ей. Активные же герои — именно женщины. В первую очередь это Аксинья, которая ловко управляется с лавкой и в итоге становится её полноправной владелицей и фабриканткой. Этот образ — самый зоологический, одновременно отталкивающий и витальный, среди чеховских персонажей: «…в её стройности было что-то змеиное; зелёная, с жёлтой грудью, с улыбкой, она глядела, как весной из молодой ржи глядит на прохожего гадюка». Характеризуя эту героиню, Чехов балансирует на грани женоненавистничества — но в качестве антиподов Аксиньи выводит других, не менее важных женских персонажей.
Женщина с котёнком. 1900-е годы[1541]
Прежде всего это добродушная жена Григория Варвара. Её образ у Чехова — почти сказочный: с её появлением «всё просветлело в доме, точно во все окна были вставлены новые стёкла». Варвара — представительница того старого, уходящего в прошлое мира, который гибнет в повести. Мира «порядка», о котором она постоянно говорит, традиций, семейственности, уюта, религиозности — не зря Чехов пишет, что в доме после её появления загорелись лампадки и запахло ладаном. Но благостный уклад, который олицетворяет Варвара, — пустая оболочка: как бы она ни причитала, милостыня, которую она подаёт обобранным Цыбукиными беднякам, на самом деле поддерживает их привычный способ обогащаться, действуя «как предохранительный клапан в машине». В финале повести Варвара «по-прежнему творит добрые дела, и Аксинья не мешает ей»: бесконечное варенье засахаривается, его больше некому есть, потому что в цыбукинском доме не осталось ни ребёнка, ни охочей до варенья Липы.
Липа, молодая жена Анисима, сама почти девочка, — жертва хищной Аксиньи и её главный антипод. При всей пассивности и кротости именно она выходит в повести на первый план и становится ключевым персонажем в финале. Если Аксинья новый мир несёт в себе, если Варвара становится в нём уходящей натурой, то Липа находит единственный выход из конфликта старого и нового, патриархального и индустриального, человеческого и животного. Она уходит из дома Цыбукиных — пусть не по своей воле, её выгоняют за то, что «не сберегла» ребёнка. Возвращается к подённой работе, бедности — и, как следствие, находит свою свободу от жестоких правил. Именно кротость, наивность и детскость оказываются её залогом выживания в овраге времён, так же как и бессребреничество: другим она готова отдать всё, кроме «своей испуганной, кроткой души». На фоне безвольных, слабых или попросту пошлых, бездарных мужиков подлинными героинями повести оказываются женщины. Пока мужчины в овраге гибнут, женщины ищут и находят путь из него — каждая свой.
Как «В овраге» городская речь взаимодействует с деревенской?
Конфликт двух миров — старого и нового, деревенского и городского — отражён у Чехова в столкновении двух речевых пластов. Наступление индустриализации на патриархальный уклад ярко иллюстрируется речью мастерового Костыля:
— Хо-хо-хо! И эта хороша у тебя невестка! Всё, значит, в ней на месте, всё гладенько, не громыхнёт, вся механизма в исправности, винтов много.
‹…› Быть может, оттого, что больше сорока лет ему приходилось заниматься на фабриках только ремонтом, — он о каждом человеке или вещи судил только со стороны прочности: не нужен ли ремонт.
Анисим в пору своей службы в уголовном розыске присылает из города домой письма, написанные «чьим-то чужим почерком, очень красивым, всякий раз на листе писчей бумаги в виде прошения». И, что ещё важнее, послания «полны выражений, каких Анисим никогда не употреблял в разговоре: „Любезные папаша и мамаша, посылаю вам фунт цветочного чаю для удовлетворения вашей физической потребности“». Владимир Набоков использует этот пример в подтверждение своей мысли, что Чехов первым из русских писателей отвёл в сюжете важную роль подтексту. Письма эти пишет Анисиму приятель, некто Самородов, «человек специальный» — он же, по словам Анисима, впутал его в какое-то многообещающее, но рискованное предприятие. Вся эта детективная история с изготовлением фальшивых денег так и остаётся за кадром и проясняется только задним числом, когда с каторги от Анисима приходит письмо, писанное тем же великолепным почерком и в стихах, — очевидно, каторгу он отбывает вместе с искушённым Самородовым, который и вовлёк Анисима в преступление. Сам же Анисим приписывает снизу некрасивым, неразборчивым почерком: «Я всё болею тут, мне тяжко, помогите ради Христа». Выразительный речевой контраст не только позволяет читателю восстановить недостающие детали сюжета, но и несёт в себе определённую моральную оценку: городская жизнь разлагает и ведёт к гибели.
Именно крестьянское просторечие присуще Анисиму естественно, как и его домашним. Наносной писарский шик диссонирует с просторечиями и характерным деревенским говором Цыбукиных — Варвариным «Ох-тех-те», речью Аксиньи («Всё отдайте ей, арестантке, пусть подавится, я уйду домой! Найдите себе другую дуру, ироды окаянные!») и особенно речью Липы: «Кто он? Какой он из себе? Лёгкий, как пёрышко, как крошечка, а люблю его, люблю, как настоящего человека. Вот он ничего не может, не говорит, а я всё понимаю, чего он своими глазочками желает».
«В овраге» — символистское или реалистическое произведение?
Повесть долгое время воспринималась почти как очерк, фотографически точное описание конкретной среды в конкретный момент, а именно сельской жизни рубежа веков, уничтожаемой наступлением цивилизации. И для такого подхода были основания: многие элементы «В овраге» Чехов заимствовал из наблюдений над реальной жизнью, которые заносил в записные книжки. Так, ещё в восьмидесятые годы в них появился набросок о мужике, который возвращается из города в родную деревню, а односельчане не верят его рассказам. Перенесена в повесть и реальная бытовая зарисовка конца 1898-го — начала 1899 года: «В волостном правлении поставили телефон, но скоро он перестал действовать, так как в нём завелись тараканы и клопы».
В описании уклеевской жизни — сельских и фабричных реалий, быта и нравов — сказались впечатления Чехова от его медицинской и общественной работы в период холерной эпидемии 1892–1893 годов, от деятельности в составе комиссии уездного санитарного совета по осмотру фабрик в 1894–1895 годах, сахалинского путешествия и жизни в подмосковном имении Мелихово. Племянник писателя Сергей Чехов указывал, что «прототипом села Уклеева… послужило село Угрюмово, что в 3 километрах от Мелихова»[1542]. А в книге Чехова «Остров Сахалин» можно найти истории фальшивомонетчиков, похожих на Анисима из «В овраге», образчики писем с каторги вроде того письма, что писал за Анисима его подельник, размышления о судьбе оставшихся в России соломенными вдовами жён каторжан, таких как Липа, и типы преступных женщин вроде Аксиньи.
Среда, описанная Чеховым, была ему знакома и по личным биографическим обстоятельствам: его дед был крепостным, за 3500 рублей выкупившим на волю себя и свою семью, отец — разорившимся мелким лавочником.
Однако сводить «В овраге» к физиологическому очерку едва ли правомерно. Другую — символистскую — точку зрения на «В овраге» предложил Владимир Набоков. В своих лекциях по русской литературе он анализирует «В овраге» как «ряд последовательных обманов, ряд масок». Обманывает Григорий Петрович, который «держал бакалейную лавочку, но это только для вида, на самом же деле торговал водкой». Старик Цыбукин — «тяжёлый человек, и хотя он мещанин, вышедший из крестьян (отец его, вероятно, был зажиточным крестьянином), он ненавидит крестьян». Этот нюанс играет в конфликте старого и нового значительную роль. Герой порывает с крестьянским прошлым в пользу куда более актуального занятия — торговли (причём нечистоплотной). Маской оказывается весёлость и постоянно подчёркиваемая «наивность» его невестки Аксиньи, скрывающей под улыбкой змеиное коварство. Обманывает Аксинья и мужа, изменяя ему с фабрикантом. Даже доброта и благостность Варвары — фальшивка: под ней ничего нет. Этому миру зла и обмана, по Набокову, противостоит простодушная и верная себе Липа — Чехов подчёркивает, что она ещё очень молода, герои называют её ребёнком.
Так что Набоков смог раскрыть в повести ещё один пласт — скрытый при «бытовом» взгляде. Это не только портрет жертв слома эпох, но и рассказ о мире зла и обмана, единственным спасением в котором может быть наивность, «детскость». Недаром Липа, изгнанная из дома Цыбукиных, потерявшая ребёнка и вернувшаяся к своей прежней жизни, полной лишений и тяжелого труда, вместе с ней возвращает себе душевный мир: по дороге с работы она поёт, «глядя вверх на небо, точно торжествуя и восхищаясь», и, не помня зла, подаёт Христа ради старику Цыбукину кусок пирога.
Антон Чехов. «Три сестры»
О чём эта книга?
Видный московский генерал Прозоров получает бригаду и вместе с дочерьми и сыном переезжает в провинциальный город. Одиннадцать лет спустя дети генерала собираются на именины младшей из сестёр, вспоминают умершего отца и строят планы: вернуться в Москву, найти себе достойное занятие и обрести наконец душевный покой. Но год за годом персонажи только глубже увязают в местном быте: учительница Ольга допоздна засиживается в гимназии, замужняя Маша увлекается женатым батарейным командиром Вершининым, за Ириной ухаживают барон Тузенбах и штабс-капитан Солёный, а Андрей служит секретарём земской управы и растит сына со вздорной Наташей, которая хочет выжить сестёр из дома. Переезд постоянно откладывается, пока окончательно не становится фигурой речи. «Три сестры» — одна из самых безжалостных и вместе с тем оптимистичных драм Чехова, герои которой пытаются постичь смысл жизни и своих страданий. Финальная реплика пьесы — «Если бы знать!» — полна одновременно надежд и сомнений.
Когда она была написана?
После успеха «Дяди Вани» в октябре 1899 года один из основателей МХТ Владимир Немирович-Данченко впервые попросил Чехова сочинить пьесу специально для Художественного театра. Автор сообщил, что у него есть сюжет «Трёх сестёр», но предупредил, что сначала планирует дописать незаконченные повести (в их числе — «В овраге»). В итоге Чехов приступил к пьесе только в августе 1900 года в Ялте. Под давлением режиссёра Константина Станиславского он пообещал закончить пьесу к началу театрального сезона, предварительно оговорившись: «Если она окажется удачной, если быстро выльется».