Далее в пяти повестях использовано шесть эпиграфов («Выстрелу» досталось два).
Пушкин вообще любил эпиграфы: он сопровождал ими «Евгения Онегина», «Капитанскую дочку», «Пиковую даму». Сохранился листок, где все эпиграфы к повестям выписаны на одной странице. Они взяты из повести Александра Бестужева-Марлинского «Вечер на бивуаке», а также из стихов пушкинских предшественников и современников — Баратынского, Жуковского, Державина, Вяземского и Богдановича. Таким образом, Пушкин-прозаик расширяет литературный фон «Повестей», предлагает — в отличие от скрытых сюжетных параллелей — явную пунктирную «антологию», включающую классиков, сентименталистов, романтиков и своих современников, ещё не приписанных к определённым эпохам и направлениям.
Эпиграфы вступают в разные отношения с текстом.
Эпиграфы к «Выстрелу» («Стрелялись мы. Баратынский». «Я поклялся застрелить его по праву дуэли (за ним остался ещё мой выстрел). Вечер на бивуаке») и «Метели» (большая цитата из «Светланы» Жуковского) выделяют кульминационные эпизоды повестей: растянувшуюся во времени дуэль и странное, таинственное венчание в церкви.
Эпиграф «Коллежский регистратор, / Почтовой станции диктатор. Князь Вяземский» иронически освещает содержание самого серьёзного, драматического «Станционного смотрителя». Самсон Вырин оказывается не диктатором, а невольной жертвой. Впрочем, ирония очевидна уже в оксюмороне Вяземского: коллежский регистратор (низшая ступень в Табели о рангах) — диктатор.
Эпиграф в «Барышне-крестьянке»: «Во всех ты, Душенька, нарядах хороша. Богданович», — напротив, дублирует фабулу, в которой Лиза Муромская оказывается привлекательна во всех превращениях.
Серьёзность, мрачность сентенции Державина («Не зрим ли каждый день гробов, / Седин дряхлеющей вселенной?») контрастирует с юмором «Гробовщика».
В планах Пушкина был и ещё один вариант общего эпиграфа к повестям: «А вот то будет, что и нас не будет». Однако этой сентенции святогорского игумена Ионы, достойной шекспировских гробовщиков, он предпочёл дурашливо-жизнерадостные реплики фонвизинских персонажей.
В чём же всё-таки смысл пушкинского эксперимента?
Главным героем/двигателем сюжета «Повестей Белкина» кажется Случай.
В черновике едва начатого стихотворения «О, сколько нам открытий чудных…» (октябрь — ноябрь 1829) он назван «бог изобретатель», а в вариантах ещё — «вождь», «отец», наконец, «изобретательный слепец».
В статье об «Истории русского народа» Николая Полевого, которую Пушкин писал в Болдинскую осень параллельно с повестями, есть более абстрактная формула: «Ум человеческий, по простонародному выражению, не пророк, а угадчик, он видит общий ход вещей и может выводить из оного глубокие предположения, часто оправданные временем, но невозможно ему предвидеть случая — мощного, мгновенного орудия провидения».
В «Повестях» Пушкин, пожалуй, ближе к поэтической формулировке. Случай здесь в самом деле изобретательный слепец, обращённый к простодушному Ивану Петровичу Белкину или девице К. И. Т., подстраивающий встречи рассказчика с Сильвио и его дуэльным противником, вопреки опасениям отца устраивающий счастливую судьбу Дуни, соединяющий двух влюблённых драматически («Метель») или анекдотически («Барышня-крестьянка»), дающий плутоватому гробовщику радостное пробуждение и надежду на изменение.
Пушкин обнаруживает новеллистические структуры в современной жизни. Но его «вдруг» оказываются не ужасными или таинственными, а тёплыми, домашними, ручными, в конечном счёте вросшими в русский быт, вырастающими из него.
Почему Сергей Довлатов мечтал быть наследником Пушкина и при чём тут «Повести Белкина»?
К простым и загадочным пушкинским фабулам-анекдотам критика и литературоведение почти за два века создали разнообразные пристройки. Аполлон Григорьев придумал смирного Белкина, Наум Берковский — эпическую полноту повестей, многочисленные исследователи интертекстов — библиотеку иронических отсылок, Александр Белый — драму совести, Владимир Маркович — незавершённость, загадочность характеров.
А что, если посмотреть на эти тексты простодушно-детски, «подстриженными глазами»? Тогда мы заметим основные, базовые эмоции повестей: трагизм «Станционного смотрителя», драматизм «Выстрела» и мелодраматизм «Метели», идиллически счастливую развязку «Барышни-крестьянки», юмор «Гробовщика».
Когда лицеист Павел Миллер в 1831 году увидел у Пушкина уже отпечатанную книжку «Повести покойного Ивана Петровича Белкина, изданные А. П.» и осведомился об авторе, Пушкин ответил: «Кто бы он там ни был, а писать повести надо вот этак: просто, коротко и ясно».
Автор уже почти классического «Заповедника» (изба-музей Сергея Довлатова находится сегодня в двух километрах от священного Михайловского) предложил своё неканоническое объяснение канонической книги:
Пушкин существует как икона, но не как учебное пособие, а между тем я совершенно однозначно считаю, что проза Пушкина — лучшая на русском языке, конкретно «Капитанская дочка», и ещё в больше степени — «Повести Белкина». И главное тут не простота и ясность Пушкина, а ещё и нечто большее.
Читая Пушкина, видишь, что проза может обойтись без учёности, без философии и религии, даже без явной, подчёркнутой духовности. То есть достаточно как следует рассказать историю, житейский случай, и глубина жизни, её духовное содержание и всё прочее — проявятся сами собой. Чудо «Повестей Белкина» именно в том для меня, что это всего лишь «случаи из жизни», рассказанные без затей. Ни одну книгу я не перечитывал столько раз, сколько «Белкина», может, раз тридцать.
То есть Довлатов читал этого Пушкина — явная гипербола — в четыре раза чаще, чем Лев Толстой: тридцать раз против семи!
В другом месте он размечтался: «Я очень намекал Майку Скэммелу, который пишет статью в „Атлантик“, чтобы он ввернул: „Среди русских много последователей Толстого, Достоевского, Булгакова, Зощенко, но эпигон Пушкина-прозаика — один, Сергуня…“»
«…Достаточно как следует рассказать историю…» Мысль Довлатова возвращает нас к первоосновам. История (миф), житейский случай (анекдот) — с этого начинается повествовательное искусство, этим оно, возможно, и окончится (фейсбучный пост — тоже в конечном счёте случай из жизни).
Александр Пушкин. «Маленькие трагедии»
О чём эта книга?
«Маленькие трагедии» — условный цикл из четырёх одноактных пьес в стихах, действие которых происходит в Западной Европе в разные времена. В основе сюжета трёх пьес («Каменный гость», «Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери») человеческие страсти (любовь, ревность, скупость, зависть) и их драматические проявления; тема четвёртой, «Пира во время чумы», — глобальная катастрофа, которая мыслится как расплата или испытание.
Когда она написана?
В 1826 году Пушкин набрасывает следующий перечень сюжетов: «Скупой. Ромул и Рем. Моцарт и Сальери. Д. Жуан. Иисус. Беральд Савойский. Павел I. Влюблённый бес. Димитрий и Марина. Курбский». Из перечисленных десяти тем три воплощены в «Маленьких трагедиях» (сюжет с «Дмитрием и Мариной» уже был частично разработан в «Борисе Годунове»). Таким образом, замысел цикла относится уже к этому времени, как и первый набросок «Моцарта и Сальери». Михаил Погодин в дневнике за 1826 год со слов Веневитинова говорит о «Моцарте и Сальери» как об уже написанной пьесе, что, видимо, не соответствует действительности. В январе 1826-го Пушкин также делает запись: «Жид и сын. Граф». Она явно относится к замыслу «Скупого рыцаря».
Непосредственно к работе над «Маленькими трагедиями» Пушкин приступил во время Болдинской осени[373] 1830 года. «Скупой рыцарь» был закончен 23 октября, «Моцарт и Сальери» — 26 октября, «Каменный гость» — 4 ноября и «Пир во время чумы» — 6 ноября.
Неизвестный художник. Портрет Александра Пушкина. Первая половина XIX века[374]
Как она написана?
Общим для всех четырёх пьес оказывается стих — «шекспировский» пятистопный ямб. Пьесы лаконичны: в них от одной до четырёх сцен, а действие занимает не более двух дней. Действующих лиц мало: в «Моцарте и Сальери» — всего два, не считая безмолвного скрипача; пятеро в «Скупом рыцаре» (Альбер, Иван, Барон, Герцог и Соломон). В то же время в «Пире во время чумы» и в «Каменном госте» (в сцене у Лауры) присутствуют статисты, не участвующие непосредственно в действии.
Лишь три героя «Трагедий» — Сальери, Барон и Председатель — выражают своё кредо в более или менее пространных монологах. Но конфликт везде резко проявлен, а в трёх трагедиях есть чёткая развязка: гибель одного из героев. Единственное исключение — подчёркнуто фрагментарный «Пир во время чумы». Пьесы реалистичны, за исключением «Каменного гостя» — хотя элемент фантастики в нём, появление статуи Командора, оправдан и освящён литературной традицией.
Рукопись «Пира во время чумы»[375]
Несмотря на краткость пьес, Пушкин несколько раз обращается к интермедиям — музыкальным и стихотворным. В «Моцарте и Сальери» это несколько музыкальных номеров. В «Пире во время чумы» — песни Председателя и Мери. В «Каменном госте» тоже есть вокальный эпизод: Лаура поёт песню Дон Гуана, при этом самой песни в тексте трагедии нет. Виссарион Белинский предположил, что стихотворение «Я здесь, Инезилья…», написанное за месяц до «Каменного гостя», должно было войти в состав трагедии. При постановках пьесы обычно используется именно оно.
Жанровый характер пьес небесспорен. По крайней мере, «Скупой рыцарь» определяется автором как трагикомедия. Всем четырём пьесам присущи резкие переходы от патетики к разговорной стилистике, внесение в трагедию элементов бытового и комического, тоже восходящее к Шекспиру: скажем, в «Моцарте и Сальери» это эпизод со скрипачом. Эти перемены регистра происходят на очень коротких отрезках текста.