бы прикрыться его авторитетом. А что тот мог сделать, если его, грубо говоря, «поставили» уже перед «разбитым корытом»?
Бурденко прилетал в Киев дважды — сразу после ранения Ватутина и после пребывания Николая Фёдоровича на квартире Хрущёва. В первый раз, осмотрев раненого Ватутина, что мог сказать такой опытный врач, как Бурденко: сквозное ранение — бывает и хуже. Необходим покой, хорошее питание и медицинская помощь в разумных пределах (разумеется, без мази Вишневского). А вот во второй раз он выразил полное недоумение по поводу случившегося. Как такое могло произойти? Зато все участники этого убийства, в том числе и Сталин, перед судом молвы и истории были прикрыты приездом главного хирурга армии, парадом других светил и подписью Ватутина с отказом от ампутации на раннем этапе. Очевидно, что и по этому вопросу главным советчиком был Хрущёв, а не Бурденко, после первой встречи улетевший в Москву, так как Сталин не поставил ему задачу быть в Киеве до полного выздоровления командующего. Хотя в тот решающий момент главный хирург армии вполне мог быть рядом с командующим, тем более что ключевые бои происходили далеко от Москвы, основные потоки раненых были на Украине и в Белоруссии.
В своих мемуарах Хрущёв «забыл» ответить на главные вопросы разыгравшейся на его глазах и даже у него дома трагедии, которая не могла не оставить глубокий след в душе нормального человека, не причастного к гибели «друга»: Почему не были наказаны генерал Пухов и другие виновники, прямо указанные в материалах «Смерш»? Почему во всех документах дано разное описание случившегося? Где показания самого пострадавшего? Был ли Хрущёв в колонне, давал ли рекомендацию на поездку или поддержал Жукова? Нет ответов и на вопрос об отсутствии посмертных наград Ватутину, как не ответил Хрущёв и на письмо жены «друга», которого приютил вместе с семьей у себя дома. Казалось бы, при таких обстоятельствах, в самый сложный период в жизни, вдова могла ожидать не только письменный ответ, но и личную встречу. Тем не менее Звездой Героя Советского Союза за форсирование Днепра и взятие Киева Николай Фёдорович был награждён только после смещения Хрущёва. В общем, главное, что забыл Хрущёв отразить в своих мемуарах, это поклон памяти своего близкого «друга», пациента и «домочадца». Зато он с унизительными подробностями, можно сказать, любовно запечатлел последние минуты великого полководца. «Все делали буквально всё, — по-видимому, с чувством удовлетворения писал Хрущёв, — чтобы состояние его здоровья улучшилось. Не знаю, сколько дней протянул он ещё в таком виде, когда опять мне позвонил Бурденко (или его ассистент) и попросил, чтобы я приехал, потому что Ватутин уже находился в тяжелейшем состоянии. Он метался, поднимался на руках, требовал блокнот, карандаш и пытался написать какую-то телеграмму, обращался к Сталину с просьбой спасти его, и тому подобное.
Когда я подошёл к нему, он метнулся навстречу, обнимал, целовал, был в полусознании, но хотел жить и обращался к каждому, кто мог в какой-то степени помочь отвоевать его жизнь. А я ему сказал: «Николай Фёдорович, Сталин знает и всё сделает, что надо»[566].
Обезумев от боли и страданий, 14 апреля Ватутин написал карандашом последний в своей жизни документ — записку И.В. Сталину на бланке председателя Совета народных комиссаров УССР. Скорее всего, именную бумагу с чувством удовлетворения, что её увидит Сталин, ему дал Хрущёв как доклад о завершении операции. В записке три предложения: «Дела идут очень плохо. Бурденко меры принимает. Прошу кое-кого подстегнуть. Ватутин»[567]. Кого Ватутин просил у всемогущего Сталина подстегнуть, навсегда осталось загадкой, а зловещая роль Хрущёва в его судьбе стала, пожалуй, намного очевидней.
В ночь на 15 апреля сердце военачальника перестало биться. Врачи констатировали: «В 1.30 15.04 с. г. т. Ватутин скончался при явлениях нарастающей сердечной слабости и отека легких». Похороны Н.Ф. Ватутина состоялись 17 апреля 1944 г. в Советском (теперь Мариинском) парке. Это был день 50‑летия Хрущёва. Дочь Ватутина Елена Николаевна в документальном фильме о своём отце поведала, что церемония прошла скомканно, так как Никита Сергеевич спешил отметить юбилей.
О том, что Хрущёв, очевидно, не раз выполнял деликатные поручения «отца народов», свидетельствует его самое прочное положение в сталинском окружении. Жукова за одну только мысль о сдаче Киева Сталин снял с должности начальника Генерального штаба и бросил на Резервный фронт. Хрущёв же после гибели миллиона человек в киевском и харьковском котлах при его активном участии в выборе вариантов обороны или отступления не лишился ни головы, ни должности. Никакого наказания он не понёс ни за страшный голод 1946 г., ни за гибель огромного количества граждан в его «владениях», проливающих кровь из-за безумной жестокости и негибкости сталинского режима.
Никогда на жену Хрущёва не обрушивались кары, как на жён Молотова и Калинина. И даже когда стало шатким положение Лаврентия Берии после зловещего призыва Сталина искать «Большого Мингрела» и опасной критики Молотова, Микояна и других «стоящих у трона», Хрущёв, как всегда, оставался в стороне.
Имея богатый опыт не только широкомасштабных, но и точечных репрессий, он единственный, кто не дрогнув повторил не раз сыгранное «скерцо» и организовал совершенно беззаконное снятие с высокой должности и расстрел самого талантливого организатора не только военной промышленности, но и политического проекта по переустройству республик — могущественного, но доверчивого к друзьям-товарищам Лаврентия Берии.
Хрущёв, став хозяином страны, удалил как можно дальше и поставил как можно ниже всех, кто мог сказать лишнее, напоминать одним своим видом о подлых делах недавнего прошлого или укорять его своими звёздами на погонах и груди. В их числе отправленные на пенсию, полные сил маршал Георгий Жуков, адмирал Николай Кузнецов и другие жертвы «послесталинского» культа весьма недалёкой, но полной коварства личности Никиты Хрущёва.
Краткое содержание
В 2023 г. исполнилось 70 лет с момента расстрела маршала Лаврентия Павловича Берии, но до сих пор не предпринята попытка объективного исторического анализа его вклада в сталинские репрессии и научно-технические достижения СССР в контексте всей советской эпохи. В бессчётном количестве работ, посвящённых репрессиям, до настоящего времени не поставлен вопрос о персональном вкладе в них представителей сталинского окружения. В монографии впервые предпринята попытка количественной оценки жертв репрессий с учётом структур, подчинявшихся непосредственно Лаврентию Берии и «хозяину» Москвы, а затем Украины — Никите Хрущёву. Результаты получились неожиданными: тот, кто громче других кричал на всю страну «Держи вора!», стал абсолютным «чемпионом» террора. Согласно исследованию, с некоторой долей условности, на счёт Лаврентия Берии с натяжкой можно отнести около 144,7 тыс. жертв, в то время как Никита Хрущёв причастен к гибели порядка 682,4 тыс. человек.
Стоит ли при анализе жертв сталинского режима ограничиваться только репрессиями? Например, чем подписи членов Политбюро под расстрельными списками отличаются от подписей наркома обороны и начальника Генштаба на Директиве № 1 от 21 июня 1941 г., которой фактически был запрещён в течение четырёх часов ответный огонь после начала войны? Сюда же можно отнести преступное решение о запрете отвода войск из Киева и Харькова, где наши безвозвратные потери вскоре составили порядка 616,3 и 170,9 тыс. чел. соответственно. Категорическое несогласие начальника Генерального штаба Г.К. Жукова отстаивать Киев любой ценой стоило ему должности. Очевидно, что поддакивающие Сталину главнокомандующий войск Юго-Западного направления маршал С.К. Тимошенко и первый секретарь Украины, член Военного совета и Политбюро Н.С. Хрущёв не могли не понимать, что вождь в начале войны не имел военных навыков, а потому следовало всеми силами поддерживать «мозг армии» — Генеральный штаб.
Главный на сегодня «сталиновед» О.В. Хлевнюк поставил точку в спорах о степени участия Сталина в репрессиях, доказав, что его управление репрессиями и спецслужбами было абсолютным. Но этот обоснованный вывод не освобождает от ответственности всех участников принятия преступных решений и, в первую очередь, членов Политбюро 1937–1939 гг. Молотова, Ворошилова, Калинина, Кагановича, Андреева, Микояна, а с 1939 г. — Жданова и Хрущёва. Берия не был членом Политбюро (до 1946 г.), не визировал расстрельные списки на 43,6 тыс. чел.[568], которые по роду своей номенклатурной службы были «удостоены» высочайшего внимания перед расстрелом. В соответствии с логикой ответственности за террор каждого на своём месте, нельзя не обвинить Политбюро тех роковых лет в выработке и проведении в жизнь кровавых чисток. Иначе как историческим парадоксом не назовёшь незапятнанность имён этих высокопоставленных пособников террора.
Ударно на поприще репрессий поработал также бывший нарком обороны (1934–1940), а при Хрущёве — председатель Президиума Верховного Совета СССР, не запятнанный в глазах народа маршал Климент Ефремович Ворошилов, оказавший всемерное содействие НКВД в обезглавливании собственной армии. Это преступление явилось мощнейшим стимулом для нападения Гитлера. Начальник Генерального штаба в 1942–1945 гг. маршал Александр Михайлович Василевский писал: «Без тридцать седьмого года, возможно, не было бы вообще войны в сорок первом году. В том, что Гитлер решился начать войну в сорок первом году, большую роль сыграла оценка той степени разгрома военных кадров, который у нас произошёл»[569]. Фюрер потирал руки, узнав радостную для себя новость о массовых казнях генералов и маршалов, создающих реальную угрозу не только для врагов, но и для собственного «властолюбца», жаждущего вписать своё имя в историю государства Российского любой ценой.