Зато совершенно равнодушен к Москве Вершинин, который там учился и служил: он предпочитает «здоровый, хороший, славянский климат» провинции и восхищается «милыми, скромными берёзами». Вершинин пытается убедить Машу, что её восторженное отношение сойдёт на нет после возвращения: «Так же и вы не будете замечать Москвы, когда будете жить в ней».
Маргарита Савицкая в роли Ольги. МХТ, 1900 год[1548]
Примечательно, что по репликам персонажей можно восстановить их персональную московскую географию. Мы узнаём, что Прозоровы жили на Старой Басманной улице, их мать похоронена на Новодевичьем кладбище, Вершинин каждое утро ходил с Немецкой (ныне Бауманской) улицы в Лефортово, где размещались Красные казармы, а Андрей обедал у Тестова — в знаменитом на весь город трактире, воспетом Владимиром Гиляровским в книге «Москва и москвичи». Так за абстрактными восклицаниями («Лучше Москвы нет ничего на свете!») проступают конкретные адреса — тем болезненнее для героев осознавать, что «осьмёрка легла на двойку пик» и пасьянс не выходит — в прямом и метафорическом смысле.
Почему герои пьесы так много говорят о труде?
О труде в «Трёх сёстрах» рассуждают самые разные персонажи: Вершинин, Чебутыкин, Кулыгин и даже жена Андрея Наташа, которая ничего не делает сама, но мечтает рассчитать пожилую няньку Анфису. Эта тема становится центральной в отношениях Ирины и влюблённого в неё барона Тузенбаха — одной из самых трагичных линий во всей пьесе.
В первом действии Ирина делится со своими близкими озарением: «Человек должен трудиться, работать в поте лица, кто бы он ни был, и в этом одном заключается смысл и цель его жизни, его счастье, его восторги». Она считает, что главная причина семейных бедствий в том, что они «родились от людей, презиравших труд». Ирине вторит Тузенбах, которого всю жизнь оберегали от любых забот: он тоже жаждет «жизни, борьбы и труда» и уверен, что «через какие-нибудь 25–30 лет работать будет уже каждый человек».
Во втором действии Ирина становится телеграфисткой, но скоро разочаровывается: для неё это «труд без поэзии, без мыслей». После пяти лет раздумий Тузенбах подаёт в отставку, и его жестоко высмеивает штабс-капитан Солёный. Очень приблизительно цитируя «Цыган» («Не сердись, Алеко… Забудь, забудь мечтания свои» — вместо «Не верь лукавым сновиденьям»), он невольно предсказывает обречённость этих планов.
В третьем действии Ирина понимает, что на самом деле прямой связи между трудом и счастьем нет: она работает в городской управе, презирает свою службу и чувствует, что за последние годы только отдалилась от прекрасной жизни, о которой столько мечтала. Тузенбах, судя по всему, никак не может решиться на следующий шаг: он только собирается поехать на кирпичный завод (Чехов не уточняет, в каком статусе), но уже зовёт с собой Ирину.
Наконец, в последнем действии Ирина принимает приглашение (и предложение) барона: у неё вернулся вкус к труду. Но тут на их пути встаёт Солёный: отвергнутый поклонник Ирины, он убивает соперника на дуэли. В финале пьесы героиня надеется найти утешение именно в работе: она хочет преподавать в школе — «всю свою жизнь отдать тем, кому она, быть может, нужна».
В «Трёх сёстрах» Чехов не поэтизирует труд и не высмеивает его, не переоценивает его и не принижает: по мысли драматурга, работа сама по себе не является залогом счастья и не даёт ответ на вопрос: «Зачем мы живём?» Тут уместно вспомнить чеховский рассказ «Дом с мезонином»: в нём фанатичной поклоннице теории малых дел Лиде («Но ведь нужно же делать что-нибудь!») оппонирует безымянный художник. Он сокрушается, что душевные и умственные силы современного человека уходят на «удовлетворение временных, преходящих нужд», тогда как правду и смысл жизни помогают найти науки и искусства, на которые вечно не хватает времени.
Про какую «тарарабумбию» поёт Чебутыкин?
На протяжении четвёртого действия — одного из самых драматичных во всей пьесе — военный доктор Чебутыкин, согласно авторской ремарке, находится «в благодушном настроении, которое не покидает его в течение всего акта». Пока остальные герои прощаются, стреляются и плачут, он читает газету, отвечает на вопросы ленивыми «пускай!» и «пустяки» и тянет загадочное слово «тарарабумбия».
Это строчка из игривой песни, которую в конце XIX века исполняли в барах, кабаре и мюзик-холлах Америки и Европы. Но если в англо— и франкоязычных версиях её пели молодые девушки, то в России лирическим героем «Тарарабумбии» стал печальный пьяница, размышляющий о своей ничтожности; условно говоря — «маленький человек» русской классики:
Тарарабумбия,
Сижу на тумбе я,
Сижу невесел я,
И ножки свесил я.
Тарарабумбия,
Сижу на тумбе я,
И горько плачу я,
Что мало значу я…
Чехов цитирует популярную композицию в двух произведениях. В написанном в 1893 году рассказе «Володя большой и Володя маленький» героиня Софья Львовна жалуется на жизнь, просит своего молодого поклонника сказать хотя бы одно убедительное слово — и слышит в ответ насмешливую «тарарабумбию». В «Трёх сёстрах» Чебутыкин так же отвечает на предложение Ирины изменить свою жизнь, а в самом конце пьесы его пение вклинивается в её финальный монолог. В обоих случаях герои Чехова сбивают пафос собеседников, сводят их сокровенные мысли к пустой, ничего не значащей реплике. Это можно интерпретировать и как проявление чёрствости, и как способ заглушить собственную боль. В том же действии Чебутыкин сравнивает себя со старой птицей, которая больше не может летать; видимо, именно поэтому он и повторяет — с несколько утомительной настойчивостью — «всё равно», пытаясь убедить не столько окружающих, сколько себя самого.
Почему несчастны персонажи «Трёх сестёр»?
Театровед Илья Игнатов писал, что чеховская «пьеса не даёт более или менее ясных мотивов для несчастья» героев. И действительно, с житейской точки зрения причины, по которым страдают персонажи, могут показаться ничтожными: никто не мешает обеспеченным и образованным сёстрам переехать в Москву, а Андрею по силам уйти со службы и заняться наукой. Труднее приходится тем, кто безответно влюблён: Чебутыкин, всю жизнь обожавший мать Прозоровых, Солёный и Тузенбах, борющиеся за расположение Ирины, или Кулыгин, который глядит сквозь пальцы на отношения своей жены Маши и Вершинина — без сомнения, герои, вызывающие сочувствие, но их проблемы тоже не выглядят совсем уж неразрешимыми.
Миа Фэрроу в роли Ирины, Кит Бакстер в роли Вершинина и Гвен Уотфорд в роли Маши в спектакле «Три сестры». Гринвич-театр Лондон, 1973 год[1549]
Получается — проследим мысль Игнатова до логического конца, — что не всякая неурядица заслуживает того, чтобы называться страданием, — требуется ярко выраженный конфликт, невероятный накал страстей. В «Трёх сёстрах» Чехов оспаривает подобные представления. Драмы его героев имеют мало общего с нравственно-религиозными исканиями персонажей Достоевского и Толстого или борьбой с произволом царского режима, но это не делает их второсортными, мелкими, недостойными внимания и понимания. «Как странно меняется, как обманывает жизнь» — в этой реплике Андрея, по Чехову, и состоит причина большинства человеческих невзгод: люди становятся несчастными уже из-за одного хода времени — неумолимого, необратимого.
Кому из героев Чехов доверяет свои мысли?
Поначалу кажется, что на амплуа резонёра в пьесе претендуют Тузенбах и Вершинин. Они спорят, существует ли социальный прогресс, подлежит ли человеческая природа усовершенствованию, или отношения между людьми в каких-то главных основаниях неизменны. Тузенбах считает, что и «через двести или триста, но и через миллион лет жизнь останется такою же, как и была; она не меняется, остаётся постоянною, следуя своим собственным законам». Вершинин верит, что мир мало-помалу станет лучше, но счастье будет доступно только нашим потомкам. Оба сходятся на том, что надо работать: по Тузенбаху, для собственного удовольствия (он мечтает хотя бы однажды уснуть крепко, как рабочий); по Вершинину — для будущих поколений, ради которых можно пожертвовать своим благополучием в настоящем.
Чехов как будто не отдаёт предпочтения ни одному из героев: у них примерно одинаковое количество реплик и похожая система аргументации; каждый в итоге остаётся при своём мнении. Тонкость в том, что рядом с персонажами-мыслителями всё время находятся Чебутыкин и Солёный — своего рода трикстеры, которые (каждый на свой манер) стремятся подорвать любое подобие осмысленной дискуссии. Чебутыкин признаётся, что за свою жизнь не прочёл ни одной книжки и не может вылечить ни одной болезни; напившись, он заявляет: «Может быть, я и не существую вовсе, а только кажется мне, что я хожу, ем, сплю». Солёный шокирует собеседников своими язвительными замечаниями, неуместными цитатами, агрессивными выпадами. В самом начале пьесы он между делом говорит Тузенбаху, что через пару лет всадит ему пулю в лоб. Во втором действии признаётся, что зажарил и съел бы ребёнка Наташи и Андрея. В четвёртом, собираясь на дуэль с бароном, походя замечает, что его руки «пахнут трупом», таким образом предвосхищая итог поединка. Формально Солёный дразнит и провоцирует окружающих, пытаясь замаскировать неуверенность в себе. Но его образ — это ещё и новое воплощение романтического героя русской классики: своими выходками Солёный проверяет на прочность размеренный мир Прозоровых, в котором он чувствует себя чужим. Ближе к концу в его репликах и поступках начинает чудиться что-то инфернальное; неспроста в последнем акте Солёный растворяется буквально на полуслове: «А он, мятежный, ищет бури, как будто в бурях есть покой…»
На этом конфликте между рациональностью и абсурдом и строится интеллектуальное движение «Трёх сестёр»: на каждую «сильную» фразу приходится «пустая», на всякую «философию» — своё «потяни меня за палец». С известными оговорками можно говорить о полифоничности пьесы: возвышенные мысли и задиристые остроты оказываются в нерасторжимой связи друг с другом. И те и другие хочется разгадывать, находить в них сюжетные подсказки или взаимные отражения: например, фраза «Он ахнуть не успел, как на него медведь насел», которую несколько раз повторяет Солёный, — сниженная вариация вершининского «Как идёт время! Ой, ой, как идёт время!».