л его роман с будущей женой — актрисой Ольгой Книппер. Основной литературной заботой была подготовка к печати собрания сочинений, которое выпускал Адольф Маркс, — для него Чехов правил и редактировал свои старые произведения, и это отнимало всё больше сил. Как раз в 1899 году был подписан контракт, согласно которому права на все произведения, написанные Чеховым, и на все те, что он напишет в течение следующих двадцати лет, передавались Марксу.
Антон Чехов и Ольга Книппер-Чехова на крыльце дома № 40 Андреевского санатория. Аксёново, 1901 год[1527]
Антон Чехов. Ялта, 1899 год[1528]
Чехов писал «В овраге» всю осень 1899 года в Ялте. Первоначально он собирался писать небольшой рассказ — в письмах он говорит, что текст будет не больше одного листа[1529]. Но сюжет расширялся, обрастал деталями, работа над повестью затягивалась и откладывалась — отчасти из-за хлопот с собранием сочинений и переездом, отчасти, как признавался сам Чехов, из-за лени. В итоге за работу над повестью Чехов принялся только после переезда в Крым, осенью.
К концу декабря работа над «В овраге» была завершена. В начале января Чехов так анонсировал скорую публикацию повести в письме Ольге Книппер: «В февр. книжке „Жизни“ будет моя повесть — очень страшная. Много действующих лиц, есть и пейзаж. Есть полумесяц, есть птица выпь, которая кричит где-то далеко-далеко: бу-у! бу-у! — как корова, запертая в сарае. Всё есть».
Как она написана?
«В овраге» — редкий для Чехова почти «остросюжетный» рассказ, здесь есть даже детективная интрига и кипят страсти: герои женятся, дерутся, убивают, исчезают и внезапно возвращаются. Но эти собственно «сюжетные» элементы повести сконцентрированы в отдельных её частях, а пространство между ними заполняют фирменные чеховские меланхолия, отрешённость и импрессионизм. После кульминационной динамичной сцены убийства младенца следует «медленный» бессюжетный пассаж, полный пейзажей, отстранённых описаний ночи, сквозь которую идёт с трупиком сына Липа.
Анатолий Суворов. Иллюстрация к повести «В овраге». 1937 год[1530]
Более того, все эти события как будто вообще не влияют на логику и развитие сюжета, о них почти демонстративно сообщается впроброс. За свадьбой не следует никакого описания отношений молодых супругов. Об аресте Анисима за подделку и сбыт фальшивых денег говорится задним числом, как о событии, к которому все давно привыкли. Рождение маленького Никифора происходит тоже за кадром, а убийство его все принимают как данность, лишь пеняя Липе, что «не уберегла» младенца. Чехову важны не события, не действие, а скорее интонация, ритм повествования. Именно они делают «В овраге» не страшилкой про деревенские нравы, а лаконичным эпосом про гибель старого, патриархального мира: романность, эпичность повести отмечали почти все, кто писал когда-либо о ней.
Что на неё повлияло?
«В овраге» — одна из самых «идейных» и, как следствие, созвучных современной литературе вещей Чехова. Сюжетная канва повести — крушение одного семейства — определённо напоминает «Будденброков» Томаса Манна, опубликованных почти одновременно с «В овраге». «Будденброки» непосредственно на Чехова влиять не могли (скорее наоборот — велико было влияние Чехова на Манна): они были переведены на русский лишь в 1903 году и в сильно сокращённой версии; скорее всего, имя Манна было незнакомо Чехову, хоть он и читал по-немецки. Но два произведения роднят не только общие очертания сюжета. Они выросли из одной и той же теории вырождения, принадлежащей австрийскому врачу и мыслителю Максу Нордау, весьма популярной в 1890-е годы и хорошо знакомой обоим авторам. И в «Будденброках», и в чеховской повести есть след его идеи распада традиционных ценностей, конца определённого этапа истории человечества, когда семья была действительно важным, необходимым для индивидуального выживания институтом. У Манна разрушается клан состоятельных буржуа, чьё благополучие держится именно на родственных связях. У Чехова терпит крах основательное деревенское семейство. В обоих случаях семью ничего уже не объединяет, кроме традиции и привычки. Пусть Чехов почти всегда о Нордау высказывался иронично, но влияние его идей определённо испытал.
На другой источник влияния указывал Леонид Гроссман в своей статье «Натурализм Чехова». В ней он прямо пишет, что повесть «В овраге» родственна романам Эмиля Золя — «как бы повторяет в маленьком масштабе „Землю“». Элементы описания здесь однородны, бытовые картины в основном схожи. ‹…› …самый живописный штрих в описании чеховской Аксиньи — сходство этой стройной и гибкой уклеевской бабы с гадюкой — отмечает и одну из крестьянок Золя. Дочь чудовищного Жэзю Кри, худая, нервная и чувственная девочка отличается той же «обнажённостью гадюки»[1531].
Наконец, многие современники Чехова обращали внимание на влияние на него Горького — и буквальное (именно Горький уговорил Чехова писать повесть), и художественное: Чехов работает с «мужицкой темой», которая считалась «территорией Горького».
Как она была опубликована?
«В овраге» предназначалась поначалу для газеты «Русские ведомости», но, так как и объём произведения, и сроки работы над ним растянулись, впервые повесть была опубликована в другом издании — журнале «Жизнь», сотрудничать с которым Чехова на протяжении всего 1899 года уговаривали его сотрудники и публиковавшиеся в нём знакомые литераторы, в частности Максим Горький. Он настойчиво советовал Чехову: «Вот славно было бы, если б Вы согласились на их условия! Соглашайтесь!» (обещанный гонорар был выше обычного — 500 рублей), справлялся о ходе работы, рекомендовал редактора Владимира Поссе как человека талантливого и деятельного.
Когда работа над повестью была уже окончена, в конце декабря 1899 года, Чехов писал критику Михаилу Меньшикову — то ли в шутку, то ли всерьёз: «В этой повести я живописую фабричную жизнь, трактую о том, какая она поганая, — и только вчера случайно узнал, что „Жизнь“ — орган марксистский, фабричный. Как же теперь быть?»
20 декабря Чехов отправил повесть в редакцию «Жизни», к Новому году получил редактуру, в спешке вносил правки в текст, и в конце января номер с повестью «В овраге» вышел. Правда, в тексте было слишком много опечаток — Чехов назвал эту публикацию «оргией типографской неряшливости» и больше с «Жизнью» не сотрудничал, а в переписке с Горьким высказывался о публикациях в журнале весьма едко.
Поэтому, когда спустя три года, в 1903-м, появилась возможность напечатать «В овраге» ещё раз — в собрании сочинений, выходившем в издательстве Адольфа Маркса, Чехов повесть достаточно сильно отредактировал и исправил многочисленные ошибки, попавшие в первоначальную версию.
Как её приняли?
«В овраге» — тот редкий случай, когда повесть была принята критиками в общем и целом очень благосклонно и даже восторженно. Сразу несколько мемуаристов (в том числе Горький) вспоминают, что о повести одобрительно отзывался Лев Толстой — и даже указывал на неё как на пример той литературы, которой следовало бы заниматься Чехову. В то же время собственно повесть современники не анализировали — куда больше их занимала та отразившаяся в ней трансформация Чехова от «смешного» к «мрачному», которая произошла в 1890-е годы. Дурную службу восприятию повести сослужила репутация «Жизни»: факт публикации повести именно в этом журнале заставил многих читателей и литераторов считать, что Чехов перешёл в лагерь марксистов, а саму повесть рассматривать как сугубо социальное произведение, подробное и максимально документальное повествование о деревенском быте.
Максим Горький в «Нижегородском листке» оценивал «В овраге» как лучшее и самое цельное произведение Чехова — правда, тут стоит учесть его активное участие в судьбе повести. «Глядя на жизнь и наше горе, — пишет Горький, — Чехов, сначала смущённый неурядицей и хаосом нашего бытия, стонал и вздыхал с нами; ныне, поднявшись выше, овладев своими впечатлениями, он, как огромный рефлектор, собрал в себя все лучи её, все краски, взвесил всё дурное и хорошее в сердце своём»[1532]. Даже Виктор Буренин, известный грубостью своих отзывов (часто после его рецензий критику предъявляли судебные иски), назвал «В овраге» «наиболее удачным, наиболее художественно обработанным и наиболее глубоким по замыслу» произведением Чехова, особенное внимание уделив в своём анализе отрицательным персонажам — Анисиму и Аксинье, «доморощенной марксистке», «героине нового порядка», вытеснившего из литературы образы идеальных героинь из народа[1533].
Все современники Чехова рассматривали повесть примерно одинаково: в русле натурализма, как зарисовку с натуры, изображающую дух и нравы конкретной социальной среды. В этом смысле характерен отзыв критика-народника Александра Скабичевского. В его трактовке, Чехов здесь, отразив «отвратительный процесс» «несчастной… ужасной жизни» фабричного села, рисовал «порядки», «совершенно своеобразные, чисто российские, очень мало подходящие к тому капиталистическому строю, о котором у нас ныне столь многие мечтают»[1534].
Пожалуй, самым внимательным читателем «В овраге» оказался критик Михаил Меньшиков — он опубликовал в приложении к газете «Неделя» статью под названием «Три стихии», в которой предложил иной взгляд на повесть: Меньшиков проанализировал три ключевых женских образа, Варвару, Аксинью и Липу, в их отношениях с той средой, которая описана в рассказе.
Лишь позднее, уже после смерти Чехова, многие критики, в том числе Дмитрий Святополк-Мирский в своей «Истории русской литературы», оценили «В овраге» как произведение сугубо символистское, максимально далёкое от журналистики и марксистских идей.