идерживались авторы товарищества «Знание»[94] — такие как Иван Бунин, Викентий Вересаев, Максим Горький. За «Знанием» была любовь широкой публики, о чём свидетельствовали десятитысячные тиражи их изданий. Символистские издательства на массовый успех не рассчитывали: книги и журналы «Скорпиона», «Грифа»[95], «Сирина»[96], «Ор»[97] были дороги, выходили небольшими тиражами и адресовались лишь элитному читателю. Лишь немногие из символистов — Мережковский, Фёдор Сологуб — могли похвастать массовыми тиражами, сравнимыми со «знаниевскими», и речь здесь шла не о стихах, а о прозе.
Журнал «Золотое руно». 1906 год, № 1{126}
Разумеется, несмотря на заявленный отход от социальной и политической повестки, она не могла не влиять на символистские тексты. Важнейшие исторические события 1900-х — Русско-японская война и последовавшая за ней революция 1905–1907 годов — напрямую отразились в их произведениях, в том числе поэтических: «Митинге» Блока, «Гимне рабочих» Минского. Предчувствия этой новой социальности XX века можно найти и в более ранних стихах — например, в «Каменщике» Брюсова (1903):
— Каменщик, каменщик, в фартуке белом,
Что ты там строишь? кому?
— Эй, не мешай нам, мы заняты делом
Строим мы, строим тюрьму.
— Каменщик, каменщик, с верной лопатой,
Кто же в ней будет рыдать?
— Верно, не ты и не твой брат, богатый.
Незачем вам воровать.
— Каменщик, каменщик, долгие ночи
Кто ж проведёт в ней без сна?
— Может быть, сын мой, такой же рабочий.
Тем наша доля полна.
— Каменщик, каменщик, вспомнит пожалуй
Тех он, кто нёс кирпичи!
— Эй, берегись! под лесами не балуй…
Знаем всё сами, молчи!
Спустя пятнадцать лет «музыка революции» станет для Блока причиной создания поэмы «Двенадцать», из-за которой от него отвернулись многие друзья и соратники — но которая на самом деле логично завершает развитие его поэтики.
Кроме прямого отражения исторических событий были и более сложные, опосредованные воздействия революции на литературу. Русская революция сделала особенно очевидным, что основа и природного, и исторического национального бытия — стихия, не подчиняющаяся законам рассудка и логики. Отсюда — важнейшая роль мотивов огня, пожара, метели, ветра в поэзии этого времени (сборник «Будем как Солнце» Бальмонта, стихотворные циклы «Снежная Маска» и «Заклятие огнём и мраком» Блока, «симфония» Белого «Кубок метелей»). Но ещё важнее, что приближение революционных катаклизмов осмыслялось многими художниками этого времени как знак апокалиптических событий: революция представлялась прежде всего как «революция духа», как будущее радикальное обновление не только социального, но и вселенского бытия. Это мироощущение влекло за собой новое отношение к жизни и искусству. Если для 1890-х годов была характерна проповедь ухода от грубой и жестокой жизни в Красоту, то художники 1900-х стремятся активно воздействовать на жизнь, перенести законы художественного творчества на творчество жизни в целом.
Именно в 1900-е русский символизм достигает настоящей зрелости, а на сцену выходит второе поколение символистов. В 1903–1905 годах появились первые поэтические сборники Александра Блока («Стихи о Прекрасной Даме»), Андрея Белого («Золото в лазури»), Вячеслава Иванова («Кормчие звезды»). Это поколение критики вскоре начали называть младшими символистами. Речь, конечно, не о возрасте писателей. Вячеслав Иванов старше Брюсова, но относится к поколению младших. Имеется в виду, во-первых, время, когда писатели дебютировали в литературе, а во-вторых — различия в эстетической программе: именно младшие символисты выдвигают идею теургии — религиозного жизнетворчества, подчинения искусства более общим жизненным задачам. Они стремились к религиозному преображению жизни по законам Истины, Добра и Красоты.
Духовным учителем этого поколения стал философ и поэт Владимир Соловьёв (1853–1900). Согласно его учению, современное человечество переживает период всеобщей разобщённости, мир отпал от Бога и находится во власти зла. Причина лежит в глубинах космической истории, когда Душа мира, Вечная Женственность, София-Премудрость захотела творить не от Бога, а от себя, создала несовершенный мир зла и сама оказалась его пленницей. Теперь человечеству и каждому человеку в отдельности предстоит заново пройти путь от всеобщего разъединения и хаоса к соединению с Богом, спасти пленную Душу мира, Вечную Женственность от власти зла. Путь к этому спасению — любовь, позволяющая раскрыть в любимом существе, в природном мире скрытое софийное начало. Этот мифопоэтический сюжет лежит в основе первых сборников младших символистов — в том числе Блока и Белого.
Любовь Менделеева и Александр Блок. 1903 год{127}
Но мало воплотить сюжет о встрече с Вечной Женственностью в литературе, гораздо важнее для последователей Владимира Соловьёва было подчинить этой задаче жизнь. В контексте этого сюжета воспринимались взаимоотношения Блока с его будущей женой Любовью Дмитриевной Менделеевой, которой посвящены «Стихи о Прекрасной Даме»:
Не ты ль в моих мечтах, певучая, прошла
Над берегом Невы и за чертой столицы?
Не ты ли тайный страх сердечный совлекла
С отвагою мужей и с нежностью девицы?
Ты песнью без конца растаяла в снегах
И раннюю весну созвучно повторила.
Ты шла звездою мне, но шла в дневных лучах
И камни площадей и улиц освятила.
Тебя пою, о, да! Но просиял твой свет
И вдруг исчез — в далекие туманы.
Я направляю взор в таинственные страны, —
Тебя не вижу я, и долго Бога нет.
Но верю, ты взойдешь, и вспыхнет сумрак алый,
Смыкая тайный круг, в движеньи запоздалый.
В этом же контексте воспринималась влюблённость юного Андрея Белого в жену богатого фабриканта меценатку Маргариту Кирилловну Морозову, которую он увидел на концерте и в течение нескольких месяцев засыпал анонимными письмами; наконец, любовный треугольник Блок — Менделеева — Белый, история которого отразилась в стихах и прозе Белого. Жизнь как служение Вечной Женственности и мистические любовные союзы — всё это бесконечно обсуждалось во время бесед и прогулок кружка «аргонавтов», куда входили Белый, Эллис, Сергей Соловьёв, или на вечерах в квартире у Вячеслава Иванова — в знаменитой «башне», где постоянно проводили литературные чтения, музыкальные вечера, читали эстетические и философские трактаты, спорили об искусстве, ставили спектакли с участием известных актёров и режиссёров.
Угол дома 25/1 по Таврической улице в Санкт-Петербурге — знаменитая «башня» Вячеслава Иванова{128}
Многочисленные воспоминания о «башне» и жизни символистов — увлекательное чтение, но, разумеется, невозможно понять поэзию символизма, не говоря собственно о её новизне, о символистских текстах. Попробуем рассмотреть основные её категории на примерах.
Что такое символ, какое стихотворение можно считать подлинно символистским? Со времён первых выступлений символистов и вплоть до 1910-х годов этот вопрос был в центре внимания символистской поэтической теории. Старшие символисты ставили перед собой по преимуществу задачи обновления и обогащения поэтического языка, метрики, строфики, рифмы, звукописи. Они были убеждены, что сложнейший внутренний мир современного человека, его психические глубины, как и бесконечная глубина внешнего мира, природы, вселенной, не поддаются передаче с помощью обычных слов или традиционных поэтических средств. «Искусство начинается в тот миг, когда художник пытается уяснить самому себе свои тёмные, тайные чувствования» — так формулировал задачу поэзии Брюсов в статье «Ключи тайн» (1904). Тонкие переливы настроений, смутные ощущения, «несказанные» переживания скорее подвластны музыкальному выражению — и не случайно музыка всегда была для символистов высшим искусством. Они сочувственно цитировали Тютчева («Мысль изреченная есть ложь»), Лермонтова («А душу можно ль рассказать!»), Фета («О, если б без слова / Сказаться душой было можно!»), а также стихотворение Верлена «Искусство поэзии»:
О музыке всегда и снова!
Стихи крылатые твои
Пусть ищут за чертой земного,
Иных небес, иной любви!
Самые совершенные стихи — те, что максимально приближаются к музыке. Но что значит «приблизиться к музыке»? Можно усилить внимание к звуковой организации стиха. У символистов немало стихотворений, где именно звуковые повторы, ассонансы, аллитерации служат главным средством выразительности и даже создания поэтического образа. В стихотворении Константина Бальмонта (1867–1942) «Воспоминания о вечере в Амстердаме. Медленные строки» именно повторам гласных в сочетании с М и Н принадлежит главная роль в воссоздании «звукового портрета» старинного города. Каждая строчка заканчивается рифмой, воспроизводящей колокольный звон. То же впечатление создаётся повторением одних и тех же сочетаний слов с М и Н («К твоим церковным звонам, / К твоим как бы усталым, / К твоим как бы затонам»), перекличками гласных О, А:
О тихий Амстердам,
С певучим перезвоном
Старинных колоколен!
Зачем я здесь — не там,
Зачем уйти не волен,
О тихий Амстердам,