Укажем на разночтения в книге Г.К. Жукова «Воспоминания и размышления»:
1. Издательство АПН, Москва, 1969 г. (1‑я часть тиража; печать книги, очевидно, была остановлена для внесения поправок): «Н.Ф. Ватутин объезжал войска 60 армии. Впереди ехала охрана. Н.Ф. Ватутин был во второй машине со своим адъютантом и стрелком, а за ним на некотором удалении шли две машины Н.С. Хрущёва. Они попали под обстрел… бандеровцев. Н.Ф. Ватутин, выскочив из машины, вместе со стрелками стал огнём прикрывать отход других машин. Во время перестрелки Николай Фёдорович был ранен в бедро»[549].
2. (2‑я часть тиража того же издания): «Как потом выяснилось, Н.Ф. Ватутин объезжал войска 60‑й армии. Впереди ехала охрана. Н.Ф. Ватутин был во второй машине вместе с членом Военного совета К.В. Крайнюковым и адъютантом.
Въехав в одно из сел, машины попали под обстрел бандитско-диверсионной гpynnы бандеровцев. Н.Ф. Ватутин, выскочив из машины, вместе с офицерами вступил в перестрелку, во время которой был ранен в бедро». Имеется следующее примечание: «В первой части тиража настоящего издания этот эпизод был изложен недостаточно точно. (Ред.)»[550]. Таким образом, если в 1‑й части тиража Н.Ф. Ватутин, Н.С. Хрущёв, офицеры и охрана ехали на четырёх машинах, то во 2‑й части того же издания две машины Хрущёва просто исчезли, то есть командующий фронтом уже не прикрывал бегство будущего своего «лекаря».
3. В следующих изданиях мемуаров Г.К. Жукова исчезает «примечание». Обстоятельства ранения Ватутина уже описываются так: «Генерал армии Н.Ф. Ватутин и член Военного совета фронта генерал-майор К.В. Крайнюков 29 февраля в 16 часов 30 минут в сопровождении охраны в количестве восьми человек выехали из штаба 13‑й армии (район города Ровно) в 60‑ю армию (район города Славута) по маршруту Ровно — Гоща — Славута.
В 19 часов 40 минут Николай Фёдорович и сопровождавшие его лица, подъехав к северной окраине села Милятын, увидели толпу людей примерно в 250–300 человек и одновременно услышали одиночные выстрелы, раздавшиеся из этой толпы.
По указанию Н.Ф. Ватутина машины остановились, чтобы выяснить, что случилось. Внезапно по машинам был открыт ружейный огонь из окон домов. Это были бандеровцы.
Н.Ф. Ватутин и охранявшие его лица выскочили из машин и стали прикрывать их отход. Во время перестрелки Николай Фёдорович был ранен в бедро.
Быстро повернув одну из машин, три бойца подхватили Н.Ф. Ватутина, положили его в машину и, захватив с собой документы, направились в сторону Ровно. С ними же уехал К.В. Крайнюков»[551].
По-моему, нетрудно догадаться, почему из мемуаров так резко «выскочил» Хрущёв. В год их выхода (1969 г.) Никита Сергеевич, хотя и был уже несколько лет пенсионером, но команде нового генсека, «дорогого» Леонида Ильича, очень любящего спокойствие, лишний шум был не нужен. Тем более что у Хрущёва в руках была собственная «страшилка» — его мемуары, которые ему, как заправскому диссиденту, удалось переправить на Запад. Более того, он успел дождаться их выхода и через год после положенной в таких случаях травли по лекалам его же времени уйти на вечный отдых. В дальнейшем «возвращать» Хрущёва на место ранения «друга» было равнозначно признанию подлости не только очередного правителя, но и самой системы, неизменно воспроизводящей преступления режима. За этим мог покатиться как снежный ком интерес народа к разоблачению участия Хрущёва и других членов ленинско-сталинского Политбюро в прочих репрессиях, включая и убийство маршала Лаврентия Берии. А главное, мог родиться и совершенно излишний для спокойно сидящих на коммунистических «тронах» представителей верхушки партии вопрос о порочности всей сталинской системы.
Сам Хрущёв не мог обойти в своих мемуарах трагедию с Ватутиным, лицемерно постаравшись придать своему преступлению видимость «лёгкого касания», совершенно не совпадающего с постоянным диалогом со Сталиным по ходу «лечения» и описанием его роли членами семьи генерала армии: «Не помню точно числа, когда перед весной мне сообщили, что ранен Николай Фёдорович Ватутин. Меня это очень огорчило, хотя и сказали сначала, что жизни его рана не угрожает. Ранен он был в ногу, а при каких обстоятельствах, мне тогда не доложили. Прошло какое-то время, и сообщили, что Ватутин вагоном едет в Киев. Я встретил его. Он чувствовал себя как любой раненый, и был уверен, что вскоре вернется к делу. Ему, кажется, предлагали лечиться в Москве, но он решил остаться в Киеве, потому что здесь был ближе к фронту и мог не прекращать своей деятельности командующего войсками. Приехали врачи, в том числе Бурденко, крупнейший хирург. Большего и лучшего желать в те времена не приходилось. Бурденко, осмотрев Ватутина, сказал мне: «Ничего страшного, его рана не опасна, мы его, видимо, сумеем поставить на ноги, и он приступит к исполнению прежних обязанностей». После ранения Ватутина командование войсками 1‑го Украинского фронта принял Жуков. Сначала он командовал временно, пока не выздоровеет Ватутин»[552].
Интересная и насквозь лживая деталь: самому Сталину Крайнюков доложил сразу же, а главному на территории, видите ли, не доложили обстоятельства ЧП. Такого в партийной, тем более сталинской иерархии, никогда не было, если подчинённый не боялся потерять место. И чтобы окончательно «доказать», что данное дело его не особенно касалось, Хрущёв нарочито небрежно пишет: «Затем мне доложили, при каких обстоятельствах и где был ранен Ватутин. Оказывается, его ранили украинские националисты, бандеровцы. Они воспользовались неосторожностью, непредусмотрительностью не только Ватутина, но и людей, которые отвечали за его охрану. Он находился в каком-то населенном пункте, откуда ему нужно было переехать в другое место. Решил ехать ночью. Была непролазная грязь. Вообще-то мы на фронте чаще всего переезжали с места на место на рассвете или в вечерних сумерках, а тут — ночью. Впереди командующего ехал «виллис» с автоматчиками, потом сам Ватутин, тоже в сопровождении автоматчиков. Где-то на развилке дорог машины разминулись: шедшая впереди направилась в одном направлении, Ватутин — в другом. Ватутин проезжал через какую-то деревню, когда раздалась пулеметная очередь, и командующий был ранен. Не помню сейчас, нападавшие сумели захватить машину или убежали. Потом мы поймали тех, кто стрелял в Ватутина, но уже после войны. На допросах, как мне докладывали, они говорили, что узнали, что ранили (либо убили) именно Ватутина, потому что какие-то вещи и документы попали к ним в руки»[553].
Как подло и унизительно обвиняется в непрофессионализме командующий фронтом, генерал армии, опытнейший штабист, «гроссмейстер», по немецкой оценке. Невольно возникает ещё один вопрос: если операция по устранению свидетеля рождения Директивы № 1, как мы предполагаем, готовилась на высоком уровне, то почему Николая Ватутина только ранили, а не убили?! Неужели некому было в неразберихе всадить ещё одну пулю? Тем более что убийцы в ту роковую ночь были рядом. Произвести ещё один выстрел было проще простого, но тогда не было бы у организаторов покушения ни орденов, ни повышений, а кто-то, согласно действующим правилам, не сносил бы головы.
«Неопасное» ранение, в отличие от убийства, не вызвало никаких санкций в отношении командующего армии и членов Военных советов армии и фронта. А в роковом лечении и причине смерти Ватутина на больничной койке разобраться не так просто. «Смерш» без специальных указаний с самого верха в эти вопросы не вникал, да и какой особый спрос с врачей? Так что схема «ранение — лечение — смерть» для убийц была оптимальной.
Все они продолжали преспокойно получать очередные звания и ордена. Так, генерал-лейтенант Пухов уже в августе 1944 г. стал генерал-полковником и тогда же получил второй за год орден. Весьма удобным оказалось пребывание в тот момент на должности наркома внутренних дел Украины одного из самых доверенных людей Сталина генерал-майора Василия Степановича Рясного, имевшего право вмешиваться в расследование. Менее чем через год после убийства Николая Ватутина он также получил очередное звание генерала-лейтенанта и орден Красного Знамени. Но и непосредственно в 1944 г., так же как Крайнюков и Пухов, он не остался без ордена. О том, что Сталин лично, минуя, например, Берию, курировал главных «безопасников», свидетельствует карьера Рясного. После войны «главный дирижёр» назначил Василия Рясного первым заместителем министра внутренних дел СССР, то есть генерал-полковника Сергея Круглова. Если учесть, что при Рясном будут арестованы максимально приближённые к Сталину начальник правительственной охраны Николай Семёнович Власик и секретарь Сталина Александр Николаевич Поскребышев, то его фигура приобретает зловещие очертания.
Об отношении Лаврентия Берии к сталинскому «терминатору» Рясному свидетельствует тот факт, что после смерти Сталина он был переведён Берией на несоразмерно более скромную должность начальника управления МВД по Москве и Московской области. О том, что он не относился к доверенным людям Берии, также свидетельствует сохранение ему должности при Маленкове. Уволен с неприятной формулировкой — «по фактам, дискредитирующим звание офицера» — он будет только в 1956 г., с началом эпохи безраздельного самовластия Никиты Хрущёва.
О том, что Крайнюков был человеком Сталина, как и Рясной, также свидетельствует его стремительное продвижение наверх. Чего стоит особое доверие Сталина, выразившееся в привлечении генерала Крайнюкова к участию в послевоенных чистках среди прошедших войну генералов. В 1948–1949 гг. Крайнюков занимал престижную и довольно спокойную должность начальника Военно-политической академии имени В.И. Ленина, с 1949 г. он — первый заместитель начальника Главного политического управления Советской армии и ВДВ, с 1953 г. — начальник Главного политического управления. Только смерть вождя не дала ему основательно закрепиться на этой высокой должности, которую раньше занимали такие приближённые к Сталину «партийные инквизиторы», как Ян Борисович Гамарник (1929–1937 гг.) и Лев Захарович Мехлис (1937–1942 гг.). Даже будущий генеральный секретарь генерал-майор Брежнев отметился в 1953 г. в этой структуре, в должности начальника Политического управления Военно-морского министерства СССР. Впрочем, Николаю Фёдорович