Хаджи-Мурат на фоне аула Гимры в Дагестане. 1847 год. Литография по рисунку Григория Гагарина[1492]
Поначалу у Толстого было всего два исторических источника: книга Зиссермана «Генерал-фельдмаршал князь А. И. Барятинский» (оттуда писатель узнал, как его героя переводили из крепости Грозная в Тифлис и Таш-Кичу) и мемуары Полторацкого. Зимой 1897 года — через полгода после завершения первого наброска повести — Толстой смог расспросить генерала Константина Дитерихса о внешнем облике и характере Хаджи-Мурата.
В феврале 1898 года писатель готовил для зарубежного издательства Черткова «Свободное слово» отрывок из «Хаджи-Мурата» под названием «Хазават» (в нём герой был показан религиозным фанатиком, который исповедует идею борьбы против иноверцев), но остался недоволен этой редакцией. В дневнике он писал о принципе калейдоскопа, позволяющем увидеть человека с разных сторон, — его Толстой и хотел применить к Хаджи-Мурату, не сводя персонажа к какой-то одной ипостаси. Образ становился сложнее, фактография объёмнее.
Настоящий прорыв случился 20 декабря 1902 года: Толстому написал Иван Корганов, сын уездного начальника города Нухи. В своё время отец Корганова держал горца под стражей, и Иван Корганов, узнав из газет о работе Толстого над «Хаджи-Муратом», захотел помочь писателю. Толстой охотно расспросил Корганова и его мать об устройстве дома, в котором жил Хаджи-Мурат, облике пленника, степени его религиозности, знании русского языка и обстоятельствах побега.
Все добытые подробности Толстой добросовестно использовал в повести; он даже изменил вымышленные имена мюридов Хаджи-Мурата, когда, прочитав весной 1903 года «Акты кавказской археографической комиссии», выяснил, как их звали на самом деле. Среди немногочисленных толстовских вольностей — полностью выдуманная история о том, как отец Хаджи-Мурата ранил его мать за отказ стать кормилицей ханского ребёнка, и решение опустить данные о нескольких жёнах и четырёх дочерях Хаджи-Мурата, возможно чтобы избежать нежелательных параллелей с многоженцем Шамилем.
Зачем автор так подробно описывает Николая I и Шамиля?
Толстой всю жизнь писал о том, как власть развращает. В «Хаджи-Мурате» эту идею иллюстрируют Николай I и Шамиль — одновременно символические фигуры и живые исторические лица с подробно описанными страстями.
Имам Шамиль. Фотография Андрея Деньера. 1859 год[1493]
Жестокость, тщеславие, похоть — Толстой одним из первых в русской литературе показал, что российский император и предводитель горцев были, оказывается, во многом похожи. Оба беспощадны по отношению к тем, кого считают своими врагами: Николай приговаривает польского студента к 12 000 ударов шпицрутенами (хотя «достаточно было пяти тысяч ударов, чтобы убить самого сильного человека»); Шамиль грозится отдать на поругание жену Хаджи-Мурата Софиат и ослепить их сына Юсуфа. Оба наслаждаются грозным впечатлением, которое производят на людей: Николаю приятен ужас офицера, занявшего его ложу; вернувшийся из похода Шамиль упивается обращёнными на него взглядами тысяч глаз. Оба имеют внебрачные связи (существенная для позднего Толстого деталь): помимо постоянной любовницы Нелидовой, Николай регулярно видится с молодыми девушками; многожёнство Шамиля освящено кавказской традицией, но автор осуждает его влечение к восемнадцатилетней Аминет, видя в этом лишь хищное утоление полового инстинкта.
Другими словами, в образной системе «Хаджи-Мурата» формальные антагонисты Николай и Шамиль — это, по словам Толстого, «два полюса властного абсолютизма — азиатского и европейского», персонажи-двойники, противопоставленные не друг другу, но заглавному герою — носителю традиционных семейных идеалов, который готов пожертвовать собой ради спасения близких.
Что Толстой думает о свободе? Есть ли среди героев повести свободные люди?
Свобода — основа толстовского мировоззрения, исходная точка в его размышлениях о человеке и мире. Писатель был в этом отношении радикальнее большинства своих современников: он считал, что настоящее освобождение не может ограничиваться, например, отменой крепостного права или женской эмансипацией — личность должна сопротивляться давлению прошлого и бороться со страхом перед будущим. В дневниках 1910 года встречаются и более экстравагантные суждения — Толстой приветствовал даже подступающую деменцию, видя в ней освобождение от диктата прошлого: «Жизнь вся сосредотачивается в настоящем. Как хорошо!»
В этом — радикальном — смысле среди героев «Хаджи-Мурата» нет свободных людей. Правители Николай I и Шамиль скованы своим положением: люди, облечённые властью, первыми становятся её жертвами. Не в меру азартен обаятельный в целом офицер Бутлер. Военно-бюрократическая иерархия моделирует правила поведения и для тех, кто располагается на её вершине (вроде Воронцова), и для тех, кто находится у подножия (например, убитый солдат Авдеев). Живёт в несчастливом браке Марья Дмитриевна — жена пьяницы Ивана Матвеевича.
Хаджи-Мурат — более сложный случай. С одной стороны, им движет идея возмездия, насильственного восстановления справедливости в отношении своей захваченной в плен семьи — выходит, он держится за прошлое и, следовательно, несвободен. С другой стороны, Хаджи-Мурат производит впечатление самодостаточного и лёгкого на подъём человека, который не планирует ничего наперёд. Уехав из русской крепости, он не знает, что будет делать, если сможет вызволить родных: «Выведет ли он семью назад к русским, или бежит с нею в Хунзах и будет бороться с Шамилем, — Хаджи-Мурат не решал. Он знал только то, что сейчас надо было бежать от русских в горы». В этом много безрассудства, но подобные импульсивные — а значит, более «естественные», органичные — решения нередко находили у Толстого если не сочувствие, то понимание. По одной из версий, сам писатель умер со словами: «Надо удирать, надо удирать куда-нибудь», — можно сказать, манифестируя принцип, которым руководствуется Хаджи-Мурат.
В каких случаях Толстой оправдывает насилие?
Непротивление злу насилием — одна из ключевых категорий толстовского учения, изложенного в книгах «В чём моя вера?» (1884) и «Царство Божие внутри нас» (1890–1893). Толстой отрицал необходимость армии и — апеллируя к евангельской заповеди «Не суди» — ставил под сомнение право человека распоряжаться судьбой ближнего; другими словами, протестовал против любых форм принуждения, включая даже воспитание детей.
В первую и главную очередь воин, Хаджи-Мурат, очевидно, очень далёк от описанного в толстовских трактатах идеала: на его счету немало погубленных жизней. Однако Толстой, который до этого ярко описывал своеволие Николая I, Шамиля и Полторацкого, обрекавших невинных людей на смерть, как будто ретуширует невыгодную сторону личности Хаджи-Мурата — отказываясь мириться с проявлениями жестокости у других исторических персонажей, он явно делает исключение для своего любимого героя. Нет ли здесь противоречия?
Хаджи-Мурат входит в повесть с мыслями о том, как сокрушит Шамиля и будет управлять всей Чечнёй. Позже он спокойно рассказывает Лорис-Меликову, как в молодости принял хазават[1494], как мстил своим обидчикам среди горцев, как долго и успешно нападал на русских. В финале он убивает немало солдат, не слишком задумываясь о том, что отобрал чужие жизни.
Отчасти это можно списать на культурно-религиозные особенности и политическую ситуацию в регионе: с точки зрения Хаджи-Мурата, он просто защищает свой дом известными ему средствами. И несмотря на то что этическая программа Толстого формально не предусматривает никаких оправданий насилию, писатель, по-видимому, воспринимает Хаджи-Мурата как партизана, кого-то сродни Денису Давыдову из «Войны и мира». Статус жертвы, гонимого обеспечивает ему авторские симпатии. В конечном счёте Хаджи-Мурат сражается за свободу матери, жены и сына, и хотя Толстой-пацифист едва ли одобряет его методы, он, похоже, признаёт их необходимость — точнее, неизбежность.
Что значат песни в «Хаджи-Мурате»?
Толстой высоко ставил кавказский фольклор: он одним из первых русских исследователей записал образцы горских песен, а в его экземплярах «Сборника сведений о кавказских горцах» встречаются восторженные надписи: «Чудные песни о мщении и удальстве»; «Прелестная песня»; «Сказка прекрасная».
В «Хаджи-Мурате» поют и русские, и горцы.
После удачной вылазки на территорию неприятеля рота Бутлера затягивает: «То ли дело, то ли дело, егеря!» Иван Матвеевич предпочитает другие — тоже, судя по всему, жизнерадостные — композиции: «Как вознялась заря» и «Шамиль начал бунтоваться в прошедшие годы, трай-рай-рататай, в прошедшие годы».
Кавказские песни куда драматичнее: они строятся вокруг пограничного состояния, героического опыта, который следует прославить уже хотя бы в силу его экстремальности.
Одна из песен посвящена кровной мести: её герой умирает, понимает, что родные вскоре забудут его, и всё равно просит братьев расквитаться со своими обидчиками. Для Хаджи-Мурата эта песня имеет личное значение. Отец его мюрида Ханефи убил дядю Хаджи-Мурата; следуя обычаю, в ответ родственники Хаджи-Мурата должны были убить Ханефи. Тогда Ханефи попросился стать названным братом Хаджи-Мурата — тем самым он избежал расправы и прервал цепочку насилия.
Другая песня повествует о джигите Гамзате, который угоняет у русских табун белых коней и гибнет в окружении вражеского войска. Перед смертью он просит перелётных птиц рассказать о своей участи родным, описывая незавидную участь своего тела: «…растаскают и оглодают наши кости жадные волки и выклюют глаза нам чёрные вороны». Хаджи-Мурат слушает песню так внимательно, что проливает воду из кувшина: в этот момент он обдумывает побег из крепости и не может удержаться от сравнений между собой и Гамзатом. Он снова вспоминает об этой истории в финале, когда попадает в оцепление и слышит свист соловьёв (лейтмотив, сопровождающий его на протяжении всей книги). Древнее предание настраивает Хаджи-Мурата на серьёзный, поч