Возрождение интереса к фигуре Сухово-Кобылина началось с появлением биографического очерка Степана Переселенкова и публикации ряда мемуаров. В конце 20-х — 30-х годах уголовное дело Сухово-Кобылина стало самым знаменитым детективным сюжетом из дореволюционных времён. В 1928 году к нему обратился писатель и литературовед Леонид Гроссман в нашумевшей книге с говорящим названием «Преступление Сухово-Кобылина». Его однофамилец — писатель и адвокат Виктор Гроссман — в 1936 году отозвался книгой «Дело Сухово-Кобылина», где отстаивал невиновность драматурга, основываясь на материалах дела, в частности патологоанатомической экспертизе. Журнал «Крокодил» откликнулся[910] на эту полемику эпиграммой:
Гроссман к Гроссману летит,
Гроссман Гроссману кричит:
Гроссман, где б нам отобедать,
Как бы нам о том проведать?
Гроссман Гроссману в ответ:
Знаю, будет нам обед:
В чистом поле под ракитой
Труп француженки убитой.
«Формула русского абсурда», найденная Сухово-Кобылиным, его трагический балаган проложил дорогу Николаю Эрдману и Михаилу Булгакову, Михаилу Зощенко, пьесам Владимира Маяковского.
Имя Расплюева — холуя по призванию, который естественно оборачивается Квартальным Надзирателем, — стало нарицательным. Расплюева, наравне с гоголевским Ноздрёвым, вывел в своих «Письмах к тётеньке» Салтыков-Щедрин, а после премьеры «Расплюевских весёлых дней» («Смерти Тарелкина») в 1900 году образ Расплюева канонизировали в фельетонах Влас Дорошевич и Александр Амфитеатров. Амфитеатров же первым поставил[911] Сухово-Кобылина в один ряд с Гоголем и Салтыковым-Щедриным — эту линию литературоведы будут разрабатывать уже в 1950-е, отвечая на известный запрос Сталина на новых «Гоголей и Щедриных». В этом есть определённая историческая ирония: картины, «писанные автором с натуры», в его отечестве так и не отошли в прошлое — неожиданный триумф Сухово-Кобылина случился, скажем, в 2005 году, в начале второго президентского срока Владимира Путина, когда одновременно пять московских театров поставили «Смерть Тарелкина».
Как развивалось уголовное дело Сухово-Кобылина?
В 1838 году, окончив Московский университет с золотой медалью, Сухово-Кобылин уезжает за границу. Три года изучает немецкую философию и литературу в Берлине и Гейдельберге, а в промежутках наведывается в Москву, Петербург, Рим, Париж. Там, в ресторане отеля, в 1841 году Кобылин знакомится с молодой француженкой Луизой Симон-Деманш. Завязывается роман; спустя год Луиза по приглашению Сухово-Кобылина приезжает в Москву, где он снял ей квартиру и открыл на её имя винную торговлю в Охотном ряду и бакалейную — на Неглинной. Луиза фактически стала его невенчанной женой — даже аристократическая маменька Кобылина, по свидетельству мемуариста, приняла её, уверившись, что француженкой «руководит искреннее чувство, а не какие-нибудь корыстные расчёты». Впрочем, Симон не забыла взять у Кобылина вексель на огромную сумму, предъявление которого могло бы разорить семью. Но это можно рассматривать как попытку женщины в двусмысленном положении хоть как-то гарантировать своё будущее, которое ей добра не сулило, стоило Кобылину к ней остыть.
А так со временем и вышло: у Сухово-Кобылина, который всегда был любвеобилен, возник страстный роман с губернской секретаршей Надеждой Ивановной Нарышкиной, «женщиной из лучшего московского общества и очень на виду» — забытая Луиза ревновала, соперницы обменивались угрозами.
7 ноября 1850 года Луиза Симон-Деманш внезапно пропала — Сухово-Кобылин, не обнаружив её на квартире, со слезами разыскивал её по знакомым и даже изучил в полицейской части сводку происшествий и описания неопознанных трупов, после чего, пользуясь семейными связями, обратился за помощью прямо к городскому обер-полицмейстеру. Позднее эти хлопоты были сочтены нарочитыми и подозрительными. Два дня спустя изувеченный труп Луизы со сломанными рёбрами и перерезанным горлом был обнаружен в том самом направлении, которое указывал Кобылин, за Пресненской заставой, причём без верхнего платья, однако при всех бриллиантах, и на снегу не было крови — очевидно, убийство произошло в другом месте, а мотивом не был грабёж.
Обыск на квартире Симон-Деманш во флигеле дома Сухово-Кобылиных на Тверской ничего подозрительного не показал, но её слуги, четверо крепостных Сухово-Кобылина, были взяты под арест.
Предполагаемый портрет Луизы Симон-Деманш, убитой подруги Сухово-Кобылина[912]
Зато при обыске во флигеле особняка на Страстном, где жил Сухово-Кобылин, были обнаружены пятна крови. Тогда же были изъяты письма Кобылина к покойной Луизе, где тот угрожал «пронзить неблагодарную и коварную женщину своим кастильским кинжалом». Кинжалы у Сухово-Кобылина и вправду имелись, даже два, однако письмо, по его уверению, носило шутливый эротический характер, что кажется более правдоподобным. Кровавые пятна Кобылин объяснил трояко: привычкой его тётушки ставить пиявки, склонностью своего камердинера к кровотечению из носу, наконец, они «произошли от поваров, которые в сенях прикалывали живность для стола». Тем не менее Кобылин был арестован.
Спустя пару дней в убийстве признались слуги: по словам повара Ефима Егорова, он вместе с кучером и двумя горничными, измученные жестокостью и придирками барыни, которая их «бивала из своих рук», по сговору задушили её подушкой и забили утюгом, а затем вывезли за город и бросили, перерезав ей горло для отводу глаз. Сухово-Кобылина, просидевшего под арестом шесть дней, выпустили.
В сентябре 1851 года Московский надворный суд приговорил четверых крепостных к плетям, каторге и ссылке, дело было закрыто. Вскоре, однако, осуждённые отказались от показаний, утверждая, что дали их под пытками (повара, скажем, кормили одной селёдкой и не давали пить — позднее этот метод дознания будет описан в «Смерти Тарелкина», а ещё позднее — применяться на следствии в НКВД), а кроме того, что оговорить себя велел им барин, посулив большие деньги и освобождение. В результате судьи разошлись во мнении: приговор крепостным не вступил в силу, Сухово-Кобылина оставили «в подозрении», а дело по инстанциям дошло до Сената и министра юстиции Виктора Панина.
В начале 1854 года в Петербурге была создана новая следственная комиссия. Она выяснила, в частности, что хотя, по свидетельству Сухово-Кобылина, вечер убийства он провёл в доме Нарышкиных, однако и кучер, и дворник Кобылина алиби не подтвердили, показав, что барин не уезжал со двора, больше того — его навестила сестра с мужем, да и карета его была в починке.
Сухово-Кобылина вновь арестовали и посадили на гауптвахту в Тверскую часть, откуда спустя шесть месяцев выпустили под поручительство матери. Дело тянулось семь лет и было закрыто только 25 октября 1857 года, причём все подозреваемые были оправданы. Документ с этим решением был утерян писцом — «в пьяном виде вместе с парою сапог».
Убил ли Сухово-Кобылин свою гражданскую жену?
Благодаря вмешательству государыни и за недостатком улик Кобылин был оправдан следствием. Но в глазах общества вопрос о его виновности остался открытым. Сомнительна была и роль Надежды Нарышкиной, которая после смерти Луизы не отходила от безутешного Сухово-Кобылина, наплевав на любые приличия, и даже сама выбирала убитой гроб. В декабре с Нарышкиной взяли подписку о невыезде, после чего она немедленно отбыла в Париж. Можно было увидеть в этом бегство от правосудия, но существовало и более прозаическое объяснение: через несколько месяцев Нарышкина родила в Париже незаконную дочь от Сухово-Кобылина, наречённую, что интересно, Луизой и официально признанную им много лет спустя с позволения Александра III.
Евгений Феоктистов, близкий в те годы к семейству Сухово-Кобылиных, вспоминал одну из ходивших по Москве версий убийства: «Однажды m-lle Симон… давно уже следившая за своей соперницей, сумела в поздний час проникнуть к своему возлюбленному; с проклятиями и ругательствами набросилась она на них, и Кобылин пришёл в такую ярость, что ударом подсвечника или чего-то другого уложил её наповал. Затем склонил он деньгами прислугу вывезти её за город»[913].
Другую версию излагал 7 декабря 1850 года Лев Толстой в письме к своей тёте, «охочей до трагических историй»: «Некто Кобылин содержал какую-то г-жу Симон, которой дал в услужение двоих мужчин и одну горничную. Этот Кобылин был раньше в связи с г-жой Нарышкиной, рожд. Кнорринг, женщиной из лучшего московского общества и очень на виду. ‹…› И вот в одно прекрасное утро г-жу Симон находят убитой, и верные улики указывают, что убийцы её — её собственные люди. Это бы куда ни шло, но при аресте Кобылина полиция нашла письма Нарышкиной с упреками ему, что он её бросил, и с угрозами по адресу г-жи Симон. …предполагают, что убийцы были направлены Нарышкиною»[914].
Между тем дневник Сухово-Кобылина, опубликованный только в XX веке, показывает его уверенность в виновности слуг: когда оправданные крепостные в 1858 году вернулись в Кобылинку, он с ужасом и отвращением пишет о том, что не может дышать «тем же самым воздухом, который был у них в лёгких». При всех своих многочисленных увлечениях и двух браках Кобылин всю жизнь отправлял настоящий культ Луизы, вспоминал её в идеальных тонах, повесил портрет покойной в спальне и ежегодно навещал её могилу.
При этом, по свидетельству пушкиниста Бориса Модзалевского, многолетний преданный друг и первый биограф Сухово-Кобылина Николай Минин придерживался версии, что хотя Сухово-Кобылин лично виноват в убийстве не был, но покрывал преступление Надежды Нарышкиной — «поступил как рыцарь: сам исстрадался, но женщину не выдал…»