пока не трогать. Следует «пойти другим путём», как говорил «непогрешимый» Ленин. Нужно, чтобы всё было «шито-крыто». Более того, для спокойствия фронтовиков в 1947 г. Сталин даже смертную казнь отменил. Только вот в 1950 г., когда всех, кого нужно, пересажал, раскидал по странам и округам, вдруг простой народ «взбунтовался» и потребовал вернуть казнь для шпионов и предателей[540]. Пришлось Сталину уступить народному чаянью, да и расстрелять тут же парочку маршалов — Сергея Худякова и Григория Кулика, а также с десяток генералов — Павла Понеделина, Николая Кирилова и др., дабы другим неповадно было. Но до этих показательных казней было ещё 6 лет.
В это время на Украине вовсю орудовали банды украинских националистов, рядом с Ватутиным находился услужливый, не раз лично вождём спасённый от НКВД и расстрела за киевский, харьковский котлы и другие провалы с рекордными жертвами, чемпион по репрессиям, член Политбюро Никита Хрущёв и его ставленник, член Военного совета фронта, «политрук» Константин Крайнюков. Сам Хрущёв настолько был замазан кровью жертв «Большого террора», что, конечно же, не задумываясь выполнял любой приказ или «товарищескую» просьбу главного коммуниста планеты товарища Сталина! Поэтому в Никите Сталин не сомневался.
Основные свидетели тех страшных дней — жена и дочь Николая Фёдоровича Ватутина, как и ряд авторов появившихся в последние десятилетия статей и книг, затрагивающих эту тему, уверены в том, что смерть генерала наступила неслучайно, и что к ранению и ходу «лечения» в немалой степени приложил руку генерал-лейтенант Хрущёв. Но все они не учитывают ситуацию с Директивой № 1, а потому ищут и находят мотивы преступления только на уровне Хрущёва, не понимая, что в жесточайшей иерархии, пронизанной «Смерш» и НКВД, один он на такой шаг не решился бы никогда. Они, не без оснований, полагают, что Хрущёв ревновал Ватутина к славе, но это не более чем дополнительный мотив к выполнению ответственного поручения вождя.
Когда Ватутин блестяще справился со своей задачей — форсированием Днепра и взятием Киева, наступил его звёздный час. Утром 6 ноября, за день до годовщины Октября, автомашины с Жуковым, Ватутиным и Хрущёвым въехали в город. В честь Киева салютовали в Москве 24 залпами из 324 орудий. Такое количество участвовало в салюте впервые.
Если бы не специфическое отношение Сталина, то звание маршала и звезду Героя Советского Союза, с учётом огромных достижений при защите Сталинграда и на Курской дуге, а главное — за взятие Киева 6 ноября 1943 г. генерал армии Николай Ватутин должен был получить не позднее Ивана Конева. Но высокая награда догнала уже только память о нём в 1965 г., после ухода в мир иной Сталина и отставки Хрущёва. Главный аргумент в споре, кто из двух Героев — Конев, получивший звание маршала 20 февраля 1944 г. и звание Героя Советского Союза в июле того же года, или Ватутин, более заслуженный, — конечно, блестящая операция по освобождению Киева. При этом Николаю Ватутину перед взятием Киева совместно с будущим маршалом бронетанковых войск, а в тот момент со своим подчинённым — командующим 3‑й танковой армией Павлом Рыбалко удалось талантливо переиграть опытных немецких генералов Эриха фон Манштейна и Германа Гота и провести сложнейшую операцию по дезинформации противника. Оставив на прежнем месте макеты танков и орудий, они скрытно, под прикрытием тумана, перегруппировали войска на другой берег Днепра. Только убедившись, что противник полностью дезинформирован и сосредоточил основные силы на отражении мнимой атаки, Ватутин силами танкового корпуса генерала Рыбалко начал атаку в совершенно неожиданном месте. Через два года «наградой» за проявленный характер маршалу бронетанковых войск Павлу Рыбалко, впервые посмевшему при генералах и при самом Сталине «бросить камень в огород НКВД» за выбивание в застенках показаний на Георгия Жукова, было «прописано» убийственное лечение в московском госпитале.