Харитон Платонов. Цыганка с бубном. 1877 год[234]
В беседе со стариком и Земфирой Алеко воспроизводит руссоистскую критику городской цивилизации: там люди не знают природной жизни, «стыдятся» естественной «любви», «гонят мысли», «торгуют волей», «просят денег да цепей». Вывод:
Что бросил я? Измен волненье,
Предрассуждений приговор,
Толпы безумное гоненье
Или блистательный позор.
Здесь в Алеко проступают черты романтического героя-беглеца, противостоящего толпе. Однако бросающаяся в глаза близость процитированных строк стихотворению Пушкина «Дружба» (1824–1825) свидетельствует о более глубоком конфликте, заложенном в саму природу общества, в котором естественные чувства (дружба или любовь) немедленно искажаются и превращаются в пороки:
Что дружба? Лёгкий пыл похмелья
Обиды вольный разговор,
Обмен тщеславия, безделья
Иль покровительства позор.
Почему Алеко не удаётся стать цыганом?
Это центральный вопрос пушкинской поэмы. Формально Алеко цыганом поначалу становится — два года он живёт и кочует с табором на лоне природы, он волен и любим, «с пеньем зверя водит» и «к бытью цыганскому привык». Однако проблема заключается в том, что человек — это не производная от той среды, в которой он находится. Алеко воплотил свои мечты в реальность, он — один из цыганов, однако счастливым, подобно им, он так и не становится.
Почему? Виною всему — страсти, т. е. внутренняя природа человека, которую невозможно изменить, его «судьба»: «И всюду страсти роковые, / И от судеб защиты нет». Фактор «страстей» подчёркивается Пушкиным неоднократно. Страсти проявляют себя на «бессознательном» уровне, как мы бы сейчас сказали. Сам герой не осознаёт причины разлада с цыганской жизнью. Алеко вспоминает о прежней жизни — «волшебной славе», «роскоши» и «забавах» (атрибуты цивилизованного мира), но они его до поры до времени не тревожат, он — «беспечен». И тем не менее порой его посещает неведомая тоска: «И грусти тайную причину / Истолковать себе не смел». Эта грусть — предчувствие «судьбы», следствие того, «как играли страсти его послушною душой!». «Они проснутся: погоди!»
И здесь философская линия вновь смыкается с любовной: проверку страстями Алеко проходит в процессе отношений с Земфирой. Полная свобода оказывается для Алеко неприемлемой — он поддаётся страстям, мстит и в этот момент перестаёт быть цыганом, теряя свою свободу[235]. Он «наслаждается мщеньем». В разговоре со стариком Алеко выступает в амплуа классического злодея: убийство спящего и беззащитного врага, «свирепый смех», немедленно усиленный повтором — «И долго мне его паденья / Смешон и сладок был бы гул». Итог подводит сама Земфира: «…мой муж ревнив и зол». От цыганской и человеческой добродетели не остаётся и следа. Причина — сама природа человека, управляющая им часто помимо его собственного желания.
Зачем старик рассказывает Алеко историю о римском изгнаннике — Овидии?
Прежде всего заметим, что изгнанный «полудня житель» выполняет важную функцию в сюжете поэмы — своеобразного двойника героя. Таких двойников в тексте несколько — помимо Овидия, это сам старик цыган в рассказе о его молодости и любви к Мариуле, а также повествователь в эпилоге поэмы. Двойники несут с собой альтернативные версии событий, показывают, как они могли бы развиваться. Это фон для действий Алеко. Сравнивая Алеко с «двойниками», мы можем лучше понять мотивировку поступков главного персонажа.
Что мы узнаём о «полудня жителе» из текста поэмы? Он оказался на берегах Дуная в изгнании по воле «царя», он был поэтом, не приспособленным к повседневной жизни («Чужие люди за него / Зверей и рыб ловили в сети») старцем и скитальцем. Более того, жизнь в Бессарабии его тяготила, он стремился вернуться домой и умер на чужбине, «и завещал он, умирая, / Чтобы на юг перенесли / Его тоскующие кости». Алеко уточняет, что речь идёт о римском поэте.
В пушкинских строках современники без труда распознавали аллюзию на судьбу Овидия. Публий Овидий Назон был сослан Августом в 8 году нашей эры по непонятному до сих пор обвинению во время распри Юлиев и Клавдиев, боровшихся за влияние на императора. С точностью можно сказать, что поводом к ссылке стали именно литературные тексты Овидия. Место ссылки — город Томы (румынская Констанца) на Чёрном море, рядом с устьем Дуная, где поэт и скончался. Таким образом, Овидий был сослан не в Бессарабию, и Пушкин об этом знал.
Как бы то ни было, описание «бессарабских» страданий Овидия проецируется, во-первых, на сюжет поэмы, во-вторых, на биографический миф самого Пушкина. Овидий был свободен, но несчастлив, поскольку тосковал по отечеству. В сущности, то же происходит и с Алеко: цыганская вольность не привела его к счастью. Сначала кажется, что Алеко и Овидий принципиально по-разному воспринимают Бессарабию, однако затем выясняется, что они похожи: их прежняя жизнь имеет над ними большую власть. Сам же Пушкин проявлял в тот период особый интерес к Овидию (что, в частности, выразилось в стихотворении «К Овидию», 1821 года, посвящённом римскому поэту). Параллели в судьбе понятны — ссылка по воле императора в наказание за стихотворный текст в отдалённую провинцию. Впрочем, этим сходство и ограничивалось: «Суровый славянин, я слёз не проливал… ‹…› Изгнание твоё пленяло втайне очи, / Привыкшие к снегам угрюмой полуночи». В последних строках чувствуется даже ирония: одно и то же место ссылки было севером для Овидия и югом — для Пушкина.
Древнеримский поэт Овидий Назон. Гравюра Джеймса Годби по рисунку Джованни Баттисты Чиприани. 1815 год.
Описание бессарабских страданий Овидия проецируется на сюжет поэмы и на биографический миф самого Пушкина[236]
Почему о намерениях Земфиры изменить Алеко мы узнаем из её песни?
Песня — непременный атрибут цыганской жизни. Страсть этого народа к музыке была известна и за пределами Бессарабии. В частности, столичные цыгане, общество которых часто любили жившие в Петербурге и Москве русские дворяне, отличались именно ярко выраженными способностями к пению.
«Литературная» песня Земфиры — «Старый муж, грозный муж…» — основана на подлинной песне, но не цыганской, а молдавской[237]. На первый взгляд, её слова лишь косвенно относятся к Алеко. Герой — отнюдь не «седой» старик, которому Земфира противопоставляет «молодого» и «смелого» любовника из песни. Однако цыганка не скрывает, что прямым адресатом её высказывания служит именно Алеко: «Я песню про тебя пою».
Именно благодаря песне настоящее цыганской вольной жизни соединяется в поэме с прошлым. Песня выступает в функции предсказания. Старый цыган замечает Алеко, что она «во время наше сложена»: «Её, бывало, в зимню ночь / Моя певала Мариула, / Перед огнём качая дочь». Чем закончилась история старика и Мариулы, мы знаем. Знает это и Алеко. Однако случившееся прежде повторяется лишь наполовину. Цыганка изменяет мужу, но Алеко мстит, вопреки тому, что сделал в своё время цыган. Алеко сделан прозрачный намёк на измену и дана рекомендация, как поступить в этом случае, однако он решает иначе. Алеко нарушает привычный для цыган ход событий и тем самым порывает с природным миром вольного народа.
Что означают сны Алеко?
Сны важны в поэме, поскольку именно в этом состоянии обнаруживают себя «роковые страсти» человека, проявляется его истинная природа. Характерно, что «страсти» у Пушкина «просыпаются» именно в то время, когда человек засыпает.
Снов в «Цыганах» несколько. Сном заканчивается эпизод знакомства старика и Алеко. Герой остаётся в таборе, после чего Земфира говорит: «Но поздно… месяц молодой / Зашёл; поля покрыты мглой, / И сон меня невольно клонит…» Цыгане живут в соответствии с природным циклом — месяц указывает на время сна. Эта параллель вновь появится в поэме: старик будет объяснять Алеко суть цыганской «естественной» любви через сравнение женского сердца с луной.
Первый сон Алеко пугает Земфиру: «О мой отец! Алеко страшен. / Послушай: сквозь тяжёлый сон / И стонет, и рыдает он». Старик предполагает, что это «домашний дух», согласно русскому преданью, мучающий героя. Во сне Алеко произносит «другое имя» с «хриплым стоном» и «скрежетом ярым». Проснувшись, он помнит лишь «страшное» сновидение о Земфире, которому он, по совету цыганки, отказывается верить. Мы точно не знаем, чье имя произнёс Алеко, но можно предположить, что речь идёт о другой женщине из его тёмного прошлого. Таким образом, во сне проявляют себя «страшные» наклонности Алеко. Страсть к насилию, связанному с изменой, усилена намёком на прежнюю, «цивилизованную», жизнь героя.
Второй сон Алеко предшествует кровавой развязке поэмы. Здесь границы сна и реальности будто исчезают. Герой спит — и, пользуясь этим, Земфира встречается с молодым цыганом. Во сне Алеко является «смутное виденье», которое заставляет его проснуться и обнаружить, что Земфира исчезла. Он идёт на курган с могилами и застаёт там Земфиру и её возлюбленного. При этом Алеко не понимает, спит ли он или бодрствует: «Идёт… и вдруг… иль это сон?» Порочная страсть переходит из сна в реальность. Наконец, в финале основного текста поэмы сон как время, когда тайные страсти становятся явью, больше уже не нужен, он выполнил свою функцию. Именно поэтому Алеко не спит: «Настала ночь: в телеге тёмной / Огня никто не разложил, / Никто под крышею подъёмной / До утра сном не опочил».
Как жизнь старика связана с жизнью Алеко?
Старик рассказывает о своей любви к Мариуле в центральный с философской точки зрения момент поэмы — во время спора о ревности между Алеко и цыганом. В этой перспективе биография старика очень важна — она указывает Алеко на «правильный» любовный сценарий, который соответствует поведению свободного человека.