Почему Лаврецкий так сочувствует мужику?
Отец главного героя романа — европеизированный барин, воспитавший сына по своей «системе», заимствованной, видимо, из сочинений Руссо; его мать — простая крестьянка. Результат получается довольно необычный. Перед читателем оказывается образованный русский дворянин, умеющий прилично и достойно себя держать в обществе (манеры Лаврецкого постоянно плохо оценивает Марья Дмитриевна, но автор прозрачно намекает, что она сама не умеет держаться в действительно хорошем обществе). Он читает журналы на разных языках, но при этом тесно связан с российской жизнью, в особенности простонародной. В этой связи замечательны два его любовных увлечения: парижская «львица» Варвара Павловна и глубоко религиозная Лиза Калитина, воспитанная простой русской няней. Тургеневский герой неслучайно вызвал восторг Аполлона Григорьева, одного из создателей почвенничества[978]: Лаврецкий действительно способен искренне посочувствовать мужику, потерявшему сына, а когда сам терпит крах всех своих надежд, утешается тем, что окружающие его простые люди страдают не меньше. Вообще связь Лаврецкого с «простым народом» и старым, не европеизированным барством подчёркивается в романе постоянно. Узнав, что живущая по последним французским модам жена ему изменяет, он испытывает совсем не светскую ярость: «…он почувствовал, что в это мгновенье он был в состоянии истерзать её, избить её до полусмерти, по-мужицки, задушить её своими руками». В воображаемом разговоре с женой он возмущённо говорит: «Вы со мной напрасно пошутили; прадед мой мужиков за рёбра вешал, а дед мой сам был мужик». В отличие от предыдущих центральных героев тургеневской прозы, у Лаврецкого «здоровая природа», он хороший хозяин, человек, которому буквально на роду написано жить дома и заниматься семьёй и хозяйством.
В чём смысл политического спора Лаврецкого и Паншина?
Убеждения главного героя соответствуют его происхождению. В конфликте со столичным чиновником Паншиным Лаврецкий выступает против реформаторского проекта, согласно которому европейские общественные «учреждения» (в современном языке — «институты») способны преобразовать саму народную жизнь. Лаврецкий «требовал прежде всего признания народной правды и смирения перед нею — того смирения, без которого и смелость противу лжи невозможна; не отклонился, наконец, от заслуженного, по его мнению, упрёка в легкомысленной растрате времени и сил». Автор романа явно сочувствует Лаврецкому: Тургенев, конечно, сам был высокого мнения о западных «учреждениях», но, судя по «Дворянскому гнезду», далеко не так хорошо оценивал отечественных чиновников, пытавшихся эти «учреждения» внедрить.
Как семейная история героев влияет на их судьбу?
Из всех тургеневских героев у Лаврецкого — самая подробная родословная: читатель узнаёт не только о его родителях, но и обо всём роде Лаврецких начиная с его прадеда. Конечно, это отступление призвано показать укоренённость героя в истории, его живую связь с прошлым. В то же время это «прошлое» оказывается у Тургенева очень тёмным и жестоким, — собственно, это история России и дворянского сословия. Буквально вся история рода Лаврецких построена на насилии. Жена его прадеда Андрея прямо сопоставляется с хищной птицей (у Тургенева это всегда значимое сравнение — достаточно вспомнить финал повести «Вешние воды»), а про их отношения читатель буквально не узнаёт ничего, кроме того, что супруги всё время находились в состоянии войны друг с другом: «Пучеглазая, с ястребиным носом, с круглым жёлтым лицом, цыганка родом, вспыльчивая и мстительная, она ни в чём не уступала мужу, который чуть не уморил её и которого она не пережила, хотя вечно с ним грызлась». Жена их сына Петра Андреича, «смиренница», была в подчинении у мужа: «Она любила кататься на рысаках, в карты готова была играть с утра до вечера и всегда, бывало, закрывала рукой записанный на неё копеечный выигрыш, когда муж подходил к игорному столу; а всё своё приданое, все деньги отдала ему в безответное распоряжение». Отец Лаврецкого Иван полюбил крепостную девку Маланью, «скромницу», которая во всём подчинялась мужу и его родственникам и была ими полностью отстранена от воспитания сына, что и привело к её гибели:
Бедная жена Ивана Петровича не перенесла этого удара, не перенесла вторичной разлуки: безропотно, в несколько дней, угасла она. В течение всей своей жизни не умела она ничему сопротивляться, и с недугом она не боролась. Она уже не могла говорить, уже могильные тени ложились на её лицо, но черты её по-прежнему выражали терпеливое недоумение и постоянную кротость смирения.
С хищной птицей сравнивается и Пётр Андреич, узнавший о любовной связи сына: «Ястребом напустился он на сына, упрекал его в безнравственности, в безбожии, в притворстве…» Именно это страшное прошлое отразилось в жизни главного героя, только теперь уже сам Лаврецкий оказался во власти своей жены. Во-первых, Лаврецкий — продукт специфического отцовского воспитания, из-за которого он — от природы неглупый, далеко не наивный человек — женился, совершенно не понимая, что за человек его жена. Во-вторых, сама тема семейного неравенства связывает тургеневского героя и его предков. Герой женился, потому что его не отпускало семейное прошлое, — в дальнейшем его жена станет частью этого прошлого, которое в роковой момент вернётся и погубит его отношения с Лизой. Судьба Лаврецкого, которому не суждено найти родного угла, связана с проклятием его тётки Глафиры, изгнанной по воле жены Лаврецкого: «Знаю, кто меня отсюда гонит, с родового моего гнезда. Только ты помяни моё слово, племянник: не свить же и тебе гнезда нигде, скитаться тебе век». В финале романа Лаврецкий сам о себе думает, что он «одинокий, бездомный странник». В бытовом смысле это неточно: перед нами мысли состоятельного помещика — однако внутреннее одиночество и неспособность найти жизненное счастье оказываются закономерным выводом из истории рода Лаврецких.
Страницы из сборника «Символы и эмблемата», изданного в Амстердаме в 1705-м и в Петербурге в 1719 году. Сборник состоял из 840 гравюр с символами и аллегориями.
Эта загадочная книга составляла единственное чтение впечатлительного и бледного ребёнка Феди Лаврецкого. У Лаврецких было одно из переработанных Нестором Максимовичем-Амбодиком переизданий начала XIX века: эту книгу в детстве читал сам Тургенев[979]
Интересны здесь параллели с предысторией Лизы. Её отец тоже был жестоким, «хищным» человеком, подчинившим себе её мать. Есть в её прошлом и прямое влияние народной этики. При этом Лиза острее, чем Лаврецкий, чувствует свою ответственность за прошлое. Лизина готовность к смирению и страданию связана не с какой-то внутренней слабостью или жертвенностью, а с сознательным, продуманным стремлением искупить грехи, причём не только свои, но и чужие: «Счастье ко мне не шло; даже когда у меня были надежды на счастье, сердце у меня всё щемило. Я всё знаю, и свои грехи, и чужие, и как папенька богатство наше нажил; я знаю всё. Всё это отмолить, отмолить надо».
Что такое дворянское гнездо?
Сам Тургенев в элегическом тоне писал о «дворянских гнёздах» в рассказе «Мой сосед Радилов»: «Прадеды наши при выборе места для жительства непременно отбивали десятины две хорошей земли под фруктовый сад с липовыми аллеями. Лет через пятьдесят, много семьдесят, эти усадьбы, „дворянские гнёзда“, понемногу исчезали с лица земли, дома сгнивали или продавались на своз, каменные службы превращались в груды развалин, яблони вымирали и шли на дрова, заборы и плетни истреблялись. Одни липы по-прежнему росли себе на славу и теперь, окружённые распаханными полями, гласят нашему ветреному племени о „прежде почивших отцах и братиях“». Параллели с «Дворянским гнездом» заметить нетрудно: с одной стороны, перед читателем не Обломовка, а образ культурного, европеизированного поместья, где высаживают аллеи и слушают музыку; с другой стороны, это поместье обречено на постепенное разрушение и забвение. В «Дворянском гнезде», видимо, именно такая участь уготована имению Лаврецких, чей род прервётся на главном герое (его дочь, судя по эпилогу романа, долго не проживёт).
Похожа ли Лиза Калитина на стереотип «тургеневской девушки»?
Лиза Калитина, вероятно, сейчас относится к числу самых известных тургеневских образов. Необычность этой героини неоднократно пытались объяснить существованием какого-то особого прототипа — здесь указывали и на графиню Елизавету Ламберт, светскую знакомую Тургенева и адресата его многочисленных писем, наполненных философскими рассуждениями, и на Варвару Соковнину (в монашестве Серафима), судьба которой очень похожа на историю Лизы.
Село Шаблыкино, где часто охотился Тургенев. Литография Рудольфа Жуковского по собственному рисунку. 1840 год[980]
Вероятно, в первую очередь вокруг Лизы строится стереотипный образ «тургеневской девушки», о котором принято писать в популярных изданиях и который часто разбирают в школе. В то же время едва ли этот стереотип соответствует тургеневскому тексту. Лизу трудно назвать особо утончённой натурой или возвышенной идеалисткой. Она показана как человек исключительно сильной воли, решительный, самостоятельный и внутренне независимый. В этом смысле на её образ скорее повлияло не желание Тургенева создать образ идеальной барышни, а представления писателя о необходимости эмансипации и стремление показать внутренне свободную девушку так, чтобы эта внутренняя свобода не лишала её поэтичности. Ночное свидание с Лаврецким в саду для девушки того времени было поведением совершенно непристойным — в том, что Лиза на него решилась, проявляется её полная внутренняя независимость от мнений окружающих. «Поэтический» эффект её образу придаёт очень своеобразная манера описания. О чувствах Лизы повествователь обычно сообщает ритмизованной прозой, очень метафоричной, иногда даже пользуясь звуковыми повторами: «Никто не знает, никто не видел и не увидит никогда, как, призванное к жизни и расцветанию, наливается и зреет зерно в лоне земли». Аналогия между растущей в сердце героини любовью и естественным природным процессом призвана не объяснить какие-то психологические свойства героини, а скорее намекнуть на что-то, что находится за пределами возможностей обычного языка. Неслучайно сама Лиза говорит, что у неё «своих слов нет», — точно так же, например, в финале романа повествователь отказывается рассказывать о переживаниях её и Лаврецкого: «Что подумали, что почувствовали оба? Кто узнает? Кто скажет? Есть такие мгновения в жизни, такие чувства… На них можно только указать — и пройти мимо».