Полистилистика
это когда принимаешь высшую меру
радости и сопутствующей морали
за кроличью шапку с похмелья
а милая гуляет напропалую
и полет и пашет с раннего водолея
до позднего козерога
и любо-дорого
даже то что бездарно и дёшево
вроде какого-нибудь бесхозного щенка
или пропавшего ластика
Смерть Нины Искренко обозначила и закат клуба «Поэзия». Но её поэзия предвосхитила независимое письмо 1990-х и 2000-х, в которых языковая игра оказывается чем-то большим — осознанной погоней за несколькими смысловыми возможностями сразу:
У меня есть бутылка вина
А у тебя дармоед ведь нет ни хрена
У тебя dear friend только надпись РОТ ФРОНТ
на штанах Только понт Да в квартире ремонт
На черта мне такой
хеппи-энд
<…>
У меня У меня-то вся жизнь впереди
А у тебя трупака только финка в груди
Только дырка в груди чуть повыше соска
Можно в небо глядеть Заместо глазка
Облака там плывут облака
Облака всё
Гляди не гляди
Искренко не случайно стала одной из самых значимых фигур для поэтов уже следующего поколения — первого постсоветского. В 1989 году появилось товарищество молодых литераторов «Вавилон», основателем которого стал Дмитрий Кузьмин — важнейший культуртрегер в постсоветской русской поэзии; вскоре возникли новые журналы и альманахи, площадки и издательские проекты, премии и конкуренции. При том, что перестроечный всплеск интереса широкой публики к поэзии остался позади, у самих поэтов впереди было освоение огромного, взрывного множества возможностей. Им нужно было понять, как и о чём писать в новое время, как быть поэтом в новой-старой стране и её достаточно катастрофической реальности, как перейти от классических форм поэтического общения к новым, в том числе в интернете. 1990-е станут временем большой децентрализации русской поэзии: едва ли не впервые и столицы, и другие города России, и русское зарубежье будут участвовать в общем хоре совершенно на равных. Этот процесс захватит и неподцензурных авторов советской эпохи, не получивших даже при возможностях андеграундной литературной системы достойного и внимательного прочтения (от Вениамина Блаженного до Евгения Хорвата). Значительной частью культурных усилий поэтов 1990-х будет выстраивание родословной, назначение «старших». Результаты этого осмысления пусть и не стали общепринятыми, но изменили картину русской поэзии, невероятно её обогатили — результат этого осмысления, мы надеемся, виден в наших последних лекциях.
IX
Свободное время: 1990-е и 2000-е. В поисках субъекта
В лекции о 1990–2000-х, времени настоящего поэтического расцвета, пойдёт речь о радикальных изменениях культурной ситуации, благодаря которым поэзия на русском языке громко зазвучала в разных городах и странах; о постконцептуалистских поисках языка и лирического субъекта, стихах Станислава Львовского и Марии Степановой, Михаила Гронаса и Николая Звягинцева, Полины Барсковой и Александра Скидана, Елены Фанайловой, Шиша Брянского, Андрея Родионова — и многих других.
1990-е годы, перевернувшие историю России, стали поворотными и для русской поэзии. Ещё в перестройку начала стремительно разрушаться ситуация трёх ветвей поэзии — официальной, неподцензурной и эмигрантской. Официозная советская поэзия попросту перестала существовать, хотя её рудименты сохранились вплоть до нашего времени (как правило, авторы таких текстов заявляют о служении патриотизму и традиционным ценностям). Лучшие из официально печатавшихся в Советском Союзе поэтов существовали в новых условиях наравне с теми, кого ещё недавно можно было прочесть только в самиздате; стихи поэтов зарубежья, в первую очередь Иосифа Бродского, получившего в 1987 году Нобелевскую премию, появлялись в журналах, газетах, на телевидении; книги того же Бродского выходили в России и прекрасно расходились, а его моментально узнаваемая интонация породила множество полупрофессиональных эпигонов.
С другой стороны, была очевидна необходимость обновления поэтического языка — хотя бы потому, что концептуалистский проект, в основе которого лежала критика практически всех устоявшихся литературных стилей, с крахом советской системы казался исчерпанным. Отсюда возникла тенденция называть новых авторов, дебютировавших как бы на выжженном поле, постконцептуалистами. Со временем выяснится, что хоронить концептуалистский метод было рано: он прекрасно подходил и для эклектичного языка коммерции, ориентированной на Запад поп-культуры и жёлтой прессы, и для новых идеологических заморозков, которыми повеяло в 2000-е. В целом ситуация, перед которой оказалась новая поэзия, прекрасно описывается самым известным стихотворением Михаила Гронаса, чей сборник «Дорогие сироты» (2002) стал своего рода перезагрузкой классической поэтической традиции:
что нажито — сгорело: угли
пойду разгребу золу может найду железный рублик (давно не в ходу) или юлу
в бывшем детском углу
а на бывшую кухню не сунешься — рухнет: перекрытия слабые, основания, стояки
мы мои дети мои старики оказались на улице не зная куда и сунуться
впрочем господь не жалеет ни тёплой зимы ни бесплатной еды
оказалось, что дом был не нужен снаружи не хуже
и всё потихоньку устраивается
наши соседи — тоже погорельцы
они
отстраивают домишко
не слишком верится в успех этой новой возни: они ж не строители а как и мы погорельцы но дело даже не в том а просто непонятно зачем им дом — будет напоминать о доме
дома о домах люди о людях рука о руке между тем на нашем языке
забыть значит начать быть забыть значит начать
быть нет ничего светлее и мне надо итти но я несколько раз
на прощание повторю чтобы вы хорошенько забыли:
забыть значит начать быть
забыть значит начать быть
забыть значит начать быть
Митинг на Манежной площади в Москве. 10 марта 1991 года{338}
Михаил Гронас{339}
«Начать быть», однако, надо было каждому поэту одновременно со всеми остальными, и утопическое забвение (к которому в другой форме призывал ещё один заметный автор 1990–2010-х — Фаина Гримберг) — то есть новый старт, возвращение к основам поэтического и к личному опыту — было далеко не единственным рецептом. Ситуация «выжженного поля» оказалась на удивление продуктивной, и постконцептуалистское поколение принесло в поэзию множество голосов, стратегий, способов обращения с поэтической традицией. На протяжении этой и следующей лекций нам придётся не раз перемещаться из одного десятилетия в другое, и это неудивительно, благодаря разнородности и переплетённости нашего материала. Первые тридцать лет постсоветской России оказались уникальным временем: в нём одновременно действовало, полемизируя и обогащая опыт друг друга, несколько поэтических поколений. Мы и сейчас живём в ситуации, когда появляются и находят читателей стихи, например, Александра Кушнера и Александра Городницкого, родившихся в 1930-е, — и стихи поэтов, которые родились уже в начале 2000-х и с шестидесятниками не имеют ничего общего. Разумеется, смена поколений постепенно происходила по естественным причинам, но в целом такого разнообразия и возрастов, и подходов к поэтическому ремеслу — от крайнего традиционализма до крайней трансгрессии и открытости новому — русская поэзия ни в какой другой период не знала. Мы застали период, когда релевантными оставались и неоклассические стихи Инны Лиснянской (1928–2014), и сугубо авангардистские вещи Ники Скандиаки (р. 1978), которая от экспериментов с линией высокой темноты и тесноты, восходящей к Мандельштаму («тот пойман было, да внезапно в поле воин. / ты виноват, он сделался двулик: / кто органами речи видимо раздвоен, / зачем тянуть такого за язык?»), пришла к фрагментарному письму, где парадоксально непрозрачный внутристиховой простор едва-едва компенсируется звукоподобием, а разрозненность осколков текста отсылает и к современному медиавосприятию, и к руинированности прошлой традиции:
место — общая возрыданница есть
и дерево всё в заговоре мести
веточка || утопленницы || ветки, ветки || каждая, каждая,
лишнее водящее место
на всех
бог весть
лишняя сизариха
вихрь
уходящая
свирель || слепая
от свирепости
вепрь
весть
Некоторые поэты старшего поколения не раз доказали, что способны трансформироваться, откликаясь на изменения поэтической атмосферы и в значительной степени меняя её сами: здесь можно назвать Олега Чухонцева, выпустившего в 2003-м выдающийся сборник «Фифиа», Наталью Горбаневскую, до последних лет жизни обновлявшую свою поэтику и облегчавшую её звучание, Михаила Айзенберга, остающегося в диалоге со своими младшими последователями. Может быть, лучшие свои стихи — жёсткие, политически бескомпромиссные — написал в 1990-е Виктор Кривулин: «странно две уже войны / минуло и третья на подходе / а Толстого нет как нет / ни в натуре ни в природе». Постепенно менял манеру один из важнейших русскоязычных поэтов Украины Борис Херсонский (р. 1950), в 2000-е предложивший свой подход к темам памяти, семейной, культурной и национальной идентичности в сборнике «Семейный архив». Куда менее убедительно выглядели попытки «официальных» шестидесятников, таких как Евтушенко и Вознесенский, угнаться за лексическими и тематическими новшествами.