Я остановил его рукою и спросил очень серьёзно:
— Как вы могли велеть, чтоб мне не давали лошадей? Что это за вздор — на большой дороге останавливать проезжих?
— Да я пошутил, помилуйте — как вам не стыдно сердиться! Лошадей, вели лошадей, что ты тут стоишь, разбойник? — закричал он рассыльному. — Сделайте одолжение, выкушайте чашку чаю с ромом.
— Покорно благодарю.
— Да нет ли у нас шампанского?.. — Он бросился к бутылкам — все были пусты.
— Что вы тут делаете?
— Следствие-с — вот молодчик-то топором убил отца и сестру родную из-за ссоры да по ревности.
— Так это вы вместе и пируете?
Исправник замялся. Я взглянул на черемиса, он был лет двадцати, ничего свирепого не было в его лице, совершенно восточном, с узенькими, сверкающими глазами, с чёрными волосами.
Всё это вместе так было гадко, что я вышел опять на двор. Исправник выбежал вслед за мной, он держал в одной руке рюмку, в другой бутылку рома и приставал ко мне, чтоб я выпил.
Чтоб отвязаться от него, я выпил. Он схватил меня за руку и сказал:
— Виноват, ну виноват, что делать! Но я надеюсь, вы не скажете об этом его превосходительству, не погубите благородного человека.
При этом исправник схватил мою руку и поцеловал её, повторяя десять раз:
— Ей-богу, не погубите благородного человека.
Как Герцен понимает смысл истории?
Герцен признавался в том, что на него сильно повлияли идеи Гегеля, которые он в «Былом и думах» определил как «алгебру революции». Как известно, сам Гегель сделал из своей философии отнюдь не революционные в политическом отношении выводы. Герцен, однако, был уверен в политическом потенциале диалектики[900], из которой он делал выводы о способности человека повлиять на ход исторических событий.
Исторический процесс Герцен воспринимал как диалектику свободы и необходимости. С одной стороны, как убеждённый материалист он отрицал существование души и свободы воли, которые бы не зависели от внешних обстоятельств. С другой стороны, он видел, что сами эти обстоятельства внутренне неоднородны, а когда на человека действуют противоположные друг другу факторы, перед ним открывается возможность хотя бы относительно свободного выбора. Другая важная для Герцена идея состоит в том, что человеческую индивидуальность нельзя противопоставлять некой монолитной «среде»: на человека действуют не какие-то безличные «объективные законы», а поступки других людей, совершенно конкретных. Разделение «объективного» и «субъективного» для автора «Былого и дум» было проявлением ненавистного ему «дуализма», наподобие противопоставления духа и плоти, которое Герцен не принимал ещё с 1840-х годов. Высшей ценностью в истории для писателя оставалось появление самостоятельной, ни от чего не зависящей личности.
Как повлияла книга Герцена на восприятие русской истории?
Вообще количество идей Герцена, которые постепенно перешли в разряд общих мест, трудно измерить. Можно сказать, что большинство современных интерпретаций истории русского общества 1830–40-х годов восходит именно к «Былому и думам», а также к книге «О развитии революционных идей в России» (она, впрочем, скорее была ориентирована на западного читателя и знакомила его с историей русской литературы и общественной мысли). Простой пример — история русского восприятия того же Гегеля. В четвёртой части своей книги Герцен разбирает восприятие знаменитой формулы «Всё действительное разумно» — и показывает, что, вопреки Белинскому, она означает не обязательную разумность всего сущего, а, напротив, нереальность всего неразумного. Герцен демонстрирует несостоятельность политических выводов, сделанных Белинским из философии Гегеля, — якобы любая политическая власть полностью оправдана непреложными законами разума. При этом он проводит эффектную параллель с библейским изречением: «Всякая власть от Бога» — и замечает, что эту фразу можно понимать совершенно по-разному: и как утверждение божественной природы любой власти, и как отрицание любой власти, которая не способна обосновать свою божественную природу. Очень схожим образом будет разбирать логику Белинского, например, Николай Бердяев в «Истоках и смысле русского коммунизма». Мысли и слова Герцена сейчас редко воспринимаются как принадлежащие ему — но дело не в их банальности, а в их необыкновенной убедительности, которая не в последнюю очередь происходит из личной позиции Герцена. История русского общества в трактовке автора «Былого и дум» — это драматичная, полная событиями жизнь ярких и необычных людей, в существование которых очень хочется поверить.
Что думал Герцен об истории Западной Европы?
История Европы, особенно революционного движения, постоянно увлекала Герцена. Имена деятелей Великой французской революции, названия различных политических движений входят в его язык наравне с отсылками к Библии или античной мифологии. Он то и дело пользуется ими для сопоставлений и объяснения происходящих событий, причём далеко не только собственно политических. В то же время автор «Былого и дум» довольно скептически относился к современной ему Западной Европе: в ней он видел засилье «мещанства», губительного для человеческой свободы (стоит учесть, что Герцен своими глазами наблюдал французскую революцию 1848 года и мог многое узнать о жестокости «лавочников»). Это нивелирование личности, по Герцену, глубоко укоренилось в европейских политических и общественных системах, особенно во французской:
Французы заготовляются тысячами по одному шаблону. Теперешнее правительство не создало, но только поняло тайну прекращения личностей — оно, совершенно во французском духе, устроило общественное воспитание, т. е. воспитание вообще, потому что домашнего воспитания во Франции нет. Во всех городах империи преподают в тот же день и в тот же час, по тем же книгам — одно и то же. На всех экзаменах задаются одни и те же вопросы, одни и те же примеры; учителя, отклоняющиеся от текста или меняющие программу, немедленно исключаются. Эта бездушная стёртость воспитания только привела в обязательную, наследственную форму то, что прежде бродило в умах. Это формально демократический уровень, приложенный к умственному развитию.
Александр Сухово-Кобылин. «Картины прошедшего»
О чём эта книга?
«Картины прошедшего» — это три пьесы с разными, но связанными сюжетами.
«Свадьба Кречинского» — комедия об опустившемся дворянине-пройдохе Кречинском, который пытается поправить дела женитьбой на богатой наследнице Лидочке, дочери сельского помещика Муромского. Чтобы избавиться от кредиторов, Кречинский закладывает ростовщику поддельную бриллиантовую булавку. Когда в финале неудачливый соперник Кречинского Нелькин ловит плута с поличным, любящая Лидочка внезапно спасает его, отдавая настоящий бриллиант и объясняя происшествие ошибкой.
Действие драмы «Дело» начинается шесть лет спустя. Всё это время состояние и самую жизнь Муромских пожирает судебный процесс: после случая с булавкой против Муромских открыли дело о подлоге, чтобы надуманными обвинениями вытянуть из них большую взятку. Честный и принципиальный старик Муромский оказывается опутан кознями чиновника Тарелкина и сломлен судебным произволом. Раскрутив колёса дьявольской бюрократической машины, Тарелкин в конце концов оказывается подмят ими сам.
В «Смерти Тарелкина» он уже скрывается от кредиторов, инсценируя собственную смерть и выдавая себя за некоего отставного — и действительно покойного — надворного советника Силу Копылова. Под этой личиной Тарелкин хочет шантажировать бывшего своего начальника, Варравина, который оставил его ни с чем после дела Муромских. Однако Варравин не зря занимает высокий пост: он снова одерживает верх, а Тарелкин попадает в следующий круг ада; тема этой пьесы — пытки при полицейском дознании.
Когда она написана?
Замысел «Свадьбы Кречинского» возник случайно. Летом 1852 года сестра будущего драматурга, Елизавета Васильевна Салиас-де-Турнемир (она же писательница Евгения Тур) написала «очень ловкую сценку из светской жизни», и Сухово-Кобылин предложил ей создать в соавторстве серьёзную вещь для сцены. Кобылин составил план и с ходу набросал одну сцену, «которая поморила со смеху всю компанию». Совместного творчества не вышло, но Кобылин увлёкся: всю зиму 1852 года он работал над рукописью в имении своего отца на Выксе параллельно с переводом трудов Гегеля. В 1854 году драматург был вторично арестован по делу об убийстве его любовницы Луизы Симон-Деманш. Шесть месяцев, проведенные на гауптвахте, Сухово-Кобылин отделывал «Свадьбу Кречинского»: «Каким образом мог я писать эту комедию, состоя под убийственным обвинением и требованием взятки в 50 т[ысяч] р., я не знаю — но знаю, что написал „Кречинского“ в тюрьме». Тяжёлый опыт уголовного обвинения, многолетнего следствия и вымогательства взяток лёг в основу следующих двух его пьес. 25 октября 1857 года Сухово-Кобылин был оправдан Сенатом, но не обществом, в глазах которого оставался убийцей. «Отрясши с ног прах столиц», бывший светский лев поселился в своей деревне Кобылинке, занимаясь устройством сахарного завода и переводами Гегеля, а затем уехал во Францию, увозя с собой две сцены из новой пьесы с черновым заглавием «Лидочка». В октябре 1858 года Кобылин вернулся в Россию с готовой драмой, получившей название «Дело». «Смерть Тарелкина» — заключительная часть трилогии, «комедия-шутка» — была написана в 1869 году.
Александр Сухово-Кобылин. Дагеротип. Около 1850–1854 года[901]
Как она написана?
Пьесы трилогии написаны в разных жанрах: «Свадьба Кречинского» (по авторскому определению — «комедия») — почти водевиль о простодушных провинциалах в блестящей столице и о мошеннике — охотнике за приданым. Множество словечек оттуда разошлось на поговорки, интрига выстроена безупречно и без зазора утрамбована в три действия, герои распределены по традиционным