Что было дальше?
Современники почти не обратили внимания на образ составителя, создателя книги. Его переоценку начал скорее поэт, чем критик, «последний романтик» Аполлон Григорьев. Он превратил скромного Ивана Петровича едва ли не в главного героя русской ментальности, придумав смирный тип, противопоставленный типу хищному (так чуть раньше Тургенев разделил человечество на Гамлетов и Дон Кихотов):
Тип Ивана Петровича Белкина был почти любимым типом поэта в последнюю эпоху его деятельности. ‹…› Белкин пушкинский есть простой здравый толк и простое здравое чувство, кроткое и смиренное, — толк, вопиющий против всякой блестящей фальши, чувство, восстающее законно на злоупотребления нами нашей широкой способности понимать и чувствовать.
Чуть позднее эту идею подхватил Достоевский, в чьём журнале «Время» печатался Григорьев: «Но обращусь лучше к нашей литературе: всё, что есть в ней истинно прекрасного, то всё взято из народа, начиная с смиренного, простодушного типа Белкина, созданного Пушкиным. У нас всё ведь от Пушкина»[368].
К пушкинской книге стал внимательно присматриваться и сам герой григорьевской статьи: «Вы не поверите, что я с восторгом, давно уже мною не испытываемым, читал это последнее время, после вас — „Повести Белкина“, в 7-й раз в моей жизни. Писателю надо не переставать изучать это сокровище. На меня это новое изучение произвело сильное действие. Я работаю, но совсем не то, что хотел»[369]. А работает Толстой в это время над «Анной Карениной». Письмо не было отправлено, но вскоре тому же адресату было написано другое, со сходной оценкой.
Затем наступило время историко-литературных штудий. Первой монографией оказалась уже послереволюционная эссеистическая книжка-брошюра В. С. Узина «О Повестях Белкина. Из комментариев читателя» (1924).
В советскую эпоху «Повести Белкина» начали экранизировать и ставить на сцене. Ещё в немом кино по одной и той же повести были сняты «Станционный смотритель» (1918, режиссёр Александр Ивановский) и «Коллежский регистратор» (1925, режиссёры Юрий Желябужский, Иван Москвин). Актёр МХТ Москвин сыграл здесь главную роль, которую считают одной их лучших его киноработ.
Через десятилетия разные советские режиссёры и с разным успехом воспроизвели весь цикл в звуковом кино и телеверсиях: «Метель» (1964, режиссёр Владимир Басов), «Выстрел» (1966, режиссёр Наум Трахтенберг), «Станционный смотритель» (1972, режиссёр Сергей Соловьёв), «Повести Белкина: Гробовщик» (1990, режиссёр Пётр Фоменко), «Барышня-крестьянка» (1995, режиссёр Алексей Сахаров).
Георгий Свиридов написал к «Метели» музыку, которая позднее превратилась в самостоятельное произведение — «Музыкальные иллюстрации к повести А. С. Пушкина „Метель“» (1974).
В год очередной пушкинской относительно круглой даты (220 лет со дня рождения) большой проект начал РАМТ (Российский академический молодёжный театр). Молодые режиссёры в разных театральных пространствах в течение года поставят все пушкинские повести. 6 июня 2019 года, в день рождения поэта, состоялась премьера «Станционного смотрителя» (режиссёр Михаил Станкевич).
В литературе же на самый смелый эксперимент — и тоже в странную круглую дату, столетие со дня смерти поэта, — решился Михаил Зощенко. Он сочинил «шестую повесть Белкина» «Талисман», сопроводив этот опыт следующей преамбулой:
Мне казалось (и сейчас кажется), что проза Пушкина — драгоценный образчик, на котором следует учиться писателям нашего времени.
Занимательность, краткость и чёткость изложения, предельная изящность формы, ирония — вот чем так привлекательна проза Пушкина. ‹…›
И вот теперь, после семнадцати лет моей литературной работы, я не без робости приступаю к копии с пушкинской прозы. И для данного случая я принял за образец «Повести Белкина». Я надумал написать шестую повесть в той манере и в той «маске», как это сделано Пушкиным.
В новелле в концентрированном виде представлены мотивы «Повестей Белкина». Действие её происходит накануне и во время Отечественной войны 1812 года. Здесь есть страстная любовь, несостоявшаяся дуэль, ситуация qui pro quo, таинственный талисман (цепочка с головой дракона), несчастный случай (самоубийство). Тщательно воспроизводится и «белкинская» структура рассказа в рассказе, предварённая эпиграфом из оды Михаила Хераскова «Знатная порода»: «Не титла славу вам сплетают, / Не предков наших имена». В то же время Зощенко отказывается от своих знаменитых «словечек», от сказа. Лишь серьёзный нравоучительный финал (поручик потерял подаренный любимой женщиной талисман и спасся благодаря собственной смелости) отчасти корректирует пушкинскую повествовательную логику. В общем же «Талисман» органично выглядит в качестве «Шестой повести Белкина». Михаил Зощенко умел и это.
Почему Баратынский «ржал и бился»?
Описанная Пушкиным реакция его приятеля, сурового элегического поэта-философа Евгения Баратынского, кажется странной. Что же смешного он нашёл в повестях?
Исследователи обычно утверждают, что Пушкин пародировал штампы устаревшей и устаревающей массовой просветительской, сентиментальной и романтической литературы. При чтении повестей полемическая авторская интонация, конечно, ощутима, причём очевидна и её динамика. Насмешки, иронии почти лишены «Выстрел», «Метель» и «Станционный смотритель», она пунктирно появляется в «Барышне-крестьянке», а в «Гробовщике» доминирует.
Мы, однако, не расхохочемся, а в лучшем случае улыбнёмся, читая такие, например, парадоксальные фрагменты: «Над воротами возвысилась вывеска, изображающая дородного Амура с опрокинутым факелом в руке, с подписью: „Здесь продаются и обиваются гробы простые и крашеные, также отдаются напрокат и починяются старые“» — или: «Из русских чиновников был один будочник, чухонец Юрко, умевший приобрести, несмотря на своё смиренное звание, особенную благосклонность хозяина. Лет двадцать пять служил он в сём звании верой и правдою, как почталион Погорельского. Пожар двенадцатого года, уничтожив первопрестольную столицу, истребил и его желтую будку. Но тотчас, по изгнании врага, на её месте явилась новая, серенькая с белыми колонками дорического ордена, и Юрко стал опять расхаживать около неё с секирой и в броне сермяжной» (комментаторы подсказывают, что Пушкин отсылает нас к повести Антония Погорельского «Лафертовская маковница» и сказке Александра Измайлова «Дура Пахомовна»).
«Ржание» Баратынского можно понять, но невозможно разделить. Полемические, пародийные аспекты «Повестей» утрачены и проявляются только после объяснений исследователей.
Иллюстрация В. В. Гельмерсена к повести «Выстрел». Первая дуэль Сильвио и графа. 1900 год[370]
Такова обычная судьба пародии, причём не гротескной, гиперболической: утрата второго плана превращает её в «просто рассказ» (или стихи), не обязательно смешные.
К счастью, пародийная установка не является для Пушкина определяющей.
Зачем в «Повестях» Иван Петрович Белкин и другие рассказчики?
Современники практически не обратили внимания на пушкинскую маску. Позднейшие исследователи, напротив, часто выдвигали её на первый план, называя предисловие к сборнику шестой повестью. Существуют работы, подробно разграничивающие голоса и стили титулярного советника А. Г. Н. и девицы К. И. Т., И. П. Белкина, издателя А. П., наконец, самого автора.
«В „Повестях Белкина“ образ автора складывается из сложных стилистических отношений между „издателем“, автором, его биографом — другом автора и рассказчиками. ‹…› Стиль Белкина теперь становится посредствующим звеном между стилями отдельных рассказчиков и стилем „издателя“, наложившего на все эти рассказы отпечаток своей литературной манеры, своей писательской индивидуальности. ‹…› Каждая повесть представляет собою синтез разных стилей, разных пластов речи», — пишет[371] Виктор Виноградов.
В оппозиции к подобному онтологическому прочтению, превращающему невидимого Белкина в характер, подобный Сильвио или Вырину, другой филолог может заявить: «…Нарочитая человеческая неопределённость и отсутствие своего выраженного слова в тексте отличают рассказчика Белкина от рассказчика более обычного типа. ‹…› Белкин — не воплощённый рассказчик — фигура, более характерная для послепушкинской прозы, — но „медиум“, повествовательная среда, объединившая повествующего автора с миром его повествования»[372].
В общем, про маску Белкина можно сказать примерно то же, что и про пародийность «Повестей»: если даже исследовательские усилия позволяют её обнаружить, читателем она практически не улавливается.
Зачем в «Повестях Белкина» нужны эпиграфы?
Общий эпиграф к сборнику взят из комедии Дениса Фонвизина «Недоросль» (1781; д. 4, явл. VIII):
Г-ж а П р о с т а к о в а
То, мой батюшка, он ещё сызмала
к историям охотник.
С к о т и н и н
Митрофан по мне.
Контекст, знакомый читателю пушкинской эпохи, уже намечал позицию книги по отношению к предшествующей литературной традиции и настраивал на определённое прочтение. После неудачного испытания Митрофанушки в грамматике (знаменитые «дверь существительна» и «дверь прилагательна») переходят к истории, причём собеседники Правдина и Милона, «Скотининых чета седая», путаются в значениях истории как предмета и историй, которые рассказывает скотница Хавронья. Уже в эпиграфе издатель А. П. лукаво подмигивает понимающему читателю: не будут ли рассказы титулярного советника, девицы и прочих напоминать истории словоохотливой скотницы?