у не суждено было узнать о наградах и блистательных карьерах его наиболее вероятных губителей.
Далее начинается не менее коварная эпопея с «лечением»: с формальным привлечением московских светил, использованием мази Вишневского, высочайшим запретом пенициллина, сказкой о малярии и удержанием в доме Никиты Хрущёва вместо госпиталя.
§ 3. «Лечение» по-хрущёвски
Итак, 29 февраля 1944 г. тяжелораненый Ватутин доставлен в госпиталь. Первую помощь генералу оказали врачи танковой бригады, и вроде жизни прославленного полководца ничего не угрожало. На следующий день, 1 марта, в госпитале 13‑й армии ему сделали операцию — обработали рану и наложили глухую марлевую повязку. В Ровно в это время уже находились начальник Санитарного управления фронта генерал-майор медицинской службы С.А. Семека, главный хирург Киевского военного округа генерал-майор медицинской службы И.Н. Ищенко, главный хирург 1‑го Украинского фронта полковник медицинской службы Г.М. Гуревич и другие врачи.
Начальником санслужбы 13‑й армии подполковником медицинской службы Буковым, согласно справке УКР «Смерш» на 1 марта 1944 г., был поставлен следующий диагноз: «Сквозное пулевое ранение верхней трети правого бедра с переломом бедренной кости. Перелом кости косой, с незначительными смещениями обломков. Кровоизлияния нет. Раны входного и выходного отверстия чистые, из которых выделяется незначительное количество крови. Правая сторона тёплая. Пульс на артерии стопы хороший. Пальцы стопы хорошо подвижны. Общее состояние удовлетворительное. На 8 часов утра температура 37,4. Потеря крови незначительная»[554]. Также было отмечено, что подобного типа ранения квалифицируются как тяжёлые, влекущие до 25 % смертности раненых.
Днём позже из Москвы прилетели заместитель главного хирурга Красной армии генерал-лейтенант медицинской службы В.Н. Шамов и ведущий хирург московского госпиталя септических инфекций майор М.К. Кокин.
То есть лечили Ватутина лучшие специалисты СССР, поэтому шансы выжить у него были довольно высокие. В госпитале Ровно Ватутин находился до 2 марта, а потом его поездом перевезли в Киев. И тут Хрущёв, который после освобождения Киева одновременно возглавил ЦК компартии Украины и Совет народных комиссаров республики, вопреки мнению врачей, отказался отправлять Николая Фёдоровича в Москву. Он шлёт Сталину телеграмму: «Сегодня тов. Ватутин прибыл поездом в Киев. Я был у него в вагоне. Температура 38, самочувствие у него, по его личному заявлению, плохое. Ухудшилось оно при переезде из Ровно в Киев. В связи с этим он не хотел бы ехать сейчас в Москву, а остаться в Киеве и выждать, пока наступит улучшение. Я говорил с врачами: нач. санитарного управления I Украинского фронта тов. Семека, заместителем тов. Бурденко, тов. Шамовым и другими врачами, которые сопровождают тов. Ватутина. Все они единодушно заявляют, ранение у тов. Ватутина серьёзное, но для жизни не опасное. По поводу временного оставления тов. Ватутина в Киеве они заявили, что на это нужно пойти и удовлетворить просьбу больного. В Киеве они обещают создать такие условия для лечения, какие имеются в Москве. Так как тов. Ватутину передали, что есть Ваш приказ доставить его для лечения в Москву, то в связи с состоянием здоровья он просит Вас временно для лечения ему остаться в Киеве. Со своей стороны я считаю целесообразным оставить тов. Ватутина в Киеве. Мы ему здесь создадим все условия для лечения. Прошу Вашего согласия на оставление тов. Ватутина для лечения в гор. Киеве»[555].
Зачем это сделал Хрущёв, взяв на себя ответственность за лечение генерала, другом которого он не был? У членов семьи генерала армии, в том числе у дочери и внука, нет никаких сомнений в роковой роли Хрущёва в судьбе Николая Ватутина. Родственники и другие свидетели указывают, что Никита Сергеевич лично уговаривал Ватутина и Сталина, хотя последнего, я думаю, для вида, на лечение командующего фронтом в Киеве, а не в Москве. Вот что ответила дочь генерала Елена Николаевна, на вопрос о том, почему тяжелораненого генерала не отправили самолётом в Москву:
«Спросите у Хрущёва. Никита Сергеевич в то время был хозяином Украины, отвечающим за все, что происходит на подведомственной ему территории. А тут такое ЧП: командующего фронтом ранили не в бою, а в нашем тылу! Возможно, он боялся предавать эту историю излишней огласке, чтобы Сталин не показал ему «кузькину мать» за разгул бандеровщины»[556].
Дочь Ватутина поведала, что эшелон с ранеными шёл из Ровно на Москву. Но в Киеве на вокзал примчался Хрущёв и велел снять Ватутина с поезда: «Николай Фёдорович, мы Вам обеспечим лучших докторов, создадим все условия для выздоровления». Спорить с ним было невозможно. Она считала, что «ранение бедра у отца было не такое уж и страшное — сквозное, особых опасений не вызывало. Но эти медики… Госпиталь находился на Подоле, в здании нынешней школы. Если бы отца лечили простые врачи, а не доктора госпиталя командного состава, он остался бы жив. Сначала наложили гипс. Отец говорил: «Не могу, снимите, там у меня что-то есть, очень мешает!». Но они ничего другого не знали, кроме как пьянствовать да смотреть трофейные фильмы. Мама попросила снять гипс. Разрезали, а в ране — черви…
Почувствовав, что дело плохо, папа сам просил, чтобы ногу отрезали: «Мне не нога, голова нужна!» А врачи ему: «Ну что вы, Николай Фёдорович, все будет в порядке». Когда же за 14 дней до папиной смерти из Москвы по распоряжению Сталина прилетел профессор Бурденко, главный хирург Советской Армии, и увидел эту рану, он — интеллигентнейший человек! — ругался матом. Сам ампутировал отцу ногу. Но было поздно».
Врачи предлагали командованию фронта Ватутина «обязательно эвакуировать самолётом «дуглас» в Москву». Своей телеграммой о целесообразности транспортировки Ватутина в Москву, по их совету, сообщал Сталину и Крайнюков. Однако это так и не было сделано[557]. В первое время командующему действительно стало лучше, однако вскоре состояние начало быстро ухудшаться. Из воспоминаний Крайнюкова: «В Военный совет и штаб фронта из столицы Советской Украины приходили утешительные вести. Мы ежедневно получали по телеграфу бюллетени о состоянии здоровья товарища Николаева (так кодировалась фамилия Н.Ф. Ватутина).
Генерал начал было поправляться. Как сообщали нам, он интересовался обстановкой на фронте и искренне радовался боевым успехам. Перешедшие в наступление войска 1‑го Украинского фронта осуществляли план операции, разработанный Н.Ф. Ватутиным и штабом.
Спустя немногим более месяца после ранения Николая Фёдоровича в бюллетене о состоянии здоровья, подписан ном видными медиками товарищами Шамовым, Вовси, Гуревичем, Ищенко и Василенко, появились тревожные нотки. Несмотря на энергичное лечение, направленное на борьбу с инфекцией, состояние больного оставалось тяжёлым. В Киев был срочно командирован главный хирург Красной армии академик Н.Н. Бурденко»[558].
А вот что пишет Никита Сергеевич: «Лечение командующего шло довольно успешно. Я каждый день приезжал к нему. Он чувствовал себя хорошо, уверенно выздоравливал, уже начал заниматься делами и был даже назначен день, когда он сможет официально приступить к исполнению прежних обязанностей и вернуться во фронтовой штаб. Но вот как-то он говорит мне: «Что-то температура у меня поднялась, и я плохо себя чувствую». Врачи, осмотрев его, сказали, что, видимо, это рецидив малярии. Он болел малярией раньше, да и на фронте, когда мы были с ним там вместе, тоже болел ею. Я ответил: «Жаль. Она, видимо, измотает вас, ну ничего не поделаешь». Через день-два процесс стал нарастать. Тогда врачи сказали: «Это не малярия, это — более серьезное явление, возникло заражение раны». Это всех встревожило. Заражение раны — нагноение, гангрена, ампутация конечности или смерть. Надо было срочно решать»[559].
Заметим, что ситуация опять парадоксальная: «врачи, осмотрев его, сказали, что «это рецидив малярии», и только «через день-два», по версии Хрущёва, уточнили свой же диагноз — «возникло заражение раны».
Как ни парадоксально, Ватутин и с «малярией», и с температурой под 40º находился в особняке Хрущёва под его «заботливым колпаком», через который не могли просочиться ни нормальные врачи, ни должное лечение. Поставить диагноз «малярия» человеку с огнестрельным ранением, которое очень часто сопровождается газовой гангреной, и потерять сутки или двое при высоченной температуре пациента можно наверняка только умышленно. Хрущёв забил тревогу только 24 марта. Вот его телефонограмма Сталину: «Вчера, 23 марта, наступило резкое ухудшение состояния здоровья тов. Ватутина. Температура утром была 40,2 градуса. В течение дня было два приступа ухудшения состояния, колебания температуры были от 38 до 40,2 градуса. Вечером была также высокая температура — 40,3 градуса.
Врачи, основываясь на том, что тов. Ватутин до ранения болел малярией и летом 1943 года имел приступ малярии, посчитали, что у него повторился приступ малярии, дали больному хины и сделали несколько противомалярийных уколов.
Сегодня утром я был у тов. Ватутина. Утром у него было некоторое улучшение состояния, температура была 38 градусов, но самочувствие было плохое. Сегодня в течение дня приступы ухудшения повторялись. Температура колебалась от 38 до 39,8 градуса.
Врачи сделали несколько анализов, но малярия не показана. Врачи до сего времени не могут установить диагноз болезни.
Хорошо было бы поручить тт. Смирнову и Бусалову завтра срочно выслать квалифицированных врачей из Москвы, чтобы они установили точный диагноз болезни тов. Ватутина с тем, чтобы принять необходимые меры лечения»