У памяти помятое лицо —
со сна ли, с непробудного ли пьянства.
Мы отреклись во сне от гегельянства:
ни сном, ни духом, ни, в конце концов,
причастностью к подушечному пуху
на рыльце после неких эскапад
в курятнике для заповедей духа
задушенного…
Наш епископат —
пристанище для тайных психопатов,
ристалище для рьяных дураков,
глухое нерестилище для катов
и гулкое вместилище скотов,
желудочным питающихся соком
чужих идей.
Но нам выходит боком
наш пионерский клич «Всегда готов!».
В «Поэзию» входили авторы других московских неофициальных объединений и направлений — не только концептуалисты и метареалисты, но и, например, круг самиздатского альманаха «Эпсилон-салон», основанного в 1985 году Николаем Байтовым и Александром Барашом. Атмосфера этого издания соответствовала настроениям молодых интеллектуалов, последних представителей «поколения дворников и сторожей», — они чувствовали необходимость развития, создания общего поля и выхода за пределы уже сформулированных концепций: как вспоминал поэт, участник «Эпсилон-салона» Геннадий Кацов, «к середине 1980-х доведенная критиками до валетной пары антонимов „концептуализм — метареализм“ литературная ситуация раздражала многих. От этого надо было как-то избавляться». Всё это, разумеется, не значило, что раздражали сами метареалисты и концептуалисты, к концу десятилетия близкие уже к статусу живых классиков, — просто необходимо было наметить пути дальнейшего развития. Так, если Игорь Лёвшин предлагал достаточно брутальное продолжение поэтики лианозовцев, то в поэзии Николая Байтова можно было увидеть ненадёжный баланс между фигурой «отверженного» поэта, внеположного современной социальности («Я был свидетелем быстрых коллапсов людей, / я знал, как схлопывалась внутри спираль луча. / И я примеривал иногда такой удел / с трусливой завистью, по прямой себя влача»), и развитием концептуалистских идей — с привлечением мотивов случайности, алеаторики, как в поэме «Энциклопедия иллюзий» (1992):
Как будто это штанга атлетическая,
на самом деле это банка,
а в ней селёдка атлантическая.
Как будто это столб № 16,
на самом деле это надпись.
Как будто это павильон,
на самом деле это исполин.
Как будто это сельди в бочке,
на самом деле это бабочки.
Как будто это праздничный салют,
на самом деле это «не влезай — убьёт!».
Как будто это надпись,
на самом деле это больше не понадобится.
Стихограмма Д. А. Пригова{335}
Достаточно сильным в это время было и неоавангардное течение, обращавшееся к наследию футуризма как бы через голову «второго авангарда» 1960–70-х: с заумной и визуальной поэзией много работал Сергей Бирюков (р. 1950), он же — один из ведущих исследователей и антологистов русского авангарда. В Ленинграде же не похожие больше ни на что стихотворения — визуальные композиции — создавал Александр Горнон (р. 1946): его произведения построены на принципе равнозначных прочтений ветвящегося текста, и впоследствии Горнон обогащал этот принцип, добавляя к визуальной составляющей звуковую и анимационную. В конце 1970-х Константин Кедров стал основателем объединения, получившего затем название «Добровольное общество охраны стрекоз» (ДООС): оно стало одним из флагманов неоавангардистской поэзии, к которому уже в 1990-е примкнули такие мэтры, как Генрих Сапгир и Андрей Вознесенский; среди других поэтов-авангардистов, присоединившихся к ДООС, — Анна Альчук, Вилли Мельников, Света Литвак. Объединение существует и сегодня.
В целом клуб «Поэзия», с его подчёркнуто неформальной структурой и вполне юмористическим уставом, был важнейшей площадкой и для профессионального общения, и для представления новых авторов широкой публике: самым известным выступлением «Поэзии» стал концерт в 1987 году в клубе при табачной фабрике «Дукат», в котором участвовали среди прочего и музыканты рок-андеграунда. Публика ломилась в клуб, а концерт закончился небольшим пожаром — именно в результате финального рок-перформанса.
Члены клуба «Поэзия». В первом ряду: Виктор Коркия, Игорь Иртеньев, Алексей Парщиков, Нина Искренко, Михаил Эпштейн; стоят на лестнице: Владимир Салимон, Владимир Друк, Александр Лаврин, Евгений Попов, Д. А. Пригов, Марк Шатуновский, Евгений Бунимович{336}
Вообще, говоря о новых поэтических языках 1980-х, нельзя обойти вниманием рок-поэзию, пусть подробный разговор о ней и выходит за рамки нашего курса. Тексты Александра Башлачёва (1960–1988), Бориса Гребенщикова (р. 1953)[141], Виктора Цоя (1962–1990), Дмитрия Озерского (р. 1963), много сотрудничавших с рок-музыкантами Ильи Кормильцева, Анри Волохонского, Алексея Хвостенко оказали на новейшую русскую поэзию очень большое влияние; тот же Гребенщиков стал одним из ключевых авторов уже для следующего поколения русских поэтов — поэтов товарищества «Вавилон», которое и своё название взяло из песни «Аквариума». Велико было и влияние сибирского панка — в первую очередь Егора Летова (1964–2008) и Янки Дягилевой (1966–1991). Менее изучен вклад в русскую поэзию музыкантов, дебютировавших в 1970–80-е в жанре авторской песни, — в первую очередь здесь нужно назвать Михаила Щербакова (р. 1963).
Среди основных участников клуба «Поэзия» стоит выделить Евгения Бунимовича (р. 1954), Игоря Иртеньева (р. 1947), автора огромной пародийной поэмы «Сорок сороков» Виктора Коркию (р. 1948). Эти поэты работали в своих стихах с иронией, которая в разных пропорциях уживается с традиционным постакмеистическим лиризмом. Тексты Бунимовича 1980-х — афористичные и политически заострённые стихотворения, претендовавшие на роль поколенческих манифестов (обратим при этом внимание на иронические цитаты):
В пятидесятых —
рождены,
в шестидесятых —
влюблены,
в семидесятых —
болтуны,
в восьмидесятых —
не нужны.
Ах, дранг нах остен,
дранг нах остен,
хотят ли русские войны,
не мы ли будем
в девяностых
Отчизны верные сыны…
В девяностых Бунимович действительно начал активно заниматься политикой — как и в определённом смысле Игорь Иртеньев, у которого была постоянная поэтическая рубрика в телепередаче Виктора Шендеровича[142] «Итого» (здесь он выступал в роли «поэта-правдоруба»; впоследствии такое амплуа возьмёт на себя — в дополнение ко многим другим — Дмитрий Быков[143] со своими поэтическими фельетонами в газетах и циклом видеороликов «Гражданин поэт»). Вообще ироническая поэзия, тяготеющая к формульной афористичности, — одно из самых заметных явлений рубежа 1980–90-х: тот же Быков[144] начинал в игровом Ордене куртуазных маньеристов (в политическом плане авторы, входившие в Орден, впоследствии разошлись в кардинально разные стороны). В это же время огромную популярность приобретают «гарики» Игоря Губермана (р. 1936), эмигрировавшего в 1988-м в Израиль; до перестройки эти тексты ходили в самиздате и передавались изустно. Горький юмор губермановских четверостиший затрагивал и советскую несвободу, и советский (а на самом деле неизбывный) антисемитизм:
Привычные безмолвствуют народы,
беззвучные горланят петухи;
мы созданы для счастья и свободы,
как рыба — для полёта и ухи.
За всё на евреев найдётся судья.
За живость. За ум. За сутулость.
За то, что еврейка стреляла в вождя.
За то, что она промахнулась.
Возможно, самым ярким из авторов, чья известность началась в клубе «Поэзия», была Нина Искренко (1951–1995). Стихи Искренко определяли как «полистилистику» — сегодня можно сказать, что они опередили своё время. Искренко совершенно раскованно работала со всеми мыслимыми регистрами речи, «готовым словом», разнообразием поэтических форм, отстаивала «неправильность», выпуск логических звеньев, речевой сбой (отдалёнными наследниками её здесь можно назвать Полину Андрукович, Дмитрия Голынко, Виктора Iванiва). Её поэзия насыщена знаками современности, создана для людей, говорящих на современном языке.
Нина Искренко. 1989 год{337}
Умершая от рака в 44 года, Искренко успела написать очень много — полностью её наследие не опубликовано до сих пор. Одна из черт Искренко, в конце 1980-х казавшаяся эпатажной, — готовность называть вещи своими именами, когда речь заходит о женском опыте, в том числе эротическом: «Когда чужой мужчина / разденет / и раздвинет // Когда чужие руки / сомкнутся на спине / Не спит ещё ребенок / бинокль / и Добрый вечер / Бумажных окончаний / воздушная броня // Тошнит / от ожиданья / Лицо проходит мимо / чужими волосами / касается ключиц». Среди её текстов можно встретить стремительную фиксацию новой реальности в форме потока сознания: «Очаровательная лимитчица смущённо оглядела / свой импровизированный салон / <…> В соседней квартире забили стенные часы / и поэт с тоской вспомнил о своих лифтах / а живописец отчётливо представил себе унылые / зеленоватые светотени на лице начальника / подписывающего отгул за работу на базе». А можно — тексты, прямо на глазах читателя преображающие «реализм» в сюрреалистический материал для письма. В том числе когда это касается определения поэтического метода: