В числе первых шагов демократизации общества Лаврентием Павловичем было подписано секретное постановление, снимающее завесу тайны над пытками в сталинских застенках, а главное — запрещающее, вплоть до уголовной ответственности, их использовать впредь. Предписывалось также немедленно уничтожить весь «арсенал» подручных средств и специальных помещений для пыток заключённых.
Будучи не первым лицом в руководстве СССР, Берия не думал, что может получить неожиданный удар в спину от соратников. Уверенности ему добавляли находившиеся в его подчинении войска МВД, включая дивизию им. Дзержинского, а также выдвиженец из НКВД, командующий Московским военным округом с дней обороны Москвы в 1941 г. генерал-полковник Павел Артемьевич Артемьев. Кроме того, по уверению Серго Берии, у его отца были прекрасные отношения с самым авторитетным военным того времени — Маршалом Победы Георгием Константиновичем Жуковым, возвращённым по настоянию Берии сразу после смерти Сталина в Москву на должность первого заместителя министра обороны. Серго наверняка был прав, характеризуя отношения Лаврентия Павловича с маршалом Жуковым. Вряд ли Берия с Маленковым допустили, чтобы и министр обороны, и его заместитель, командующий сухопутными силами, были людьми Хрущёва. Напомню, что Министерство обороны возглавлял в ту пору «потешный маршал», выдвиженец Сталина, сугубо штатский человек, вопреки российским традициям, — Николай Булганин. Трудно сказать, участвовал ли Хрущёв в карьерном взлёте Булганина, но они тесно сотрудничали и даже приятельствовали ещё с 1930‑х гг., сработавшись, руководя Москвой. Огромной ошибкой Берии, стоящей ему жизни, стал полнейший либерализм ко всем сталинским выдвиженцам, в том числе Булганину. Совершенно очевидно, что главный Маршал Победы Георгий Жуков больше подходил для главной военной должности, чем его непосредственный начальник. Но, очевидно, чтобы не пугать остальных членов Политбюро, решительные «рокировки» были отнесены к вопросам второй очереди, после проведения срочных реформ. Вместе с тем, совершенно очевидно, что Георгий Жуков представлял явную угрозу карьере Николая Булганина. Спасти его на должности могло только чудо. Таким «чудотворцем» и стал его товарищ с 20‑летним стажем — Никита Хрущёв.
При подобном раскладе сил, казалось, что многолетний руководитель стратегической разведки СССР, проницательный член Политбюро, к тому же имеющий сына, вхожего в самые высокие кабинеты, был практически неуязвим. Но ничем не примечательному Никите Хрущёву удалось решить невероятную, на первый взгляд, задачу и устранить маршала, организовав фактически военный переворот с вводом в столицу нескольких сотен танков Таманской и Кантемировской дивизий МВО для устрашения всех сомневающихся в его аппаратном весе. При этом он чрезвычайно ловко, в заговоре с Булганиным, нейтрализовал генерала Артемьева, отослав его на учения. Уже утром, после уничтожения Берии, на должности начальника МВО сидел земляк и также давнишний приятель Хрущёва генерал армии, без пяти минут маршал, Москаленко, до рокового дня командовавший ПВО Москвы в ранге заместителя генерала Артемьева.
Многие годы по свету гуляет байка, что Берия в день ареста якобы вернулся из Германии, не подтверждённая ни одним источником, даже его сыном. Скорее всего, она была запущена самим Хрущёвым. Безусловно, готовить захват власти намного проще во время отсутствия главного разведчика страны. А если Берия никуда не уезжал, то о решительном дне и часе могло знать не более двух-трёх надёжных, а главное, лично заинтересованных участников, но никак не все члены Политбюро. Вероятная утечка информации была для Хрущёва смертельно опасна. Существование этой расхожей выдумки ещё раз доказывает, что безудержное враньё «непосредственных свидетелей» всегда многолико, а правда одна.
Слишком самостоятельный и заслуженный боевой маршал Георгий Жуков наверняка заранее не был посвящён в данный заговор, так как найти для него достойный стимул было невозможно. Место министра обороны было им и без того заслужено, при любой вменяемой власти. Думаю, что только оказавшись перед свершившимся фактом уничтожения Берии и молниеносного захвата власти Хрущёвым, чтобы не губить снова свою карьеру, он, как и все, пошёл на сделку с совестью и «подарил» партии, то есть лично Хрущёву, своё имя для оправдания заговора. Второй раз он помог Никите Сергеевичу удержаться у власти во время выступления т. н. антипартийной группы в 1957 г. Но уже через год за помощь беспринципному шефу очень дорого поплатился, став, в отличие от всех остальных маршалов, обычным пенсионером.
О том, что Берию никто не видел ни живым ни мёртвым, в том числе и на т. н. суде, по секрету проинформировали его сына члены суда — секретарь Московского горкома партии Н.А. Михайлов и председатель ВЦСПС Н.М. Шверник[575]. О многом говорит и тот факт, что явно выдуманный суд над Берией не описан ни в одних мемуарах, в том числе председателя суда маршала Конева. Аналогично нигде на высоком уровне не зачитывались и «показания» убитого Берии, так как фарс был всем очевиден. Но почему же никто из посвящённых в тайну уничтожения Берии никогда не озвучил правду? Дело в том, что бессменный генеральный прокурор Роман Руденко, переживший всю хрущёвскую и брежневскую эпохи, а главное — каждый из посвящённых — для сохранения карьеры, персональной пенсии, московской прописки, а может быть, и жизни, был обязан по «горячим следам» публично поклясться Хрущёву в верности. При этом требовалось заклеймить «предателя и шпиона» маршала Лаврентия Берию, тем самым став соучастником преступления и госпереворота, вначале де-факто, а затем и де-юре, приведшего Хрущёва к абсолютной власти. Ни один из нескольких сотен членов ЦК даже не попытался поднять вопрос о том, чтобы заслушать их вчерашнего товарища по партии с более чем 30‑летним стажем, члена ЦК и Политбюро, депутата Верховного Совета СССР, зампредседателя Совета Министров, главного организатора оборонной и ядерной промышленности. «Бой» на июльском Пленуме 1953 г. был заочным: «противника» рядом не было и не могло быть. Как в дальнейшем смотреть в глаза детям и внукам, если изменить позицию и признаться, что, хоть и косвенно, но участвовал в убийстве второго по должности, а по факту единственного человека дела и проводника реформ в государстве?
Причём творилось это беззаконие во имя того, кто совсем недавно не справился с курированием сельского хозяйства из высокого кресла секретаря ЦК и был отстранён Сталиным даже от этого реального поручения. Зато, дорвавшись до власти, он 11 лет разваливал страну, «проедая» золотой запас и валюту из частично запущенного нефтепровода «Дружба» (официальный пуск состоялся 15 октября 1964 г.). Но и эти резервы не спасли народ даже от «бесхлебья» в магазинах. Единственное его наследство — это примитивные «хрущёвки», вместо бериевского несравненно более привлекательного и недорогого жилья в закрытых и открытых стратегических городах, например, в Ангарске. Про сталинские высотки в Москве на фоне серых и безрадостных «хрущёвок» даже говорить неудобно.
В книге анализируются мотивы поведения в роковые дни 1953 г. и дальнейшая карьера министра обороны Н.А. Булганина, скороспелого маршала К.С. Москаленко, его заместителя генерала П.Ф. Батицкого, Генерального прокурора Р.А. Руденко и его втоптанного в грязь принципиального предшественника Г.Н. Сафонова, маршала Г.К. Жукова, членов Политбюро и членов суда во главе с маршалом Коневым. В исследовании выдвигается и доказывается гипотеза, которую пока что принимают немногие авторы. Согласно ей, Лаврентий Павлович был бессудно убит в день его мнимого «ареста». Причём наиболее вероятно, что при личном участии самого мотивированного и «натренированного» на репрессиях главного организатора и выгодоприобретателя Никиты Хрущёва.
Как следует из его обширных мемуаров, он в большей степени, чем другие, был ослеплён величием Сталина, а значит, и его способами террора во имя удержания абсолютной власти. Хрущёв был уверен, что убийство своего друга и самого авторитетного партийца той эпохи Сергея Мироновича Кирова организовал Сталин. Этот «шахматный ход» вождя и последующие, уже открытые, убийства соратников, членов ленинского Политбюро, существенно укрепили его единовластие и основанный на страхе и пропаганде авторитет в партии и стране. Почему же Берии не выступить в роли такой же жертвы, как Киров, а Хрущёву — в роли своего кумира Сталина?
«Самоучитель» Хрущёва пополняли, увы, не только старые случаи, но и примеры трёхгодичной давности. В 1950 г. всех думающих людей потрясло т. н. Ленинградское дело, в ходе которого было репрессировано до 2 тыс. чел. и казнено 26. Среди них такие преданные коммунисты как Алексей Кузнецов, секретарь ЦК ВКП(б), первый секретарь Ленинградского обкома, генерал-лейтенант, прошедший всю войну. Он занимался не только обороной Ленинграда, но и укреплением морального духа борющегося со смертельным голодом и лютым холодом населения города. Вместе с ним почти всегда взору людей представал в солдатской форме и каске его шестилетний сын, забранный отцом из эвакуации. Это не могло не внушать оптимизм и надежду на скорое освобождение из смертельного кольца блокады. В 1950 г. Кузнецову было всего 45 лет.
Не менее яркой фигурой был талантливейший учёный-экономист, 46‑летний доктор экономических наук, академик, заместитель председателя Совета Министров, то есть самого Сталина и председатель Госплана СССР и член Политбюро Николай Вознесенский. Обоих молодых руководителей Сталин даже прочил своими преемниками на главные правительственные и партийные посты. Конечно, окружению вождя такой прогноз вряд ли оказался по нраву. Среди наиболее активных противников называют обычно только Маленкова и Берию. Хотя вряд ли были в стороне от нашептываний вождю и «аксакалы» Политбюро — Молотов, Микоян, Каганович и др. Неслучайно вскоре Сталину начала поступать компрометирующая молодых выдвиженцев информация. Вознесенского обвинили в занижении планов, неправильном выборе базовых месяцев для определения темпов роста и других грехах, оказавшихся смертными. При этом не принято вспоминать, что сталинский размах в планировании был настолько губителен, что Берия в числе первостепенных мер после кончины диктатора провёл через Политбюро замораживание «любимых детищ Сталина» — гигантских строек, которые вели к распылению средств и не могли принести отдачу в сколько-нибудь обозримом будущем.