Александр Чудаков[1472] в своих исследованиях о поэтике Чехова отмечает, что фигура повествователя и точка зрения на события в «Степи» переменная. Некоторые картины природы (та же сцена грозы, например) описаны однозначно так, как их описал бы Егорушка. Но рядом есть пассажи вроде «приходит на мысль то одиночество, которое ждёт каждого из нас в могиле» — сама логика построения фразы явно не в духе девятилетнего Егорушки. Чехов постоянно показывает нам события глазами самых разных героев — и добивается таким образом объективности и полифоничности повествования.
Почему у «Степи» такой мрачный финал?
В «Степи» есть целый пласт смыслов, который современники даже не считали нужным комментировать, — для них это были очевидные вещи. Как во множестве других произведений, этот пласт касается связей текста и реалий, которые он описывает. А связи эти здесь очень крепкие.
Даже на уровне общей фабулы — поездки Егорушки в гимназию. Всю дорогу отец Христофор и прочие герои побуждают мальчика учиться (хотя сам он не выражает к этому никакого стремления, поездка — инициатива матери) и сулят ему большое будущее, которое сторицей окупит дорожные тяготы и разлуку с домом: «Ломоносов так же вот с рыбарями ехал, однако из него вышел человек на всю Европу». Если совместить эти разговоры с реалиями конца восьмидесятых — сюжет, мягко говоря, сильно изменится и станет ясно, почему финал «Степи» выглядит мрачно, как конец света. Повесть создана через год после принятия циркуляра «о кухаркиных детях», который рекомендовал ограничить число гимназистов из небогатых семей. Теоретически Егорушка под этот циркуляр вполне мог подпасть — его семья совсем не так состоятельна, и отец Христофор прямо говорит об этом: «Ученье дорого обходится… Маменька твоя вдовица, пенсией живёт, ну да ведь… ‹…› Иван Иваныч будет помогать». Именно в этом ключе стоит понимать упрёки современников в обрывочности и недосказанности повести. Чехов отказывается от однозначного ответа, скажется ли на Егорушке зверский закон. А вместе с тем — от прямой, социальной прозы, того «реализма», к которому его призывал Григорович.
Почему Чехов заостряет внимание на национальности и вероисповедании персонажей?
Любой читатель «Степи» обращает внимание, что почти никакие герои здесь не описаны просто как представители своих профессий или сословий. Каждый наделён национальностью или хотя бы верой. Кузьмичов отправляется встречаться с молоканами — в России XIX века они считались сектой, находились в жёсткой оппозиции официальному православию, не признавали церквей и икон, службы проводили в жилых домах. В общем, считались опасными еретиками, хотя уже к середине девятнадцатого века их официально не преследовали. Есть тут и староверы — Пантелей ест отдельно от прочих собственной ложкой с кипарисовым крестиком, а когда Егорушка спрашивает почему, получает ответ: «Он старой веры, — ответили шёпотом Стёпка и Вася, и при этом они так глядели, как будто говорили о слабости или тайном пороке».
Община молокан в начале XX века. В «Степи» с молоканами едет встречаться Кузьмичов[1473]
Кроме них, в «Степи» фигурируют евреи, которые держат постоялый двор, поляки, украинцы, армяне, живущие на хуторе на востоке Украины, — и всем этим людям живётся как-то невесело. Эта конкретика вполне объяснима контекстом появления повести: конец восьмидесятых — разгар новой национальной политики Александра III. Большинство национальностей, живших в Российской империи, были лишены тех прав, которые они обрели в результате Великих реформ. Кроме того, это было время жестоких еврейских погромов и радикального ущемления евреев в правах. Здесь Чехов вплотную подходит к «реализму», обратиться к которому призывал его Григорович. Читатель ждёт уж, что сейчас начнётся социальная критика, рассказ о том, как мучаются от погромов евреи, как тяжко живётся молоканам. Но одни остаются в своём тихом доме, погружённые в заботы. Вторые вовсе фигурируют только в речи персонажей. Конкретика вероисповеданий и национальностей просто оборачивается очередными недосказанностями: читатель 1888 года сам поймёт намёки и допишет истории молокан, евреев, бунтаря Соломона и старовера Пантелея.
Как отражается в повести еврейский вопрос?
Одна из оборванных сюжетных линий «Степи» связана с Соломоном, братом хозяина постоялого двора Мойсей Мойсеича. Мы почти сразу узнаём, что годом раньше он приезжал на ярмарку в родной город Егорушки и развлекал народ, «представляя жидов», то есть рассказывая в балагане смешные истории из еврейского быта. Но на вопрос, почему он в этом году не был на ярмарке, он ничего не отвечает, на разговоры отца Христофора в ответ грубит, и это не впервые: недавно одному из постояльцев он сказал что-то такое, за что гость отхлестал и Соломона, и Мойсей Мойсеича кнутом.
Что случилось с Соломоном, почему из весельчака он превратился в раздражительного и резкого одиночку, мы так и не узнаем. Но догадаться, если внимательно читать повесть, можно. Соломон сам внезапно заводит разговор о нищете и унизительности своего положения: «…Если б у меня были деньги, то Варламов передо мной ломал бы такого дурака, как Мойсей перед вами». И тут же заявляет, что богатство ему не нужно: «…Я свои деньги спалил в печке. Мне не нужны ни деньги, ни земля, ни овцы, и не нужно, чтоб меня боялись и снимали шапки, когда я еду». Кроме того, Соломон, в отличие от своего брата, не выходит, когда Иван Иваныч с Христофором считают деньги (хотя тот проявляет к ним интерес, а вот молодой бунтарь демонстративно равнодушен). В течение всего пребывания гостей Соломон «как будто думал о чём-то смешном и глупом, кого-то терпеть не мог и презирал, чему-то радовался и ждал подходящей минуты, чтобы уязвить насмешкой и покатиться со смеху». Молодого человека оскорбляет его положение, то, что он служит у брата на постоялом дворе; он не понимает, как можно из этой среды вырваться к чему-то большему, — и срывает злобу на окружающих.
Русский еврей. 1899 год[1474]
Евреи в произведениях Чехова вообще играют значительную роль: в написанном за год до «Степи» «Иванове» главный герой женился на еврейке, из-за чего её родители разорвали с дочерью отношения. В обоих произведениях еврейская тема важна в первую очередь как социальная. Еврей — не только носитель культуры, языка, привычек (хотя Мойсей Мойсеич говорит на почти бабелевском диалекте: «Такие хорошие люди взяли да приехали»), но и роли аутсайдера. Единственный выход для него — перемена веры, на которую решилась жена Иванова, но Соломон на прямое предложение отца Христофора отвечает решительным отказом. Не из преданности иудаизму — его бесит унизительное положение евреев, и только оно. Он выбирает роль маргинала, озлобленного на мир за несправедливость. Что с героем будет дальше, предлагается додумать читателю. Скажем, Александр Солженицын это предложение принял — в своей статье «Окунаясь в Чехова» он пророчит Соломону революционное будущее: «Из таких-то следующих Соломонов — успешно восстанут „кожаные куртки“ военного коммунизма и 20-х годов».
Зачем Чехов вводит в повесть отрывок о графине Драницкой?
Пока Егорушка со спутниками находятся на постоялом дворе, там появляется новый персонаж, графиня Драницкая. Она успевает только произвести впечатление на взрослых — Христофора, Иван Иваныча и Мойсей Мойсеича — и поцеловать Егорушку, умилившись спящему мальчику. После чего герои уезжают, но Драницкая на страницах «Степи» остаётся: Чехов рассказывает о её имении, о том, что Казимир Михайлович (очевидно, её управляющий и, возможно, сожитель) её обманывает, наживается на капитале. Для эпизодического персонажа внимания ей уделено, в общем, слишком много.
Имение Драницкой в рассказах, которые слышал Егорушка, выглядит почти сказочно: в доме графини день и ночь играет музыка, зимой едят малину, а гостиную украшают часы в форме утёса, на котором стоит золотой конь с бриллиантовыми глазами. Это подробнейшее описание ничего не значит в сюжете — но необходимо, как и сама фигура Драницкой, в качестве контрапункта. Рядом с грязными простынями еврейского дома, его темнотой, нищетой и кислой вонью благоухающая графиня возникает как чудесное видение — её «чёрные, бархатные брови, большие карие глаза и выхоленные женские щёки с ямочками, от которых, как лучи от солнца, по всему лицу разливалась улыбка» кажутся Егорушке сном, а рассказы о чудесной усадьбе контрастируют с грубым мужицким бытом, кашей на сале и дорожной неустроенностью. Те рядом с чудесами далекой усадьбы выглядят ещё грязнее и фактурнее.
Почему персонажи постоянно говорят о каком-то Варламове?
Одна из сюжетных линий «Степи» связана с неким Варламовым — богатым помещиком, постоянно как бы маячащим за кадром, «о котором так много говорят, которого презирает Соломон и который нужен даже красивой графине». Кузьмичов всё пытается его догнать, Соломон сравнивает себя с ним и имеет с ним свои счёты (потому что тот Соломона отстегал кнутом).
Именно этот персонаж — самый яркий элемент реконструкции детского взгляда на мир в «Степи». Варламова в «Степи» так много потому, что мысли Егорушки заняты этой фигурой. О нём говорят дома, и исключительно непонятными словами (что он «кружится»), расписывают его богатства. Все эти взрослые беседы превращают Варламова в сознании Егорушки и на страницах повести в мифического героя. Немалую роль тут играет и слово «кружится» — Чехов снова не договаривает, не расшифровывает его роль в детском восприятии персонажа. Хотя ясно, что ребенок всё визуализирует — и представляет себе Варламова как какую-то огромную фигуру, которая крутит по степи пируэты.
Но под занавес он появляется — и, как великий Гудвин, оказывается вовсе не титаном-богачом, который кружится по степи, а неприметным обывателем. «В малорослом сером человечке, обутом в большие сапоги, сидящем на некрасивой лошадёнке и разговаривающем с мужиками в такое время, когда все порядочные люди спят, трудно было узнать таинственного, неуловимого Варламова». То есть линия Варламова — это важная часть истории поездки как взросления Егорушки: детский мифический персонаж становится реальным, обыденным.