[342]. В «Годунове» изображены два типа женской любви (Ксения и Марина), два типа словесности (летописание Пимена и латинские стихи краковского придворного поэта), два пира (в Москве у князя Шуйского и в Самборе у воеводы Мнишка), два типа аристократии (польская шляхта и русское боярство) и две церкви — православная и католическая (их представители: патриарх Иов и pater Черниковский)[343].
Лжедмитрий I. Из сборника «Thesaurus picturarum». 1564–1606 годы[344]
Польская тема приобрела неожиданную актуальность в момент публикации «Бориса Годунова»: началось и продолжалось Польское восстание 1830–1831 годов. Пушкин противился поискам в трагедии политических намёков (allusions), которые не были в ней заложены. 7 января 1831 года он с неудовольствием писал своему другу-издателю Петру Плетнёву, что после появления немецкого перевода «Годунова» европейские критики «будут искать в „Борисе“ применений к Варшавскому бунту и скажут мне, как наши: „Помилуйте-с!..“»[345]
Какова пушкинская философия истории и государственной власти, выраженная в «Борисе Годунове»?
В пушкинской трагедии четыре действующие силы: народ, аристократия, царь и самозванец. Царь правит боярами, аристократы-бояре манипулируют народным мнением, народный бунт используется для взятия власти, приходит новый царь, который оказывается самозванцем. Проблема самозванства живо интересовала Пушкина. Следующему великому самозванцу российской истории — Емельяну Пугачёву — он посвятит и исторический труд («История Пугачёва», которую император собственноручно переименовал в «Историю пугачёвского бунта»), и исторический роман («Капитанская дочка»). Получается, что ни монарх, ни аристократия и ни народ не являются единовластными движителями истории. Кто-то или что-то периодически самовольно нарушает её ход, поэтому невозможно ни уверенно предсказать будущее, ни полностью восстановить логику истории. Об этом Пушкин размышлял в заметках о втором томе «Истории русского народа» Полевого (1830): «Не говорите: иначе нельзя было быть. Коли было бы это правда, то историк был бы астроном и события жизни человечества были бы предсказаны в календарях, как и затмения солнечные. Но провидение не алгебра. Ум человеческий… видит общий ход вещей и может выводить из оного глубокие предположения, часто оправданные временем, но невозможно ему предвидеть случая — мощного, мгновенного орудия провидения»[346]. В «Борисе Годунове» слово «провидение» употреблено лишь единожды, но в подчёркнуто значимом контексте. В сцене «Лес», где действуют только два персонажа — Лжедмитрий и Гаврила Пушкин, предок автора говорит о царевиче-самозванце: «Хранит его, конечно, провиденье»[347].
Отчего у Бориса «мальчики кровавые в глазах»?
Сейчас мы воспринимаем эти слова однозначно, как видéние убиенного младенца. Однако Даль в «Пословицах русского народа» приводит в тематическом разделе «Здоровье — хворь» пословицу: «Въ глазахъ позеленѣло; въ глазахъ мальчики заплясали»[348]. Он же в «Словаре живого великорусского языка» указывает на близкие выражения: мальчики / угланчики [то же, что мальчики] / мухи въ глазахъ бѣгаютъ, со значением «пестритъ, темнитъ»[349]. Выражение «мальчики в глазах» встречается и обыгрывается в текстах конца XVIII — начала XIX века. Есть анекдот о Ермиле Кострове, переводчике «Илиады» и «Песен Оссиана», известном своей страстью к спиртному:
Раз, после весёлого обеда у какого-то литератора, подвыпивший Костров сел на диван и опрокинул голову на спинку. Один из присутствующих, молодой человек, желая подшутить над ним, спросил:
— Что, Ермил Иванович, у вас, кажется, мальчики в глазах?
— И самые глупые, — отвечал Костров[350].
Таким образом, в языке пушкинского времени «мальчики в глазах» — это готовое выражение, фразеологизм, а в устах Бориса это оговорка, выдающая — прямо по Фрейду! — его бессознательные страхи.
Почему в конце пьесы «народ безмолвствует»?
Первоначальная редакция «Бориса Годунова» завершалась возгласом «народа»: «Да здравствует царь Димитрий Иванович!»[351] Фраза взята у Карамзина («История государства Российского», т. XI, гл. III): когда бояре «хотели схватить гонцов Лжедимитриевых: народ не дал их и завопил: „Время Годуновых миновалось! ‹…› Да здравствует царь Димитрий! ‹…› Гибель племени Годуновых!“»[352] В печатной редакции текст заканчивается знаменитой ремаркой «Народ безмолвствует»[353]. Она подала повод для множества интерпретаций. Каноническая принадлежит, как и во многих других случаях, Белинскому: «Это — последнее слово трагедии, заключающее в себе глубокую черту, достойную Шекспира… В этом безмолвии народа слышен страшный, трагический голос новой Немезиды, изрекающей суд свой над новою жертвою — над тем, кто погубил род Годуновых…»[354] Позднейшие читатели уже не помнили, что эффектную фразу о «голосе новой Немезиды» Белинский позаимствовал из статьи немецкого любителя русской литературы Карла Августа Фарнхагена фон Энзе (1785–1858), вышедшей в 1838 году и в следующем году дважды переведённой на русский язык[355].
Не считается окончательно решённым вопрос об источнике пушкинской ремарки. Выражение «народ безмолвствовал» встречается у Карамзина, но по другому поводу[356]. Большинство исследователей с теми или иными оговорками соглашаются с предположением академика Михаила Алексеева о том, что источником — «триггером», подсказавшим Пушкину решение заменить финальную реплику немой ремаркой, стали слова Мирабо[357], процитированные в «Истории французской революции» Адольфа Тьера: «Le silence des peuples est la leçon des rois» («Молчание народа — урок королям»). Мирабо не был автором этого афоризма — он принадлежит архиепископу Сенезскому Жану Бове (1731–1790)[358].
Александр Пушкин. «Повести Белкина»
О чём эта книга?
В сборник «Повести покойного Ивана Петровича Белкина, изданные А. П.» входит пять историй из провинциальной и московской жизни, рассказанных заявленному составителю Белкину различными «особами».
«Выстрел» — история о растянувшейся на несколько лет дуэли, о битве самолюбий, природе храбрости и психологии мести.
«Метель» — трагикомедия странной женитьбы, вдруг — через несколько лет — завершающаяся встречей героини со случайно обручённым с ней незнакомцем.
«Гробовщик» — рассказ о мрачном профессионале похоронного дела (противопоставленном весёлым гробокопателям Шекспира и Вальтера Скотта), к которому во сне являются обманутые им когда-то мертвецы. «Ты не узнал меня, Прохоров, — сказал скелет. — Помнишь ли отставного сержанта гвардии Петра Петровича Курилкина, того самого, которому, в 1799 году, ты продал первый свой гроб — и ещё сосновый за дубовый?»
«Станционный смотритель» — вариация сюжета о «блудной дочери», которая вопреки воле отца бежит в Петербург с гусаром, но — вопреки его опасениям — не оказывается на панели, а выходит замуж и появляется на могиле умершего от горя родителя «в карете в шесть лошадей, с тремя маленькими барчатами и с кормилицей, и с чёрной моською».
«Барышня-крестьянка» — счастливая версия «Ромео и Джульетты» в декорациях русской деревни. У враждующих соседей есть сын и дочь; желая познакомиться с молодым человеком, вовсе не бедная Лиза переодевается крестьянкой; страстные свидания завершаются узнаванием барышни, примирением семей и будущей помолвкой. «Читатели избавят меня от излишней обязанности описывать развязку».
Здесь развязка не описана, но ясна. В других случаях Пушкин строит действие по законам Аристотеля: завязка — перипетии — кульминация и развязка. Однако при структурном сходстве «Повести Белкина» очень разнообразны по проблематике и эмоциональному строю.
Василий Тропинин. Портрет Александра Сергеевича Пушкина. 1827 год[359]
Когда она написана?
«Повести Белкина» (установившееся сокращённое название книги) созданы в так называемую первую Болдинскую осень. После успешного сватовства к Наталье Гончаровой Пушкин отправился улаживать дела в выданное ему отцом по случаю женитьбы имение Большое Болдино (Нижегородская губерния), надеясь вскоре вернуться в Москву. Однако начавшаяся в городе эпидемия холеры и дорожные карантины задержали его на три месяца (с 3 сентября по 5 декабря 1830 года). Вынужденное ожидание оказалось самым счастливым и продуктивным временем в пушкинской творческой биографии.
Вернувшись в Москву, поэт написал будущему издателю Петру Плетнёву в Петербург: «Скажу тебе (за тайну), что я в Болдине писал, как давно уже не писал. Вот что я привёз сюда: 2 последние главы „Онегина“, 8-ю и 9-ю, совсем готовые в печать. Повесть, писанную октавами (стихов 400), которую выдадим Anonyme. Несколько драматических сцен, или маленьких трагедий, именно: „Скупой рыцарь“, „Моцарт и Сальери“, „Пир во время чумы“ и „Дон Жуан“. Сверх того, написал около 30 мелких стихотворений. Хорошо? Ещё не всё (весьма секретное) [для тебя единого. — Прим. Пушкина]. Написал я прозою 5 повестей, от которы