История русского символизма как новой большой школы началась с трёх сборников «Русские символисты» (1894–1895), составленных Валерием Брюсовым (1873–1924). Символизм как термин и организованное направление появился в 1885–1886 годах во Франции. К тому времени путь Бодлера и Рембо давно закончился, а Малларме и Верлен уже написали свои основные произведения. Французский символизм подводил итог эпохи раннего модернизма, в России же модернизм, по существу, с него начинался. В 1922 году Осип Мандельштам в «Письме о русской поэзии» так характеризовал эту эпоху:
…Русской поэтической мысли снова открылся Запад, новый, соблазнительный, воспринятый весь сразу, как единая религия, будучи на самом деле весь из кусочков вражды и противоречий. Русский символизм не что иное, как запоздалый вид наивного западничества, перенесённого в область художественных воззрений и поэтических приёмов.
«Русские символисты». Выпуск I. Типография Э. Лисснера и Ю. Романа, 1894 год. С этого сборника начинается история русского символизма{117}
В самом деле, в предисловии к первому сборнику Брюсов даёт такое определение новой школы: «Цель символизма — рядом сопоставленных образов как бы загипнотизировать читателя, вызвать в нём известное настроение». Однако и в сборниках, и в первых авторских книгах Брюсова — «Chefs d'oeuvre» (1895) и «Me eum esse» (1897) — соседствуют рационалистически написанные «парнасские» сонеты (например, «Есть тонкие властительные связи…») и провокативно-«тёмные» стихотворения — например, ставшее визитной карточкой молодого Брюсова «Творчество»:
Тень несозданных созданий
Колыхается во сне,
Словно лопасти латаний
На эмалевой стене.
Фиолетовые руки
На эмалевой стене
Полусонно чертят звуки
В звонко-звучной тишине.
Фактически Брюсов пытается представить русскому читателю все приёмы и стили современной французской поэзии, сами по себе враждебные друг другу.
Реакция на эти книги была очень резкой, в том числе со стороны близких, казалось бы, по духу людей. Язвительными рецензиями отозвался Владимир Соловьёв. Когда Брюсов в ответ указал, что и сам Соловьёв — поэт символистского типа, тот откликнулся циклом пародий на поэзию новой школы, причём весьма остроумных:
…И не зови сову благоразумья
Ты в эту ночь!
Ослы терпенья и слоны раздумья
Бежали прочь.
Своей судьбы родила крокодила
Ты здесь сама.
Пусть в небесах горят паникадила,
В могиле — тьма.
Пародией на символистские тексты (впрочем, менее злой) была и пьеса Треплева в чеховской «Чайке».
Александр Емельянов-Коханский. Обнажённые нервы. Издание А. С. Чернова, 1895 год{118}
Заметим, что в «Русских символистах» Брюсов (под разными псевдонимами) был главным автором; его немногочисленные товарищи — Александр Миропольский (Ланг), Виктор Хрисонопуло, А. Богун и другие — вскоре оставили поэзию, не сыграв в ней никакой роли. К брюсовскому кругу был причастен даже Александр Емельянов-Коханский (1871–1936), чья книга «Обнажённые нервы» (1895), с посвящением «мне и египетской царице Клеопатре», ставит в тупик. Что это — доведённое до абсурда декаденство или пародия на него?
И вместо очей твоих ясных
Виднелись воронки одне,
И всё о затратах ужасных
Шептало шумовкою мне…
Между тем некоторые из крупных поэтов-символистов уже дебютировали. Константин Бальмонт (1867–1942) после подражательной первой книги в 1894 году выпустил вторую, «Под северным небом», уже несущую черты его индивидуальности. С этого же года в «Северном вестнике» регулярно печатается Фёдор Сологуб (1863–1927), а в 1895–1896 годах выходят две книги его стихов и первый роман — «Тяжёлые сны». Вячеслав Иванов (1866–1949), которого причисляют к младшим символистам (так как его первая книга вышла лишь в 1901 году), писал (живя преимущественно за границей) с начала 1880-х годов.
Все эти поэты шли разными путями.
Сологуб уже в 1880-е годы, которые он провёл учительствуя в глухой провинции, выбирает аскетизм, отсутствие «украшений», пафоса и экзальтации, спокойно-безотрадный взгляд на мир — при известной наивности его тогдашних стихов. В 1890-е годы его поэзия постепенно наполняется более сложным и многомерным смыслом, в ней появляются образы-символы. Бальмонт начинает как благодушный пантеист и импрессионист, наследник Шелли. Затем он приходит к ницшеанству, а в формальном отношении, уже в книгах «В безбрежности» (1895) и «Тишина» (1898), увлекается звукописью, стремится к «звучности» и «музыкальности», которых нередко пытается достичь довольно примитивными способами. Если Брюсов был идеологом и организатором нового движения, то Бальмонт, ставший на рубеже веков самым популярным русским поэтом, самой своей личностью, своими вкусами, не чуждыми экзальтации и тяги к гигантизму, воплощал типаж «декадентского поэта». При этом его незаурядное лирическое дарование как раз к этому времени вступило в пору расцвета — как и талант Сологуба.
Однако были поэты, для которых последние годы XIX века оказались и началом, и концом пути. В их числе Иван Коневской (1877–1901), рано погибший друг Брюсова, и Александр Добролюбов (1876–1945), эволюционировавший от декаданса к мистицизму, оставивший поэзию и ставший вождём религиозной секты. Творчество этих поэтов — переходная ступень от старшего символизма, воспринимавшего себя как чисто эстетическое течение, к младшему, видевшему в символе средство познания тайн мира и его преображения.
Интеллектуальный и эмоциональный мир Коневского, самоуглублённого созерцателя, резко отличается от мира молодых Брюсова и Бальмонта, упивающихся своей свободой и властью над словом. Для выражения сложных чувств и мыслей он прибегает к «тяжёлым», «неправильным» ритмам, широко использует архаизмы и прозаизмы, сближаясь со Случевским и, с другой стороны, с Вячеславом Ивановым:
Если там, за лампадой, убогое сердце горит,
И его не принять ли нам в веденье наше с приветом?
Где ютятся торги, ремесло в полумраке творит,
Это быт устрояется, глушь украшается цветом.
Добролюбов обращается к опыту народной духовной поэзии:
Подо Мною орлы, орлы говорящие.
Подо Мною раменья, прогалины, засеки…
Разбегаются звери рыкучие, рыскучие,
Разбегаются в норы тёмные, подземельные.
Подо Мною орлы, орлы говорящие.
Гой, лембои лесные, полночные!
Выходите пред лицо Великого Господа,
Выходите, поклонитесь Царю Вашему Богу!
Подо Мною орлы, орлы говорящие.
Единственным из значимых молодых поэтов 1890-х, кто остался чужд символизму, был Иван Бунин (1870–1953). Как прозаик он заявил о себе лишь в XX веке, но его поэтика (которую Владислав Ходасевич назвал «контрсимволизмом») сформировалась уже в конце 1880-х. Условному постромантическому языку Бунин противопоставляет не поэтику символов, намёков, сложных настроений, а мир материальных вещей и непосредственных ощущений, взятый в его сиюминутной конкретности и подробности:
Не видно птиц. Покорно чахнет
Лес, опустевший и больной.
Грибы сошли, но крепко пахнет
В оврагах сыростью грибной.
Так встретила русская поэзия конец XIX века. Непоэтическая переходная эпоха подошла к концу. Постепенно разворачивался сложный, яркий, противоречивый и полный жизни мир русского модернизма.
V
Эпоха символизма
Начало XX века — время расцвета модернистских школ, которые перевернули представления о возможном в стихах. О чём писали русские символисты Блок, Белый, Брюсов, Гиппиус, Мережковский, Бальмонт, Иванов — и где они публиковались? Что такое символ — понятие, которое эта школа ставит во главу угла?
Эпоха, которую называют Серебряным веком, — одна из самых спорных в истории русской литературы. В её оценках до сих пор не преодолён разнобой — вплоть до полярно противоположных суждений. В сущности, только в последние десятилетия началось всестороннее изучение этого периода, не осложнённое никакими идеологическими запретами, предписанными акцентами. В этой лекции речь пойдёт о первой и, возможно, самой крупной школе поэзии Серебряного века: символизме. Но сначала нужно сказать несколько предварительных слов о том, чем эта сложная эпоха отличается от других.
Трудно назвать в русской истории второй такой же краткий период, оказавший беспрецедентное влияние на всю человеческую историю (две войны и три революции за тридцать лет!). И в то же время это одна из ярчайших страниц в истории русской культуры. Первое, что бросается в глаза при самом беглом обзоре литературных событий, — их необычайное многообразие и сгущённость. Процитируем историка литературы Семёна Венгерова:
Когда бросишь общий взгляд на всю разнородность духовных складов, настроений, модных сюжетов и «проблем», с такою быстротою сменявшихся в рассматриваемые годы, то получается такая пестрота, что в глазах рябит. К тому же ни один из предыдущих периодов нашей литературы не знал такого количества литературных имён, не знал такого быстрого достижения известности, таких головокружительных книгопродавческих успехов. Получается впечатление настоящего калейдоскопа, какое-то столпотворение «одежд, племён, наречий, состояний». Язычество и христианские искания, аморализм и мистицизм, аполитизм и крайности политического радикализма, порнография и героизм, мрак отчаяния и величайшее напряжение чувства победы, космополитизм и национализм, аристократическое пренебрежение к толпе и апофеоз босячества и т. д., и т. д. — мало