В последующие годы (вплоть до начала XX века) «маленький человек» воспринимался преимущественно как социальный тип, описание жизни которого должно повлиять на положение таких людей в обществе. Лучше всего это выразил Николай Чернышевский в статье «Не начало ли перемены?»: он сетует, что Гоголь создал слишком жалостливый портрет Акакия Акакиевича, которому можно лишь посочувствовать, но никак нельзя вдохновиться его социальным темпераментом и использовать в политической деятельности. Этот «недостаток» гоголевской повести, по мнению Чернышевского, исправляют авторы, знакомые с тонкостями народной жизни не понаслышке: например, Николай Успенский (а также, добавим, его двоюродный брат Глеб Успенский, авторы натуральной школы в 1840-е годы), показывающий своих героев не с лучшей стороны, обнажает унизительные социальные условия, в которых они живут.
Почему у героя «Шинели» такое странное имя?
Имена в произведениях Гоголя всегда «семантически значительны»[863] и, как правило, представляют собой соединение несоединимых слов, взятых из откровенно несовместимых контекстов. Например, он часто сталкивает античные имена с «говорящими» русскими или украинскими фамилиями или наоборот (самые яркие примеры — Хома Брут из повести «Вий» и дети помещика Манилова Фемистоклюс и Алкид из поэмы «Мёртвые души»).
Имя для Башмачкина его мать выбирала по святцам из целого списка имён, напоминающих об Античности и раннем христианстве и при этом комично звучащих для русского уха: Моккий, Соссий, Хоздазат, Павсикахий, — эти имена её не устроили.
«Нет, — подумала покойница, — имена-то всё такие». Чтобы угодить ей, развернули календарь в другом месте; вышли опять три имени: Трифилий, Дула и Варахасий. «Вот это наказание, — проговорила старуха, — какие всё имена; я, право, никогда и не слыхивала таких. Пусть бы ещё Варадат или Варух, а то Трифилий и Варахасий».
В конце концов ребёнка просто называют в честь отца. Но имя Акакий естественно встраивается в тот же ряд. Невольно вызывающее скатологические ассоциации, оно переводится как «кроткий, не делающий зла» и при этом снижается забавной фамилией Башмачкин, которая «когда-то произошла от башмака; но когда, в какое время и каким образом произошла от башмака, ничего этого не известно». В этой фамилии есть едва уловимая неестественность: по правилам русской ономастики фамилии с окончанием на «-ин» не образуются от существительных второго склонения (таких как «башмак» или «башмачок»). Очевидно, что соединение имени и фамилии героя создаёт комический эффект, в свете которого и воспринимается печальная судьба Акакия Акакиевича.
Может быть, Башмачкин чем-то болен?
В самом начале повести Акакий Акакиевич описан так: «…низенького роста, несколько рябоват, несколько рыжеват, несколько даже на вид подслеповат, с небольшой лысиной на лбу, с морщинами по обеим сторонам щёк и цветом лица что называется геморроидальным…». В общем, перед нами неопрятный пожилой человек с ослабленным иммунитетом и не особенно внимательный к своему здоровью. На это указывает и его быстрая смерть из-за сильной простуды на фоне нервного потрясения: конец Башмачкина ускорил разнос, устроенный ему крупным чиновником («значительным лицом») в полицейском ведомстве.
Возможно, здоровье Акакия Акакиевича было подорвано каким-то психическим расстройством депрессивного спектра (по мнению Михаила Эпштейна — социальной фобией[864]), возникшим в результате понимания предопределённости своей судьбы: «Ребёнка окрестили, причём он заплакал и сделал такую гримасу, как будто предчувствовал, что будет титулярный советник». Жизненный мир Башмачкина чрезвычайно ограничен, а сам он подавлен, боится всего на свете, не способен общаться с людьми, а в моменты сильного волнения даже с трудом складывает отдельные слова во фразы («А я вот, того, Петрович… шинель-то, сукно… вот видишь, везде в других местах, совсем крепкое, оно немножко запылилось, и кажется, как будто старое, а оно новое, да вот только в одном месте немного того…»). Единственное исключение — обращённая к сослуживцам фраза: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» Она лишний раз указывает на беззащитность и ранимость Башмачкина, но это не столько черты его характера, сколько симптомы, с которыми он уже свыкся.
Почему Петербург в «Шинели» — такой мрачный город?
Гоголя связывали с Петербургом и его историей достаточно сложные отношения притяжения и отталкивания, которые отразились и на изображении петербургского пространства в его текстах. В «Шинели» социально-экономический и, так сказать, метафизический образ города доведён до наибольшей выразительности.
«Петербургские» повести были написаны во время правления Николая I, который после подавления восстания декабристов ввёл жёсткую цензуру, фактически подчинив публичную сферу полицейскому ведомству и себе лично. В «Шинели» возникает противоречивый образ Петербурга — современного, но в то же время закрытого и основанного на бюрократической иерархии города:
Сначала надо было Акакию Акакиевичу пройти кое-какие пустынные улицы с тощим освещением, но по мере приближения к квартире чиновника улицы становились всё живее, населённей и сильней освещены. Пешеходы стали мелькать чаще, начали попадаться и дамы, красиво одетые, на мужчинах попадались бобровые воротники…
Если в ранних повестях Гоголя, например в сборнике «Миргород», возникают идиллические, комические, тёплые (хоть и не лишенные абсурда) картины сёл, хуторов и частных владений, то мир «пустынного» Петербурга холоден и враждебен всему человеческому, жители его разобщены и прячутся от холода, одиночества и насмешек в своих съёмных квартирах-норах или, как Акакий Акакиевич, в шинели. Единственное, что, по мнению Юрия Лотмана, их может объединять — это «причастность к бумагам, делопроизводству, бюрократии». В этом смысле Башмачкин — типичный гоголевский петербуржец, помешанный на документах, которые он вновь и вновь истово переписывает, не стремясь хоть немного выйти за рамки своей повседневной работы или задуматься о повышении по службе: «Нет, лучше дайте я перепишу что-нибудь», — говорит он, когда «один директор, будучи добрый человек» предложил Акакию Акакиевичу более сложную работу, чтобы увеличить ему жалованье.
Как «Шинель» связана с другими гоголевскими повестями 1830-х?
Гоголь часто писал циклами. Так называемые петербургские повести не исключение, но в цикл их объединил не Гоголь — это было сделано уже после смерти писателя его исследователями.
По мнению филолога Владимира Марковича, их объединяют «и сквозные темы, и ассоциативные переклички, и общность возникающих в них проблем, и родство стилистических принципов, и единство сложного, но при всём том, несомненно, целостного авторского взгляда». В «петербургских повестях» самый европейский город Российской империи чуть ли не впервые становится полноценным героем произведения, раскрывает противоречивые, непарадные стороны своего характера (то же самое происходит в пушкинской поэме «Медный всадник»; недаром лингвист Владимир Топоров считал Пушкина и Гоголя основателями традиции «петербургского текста»).
«Петербургские повести» объединяет не просто место действия. У их героев схожие амплуа и мировоззрения, в своей жизни они сталкиваются с пограничными ситуациями, которые могут быть связаны с безответной любовью («Невский проспект») или трагикомическим ощущением утраты («Нос», «Шинель»). Столкнувшись с кризисом, почти все герои петербургских повестей делают неадекватный выбор или терпят сокрушительное фиаско. От последствий краха их не спасают ни фантазия, ни воображение, которые лишь усугубляют конфликт между ранимым человеком и третирующей его социальной средой. Заостряя этот конфликт, Гоголь не оставляет камня на камне от умозрительных (романтических) представлений о человеке и обществе, показывая сложную и многоуровневую социальную жизнь Петербурга середины XIX века.
Невский проспект. Гравюра Ж.Л. Жакотте и Регаме по рисунку Иосифа Шарлеманя. 1850-е годы[865]
Что необычного в сцене ограбления Башмачкина?
Сцена ограбления Башмачкина — одна из самых таинственных в повести. Поздно возвращающийся с застолья, где «обмывали» его шинель, Башмачкин внезапно оказывается на загадочной площади, которая разверзается словно «море вокруг него». Несмотря на то что площадь находится в черте города, она пустынна и, кажется, вызывает у Башмачкина приступ агорафобии. Здесь-то его и подкарауливают «какие-то люди с усами»: избив Башмачкина, они отбирают у него новую шинель. На первый взгляд очевидно, что речь идёт о банальных грабителях, промышляющих уличным разбоем, — такими они оказываются у современного драматурга Олега Богаева, написавшего своеобразный ремейк «Шинели». Но для Гоголя всё-таки важно сохранить таинственную, почти мистическую природу этого инцидента, в котором уличные грабители, сами того не ведая, становятся инструментами метафизического зла. То же самое можно сказать и про значительное лицо, и даже про жестоких коллег Башмачкина. После смерти и сам Акакий Акакиевич сделается таким инфернальным субъектом:
По Петербургу пронеслись вдруг слухи, что у Калинкина моста и далеко подальше стал показываться по ночам мертвец в виде чиновника, ищущего какой-то утащенной шинели и под видом стащенной шинели сдирающий со всех плеч, не разбирая чина и звания, всякие шинели: на кошках, на бобрах, на вате, енотовые, лисьи, медвежьи шубы — словом, всякого рода меха и кожи, какие только придумали люди для прикрытия собственной. Один из департаментских чиновников видел своими глазами мертвеца и узнал в нём тотчас Акакия Акакиевича; но это внушило ему, однако же, такой страх, что он бросилс