«Здравствуй, родная». — «Как можется, кумушка?
Всё еще плачешь никак?
Ходит, знать, по сердцу горькая думушка,
Словно хозяин-большак?»
«Как же не плакать? Пропала я, грешная!
Душенька ноет, болит…
Умер, Касьяновна, умер, сердешная,
Умер и в землю зарыт!
Ведь наскочил же на экую гадину!
Сын ли мой не был удал?
Сорок медведей поддел на рогатину —
На сорок первом сплошал!
Росту большого, рука что железная,
Плечи — косая сажень;
Умер, Касьяновна, умер, болезная, —
Вот уж тринадцатый день! <…>»
В третьей же части занавес как будто опускается. Перед нами вновь скучающий герой: «Плачет старуха. А мне что за дело? / Что и жалеть, коли нечем помочь?..» И только финальная, зловещая деталь показывает, что в мире после истории старухи что-то изменилось, а душа героя, кажется, обречена. Вороны из первой части были неспроста: «…Вся стая летит: / Кажется, будто меж небом и глазом / Чёрная сетка висит».
Илья Репин. Проводы новобранца. 1879 год{97}
Поэзию Некрасова часто делят на «деревенскую» и «городскую», хотя две эти стихии он замечательно умел сочетать: город и деревня — извечные антагонисты, их сопоставление само по себе создаёт напряжение. Может быть, самое известное стихотворение Некрасова — «Размышления у парадного подъезда» (1858), где описаны «деревенские русские люди», пришедшие к важному петербургскому чиновнику с каким-то прошением и ушедшие ни с чем: «И пошли они, солнцем палимы, / Повторяя: „Суди его бог!“, / Разводя безнадежно руками, / И, покуда я видеть их мог, / С непокрытыми шли головами…» Как и в «Рыцаре на час», поэтическое впечатление (а «Размышления…» были написаны, что называется, с натуры) — повод для патетического монолога, который доходит до предельно высокой ноты:
Назови мне такую обитель,
Я такого угла не видал,
Где бы сеятель твой и хранитель,
Где бы русский мужик не стонал?
Стонет он по полям, по дорогам,
Стонет он по тюрьмам, по острогам,
В рудниках, на железной цепи;
Стонет он под овином, под стогом,
Под телегой, ночуя в степи;
Стонет в собственном бедном домишке,
Свету божьего солнца не рад;
Стонет в каждом глухом городишке,
У подъезда судов и палат.
Выдь на Волгу: чей стон раздаётся
Над великою русской рекой?
Этот стон у нас песней зовётся —
То бурлаки идут бечевой!..
Волга! Волга!.. Весной многоводной
Ты не так заливаешь поля,
Как великою скорбью народной
Переполнилась наша земля…
Обратим внимание, как Некрасов, который якобы «вообще не знал, что такое просодия» (Святополк-Мирский), выстраивает звучание и синтаксис этого монолога. Здесь работают его любимые повторы-анафоры («Стонет он… Стонет он…»), протяжная, громогласная звукопись («Волга! Волга! Весной многоводной…»), развёрнутый отрицательный параллелизм («Ты не так заливаешь поля, / Как великою скорбью…» и т. д.).
Пётр Бучкин. Иллюстрация к поэме «Кому на Руси жить хорошо». 1921 год{98}
Размышления над тяжёлой крестьянской судьбой, в том числе женской, — в самом деле частая тема некрасовских стихотворений и поэм («В полном разгаре страда деревенская…», «Орина, мать солдатская», «Мороз, Красный Нос»), а народная, крестьянская речь — доминанта и таких стихотворений, как «Зелёный Шум», и таких больших поэм, как «Коробейники», «Крестьянские дети» и, конечно, «Кому на Руси жить хорошо», где Некрасов порой прибегает к прямым цитатам из народных песен, цитирует пословицы и поговорки. Герои этой последней поэмы Некрасова — семеро мужиков, которые однажды «Сошлися — и заспорили: / Кому живётся весело, / Вольготно на Руси?». Чтобы найти ответ, они идут по всей России, встречая самых разных людей — помещика, священника, солдата, крестьянку, интеллигента-разночинца Гришу Добросклонова, который в финале поэмы сочиняет гимн: «Ты и убогая, / Ты и обильная, / Ты и могучая, / Ты и бессильная, / Матушка-Русь!» Образ народника Гриши Добросклонова был одним из аргументов критиков-марксистов в пользу революционного потенциала некрасовской поэмы: цитаты из неё можно встретить в сочинениях Ленина, Плеханов посвятил ей несколько страниц в своей статье о Некрасове.
В «Кому на Руси жить хорошо» множество вставных сюжетов: например, история «последыша» — помещика Утятина, которого держат в убеждении, будто крепостное право восстановлено; или рассказ другого помещика, ностальгирующего по прежним временам, когда он мог делать со своими крестьянами что хотел («Кого хочу — помилую, / Кого хочу — казню. / Закон — моё желание! / Кулак — моя полиция!»); или притча о крестьянском грехе, за который, по мнению крестьян, им «вечно маяться» («аммирал-вдовец», умирая, завещал освободить своих крестьян, а его староста сжёг вольную — «На десятки лет, до недавних дней / Восемь тысяч душ закрепил злодей»). В конечном итоге важнее, чем так и не найденный ответ на заглавный вопрос, оказывается вся эта панорама жизни пореформенной России, поставленный в конце первой части диагноз:
Порвалась цепь великая,
Порвалась — расскочилася:
Одним концом по барину,
Другим по мужику!..
Среди других поэм Некрасова стоит обратить внимание на «Железную дорогу», «Русских женщин», «Современников». Первые две и сегодня изучаются в школе. «Железная дорога» — рассказ о тяжелейшем труде рабочих, строивших Николаевскую дорогу между Петербургом и Москвой. Рассказчик говорит с попутчиком-ребёнком:
Прямо дороженька: насыпи узкие,
Столбики, рельсы, мосты.
А по бокам-то всё косточки русские…
Сколько их! Ванечка, знаешь ли ты?
Мрачная фантазия Некрасова поднимает из могил вдоль насыпи «толпу мертвецов», но поэт призывает ребёнка их не бояться: «С разных концов государства великого — / Это всё братья твои — мужики!» Поэма завершается саркастической «отрадной картиной»: рабочие, надрывавшие спины и губившие здоровье на строительстве, ещё и остаются должны подрядчику за прогулы — но тот «дарит им недоимку», то есть прощает долги, и выставляет бочку вина: этого достаточно, чтобы рабочие закричали «ура» (роль спиртного в саботаже всякого бунта — частый мотив у Некрасова). Некрасов опубликовал поэму на свой страх и риск в «Современнике» в 1865 году — журнал получил вслед за этим последнее строгое предупреждение, а в 1866-м, после покушения на Александра II, был закрыт.
«Русские женщины» (1871–1872) — поэма о жёнах декабристов, последовавших за мужьями в сибирскую ссылку: Екатерине Трубецкой и Марии Волконской. «Русские женщины» были написаны на материале реальных воспоминаний Марии Волконской — и, хотя поэма вызвала нарекания у её близких (Софья Раевская говорила, что рассказ её сестры в передаче Некрасова «был бы вполне уместен в устах какой-нибудь мужички»), мелодраматическая история подвига «декабристок» пользовалась огромной популярностью у читателей.
«Современники», одна из поздних поэм Некрасова, — вероятно, самый выпуклый образец его сатиры. Повествователь, напрасно старающийся опровергнуть афоризм «Бывали хуже времена, / Но не было подлей», ходит по огромному ресторану, в залах которого справляют свои юбилеи герои эпохи: один замечателен только тем, что не обворовал вверенный ему край, другой — пустой представитель пустого, хоть и знатного, рода: «Князь Иван — колосс по брюху, / Руки — род пуховика, / Пьедесталом служит уху / Ожиревшая щека» (этими строками будет восхищаться Маяковский: «Неужели это не я написал?!»). В других залах чествуют жестоких военачальников, учёных-болтунов, литературоведов-«гробовскрывателей», благотворительницу, которая «за бедных в воду», но гораздо интереснее, что она «на эстраде поёт романсы» и у неё «так круглы плечи». Человечнее всех выглядят собравшиеся в двенадцатой зале: они просто-напросто обсуждают достоинства еды. Постепенно компания смешивается и пьянствует без разбора чинов, происходящее напоминает сцены из «Фауста».
Юрий Игнатьев. Иллюстрация к поэме «Русские женщины»{99}
Сатира была одной из двух главных ветвей «общественного направления» в поэзии — причём, пожалуй, наиболее безопасной. С конца 1850-х по начало 1870-х сатира была очень востребованным жанром — ситуация, которая с тех пор в русской поэзии неоднократно повторялась; в эти годы выходило с десяток сатирических изданий разной степени зубастости. Популярностью пользовался «Свисток» — сатирическое приложение к «Современнику», где под псевдонимом Конрад Лилиеншвагер печатались стихотворения знаменитого критика Николая Добролюбова: «Слава нам! В поганой луже / Мы давно стоим. / И чем далее, тем хуже / Всё себя грязним!» Под этим псевдонимом Добролюбов публиковал и многочисленные пародии — например, на «чистую лирику» Аполлона Майкова и даже на Лермонтова:
Выхожу задумчиво из класса,
Вкруг меня товарищи бегут;
Жарко спорит их живая масса,
Был ли Лютер гений или плут.
Говорил я нынче очень вольно, —
Горячо отстаивал его…
Что же мне так грустно и так больно?
Жду ли я, боюсь ли я чего?
Нет, не жду я кары гувернёра,
И не жаль мне нынешнего дня..
Но хочу я брани и укора,
Я б хотел, чтоб высекли меня!..
Публиковал здесь сатирические стихи и Некрасов («Забракованные»), и рано умерший Александр Аммосов (в «Свистке» можно найти его пародию на самого Некрасова). Здесь же появлялись произведения Козьмы Пруткова — литературной маски, к созданию которой Аммосов, вероятно, приложил руку, хотя канонические четыре соавтора Пруткова — Алексей Толстой и братья Алексей, Владимир и Александр Жемчужниковы. По крайней мере, современники указывали, что Аммосову принадлежит прутковская басня «Пастух, молоко и читатель»: