Казалось, что природа сделала непростительную ошибку, определив ей носить тёмно-коричневый по будням капот с мелкими оборками и красную кашемировую шаль в день Светлого воскресенья и своих именин, тогда как ей более всего шли бы драгунские усы и длинные ботфорты.
Выводя таких героинь, Гоголь, разумеется, не намекал ни на какую эмансипацию — для него это типичный комический приём в духе вертепной пьесы: муж-слабак под каблуком у властной сварливой жены. Однако исследователь Иван Ермаков, анализировавший «Вечера» с позиций психоанализа, отмечал, что Гоголь не просто шутил, он тяготел к описанию зрелых женщин: в случае с молодыми девушками (Оксана, Ганна, Параска) писатель довольствовался перечислением эпитетов красоты, которые встречаются в народных песнях (блестящие чёрные очи, косы, брови), тогда как в характеристике старух он чувствовал себя куда более свободным, «там вступал в силу его талант»[409]. Любопытно, что в женщинах, властвующих над мужчинами, у Гоголя почти всегда заложено демоническое начало — они постоянно сравниваются с чертями и ведьмами.
Солопий из «Сорочинской ярмарки», напуганный появлением головы свиньи в окне, бросается наутёк из дома: он думает, что за ним гонится чёрт, на самом деле за ним следует испуганная Хивря. Цыгане, обнаружившие их лежащими друг на друге, тоже припоминают чёрта:
— Что лежит, Влас?
— Так, как будто бы два человека: один наверху, другой нанизу; который из них чорт, уже и не распознаю!
— А кто наверху?
— Баба!
— Ну, вот, это ж то и есть чорт! — Всеобщий хохот разбудил почти всю улицу.
В украинском фольклоре женщина часто соотносится с дьяволом. По одной из легенд, женщина была сотворена не из ребра Адама, а из хвоста чёрта. По другой — увидев бабу и чёрта, апостол Пётр отрубил им обоим головы, а затем приставил их наоборот, с тех пор баба ходит с головой чёрта[410]. Мистический ужас перед женщиной, которая может лишить мужчину воли (или угрозами, как Хивря, или своим обаянием, как Солоха), распространяется на весь цикл и находит отражение даже в рассказе про Шпоньку, казалось бы избавленном от всякой потусторонности. После сватовства Ивану Фёдоровичу снится страшный липкий сон:
То представлялось ему, что он уже женат, что всё в домике их так чудно, так странно: в его комнате стоит, вместо одинокой, двойная кровать. На стуле сидит жена. Ему странно; он не знает, как подойти к ней, что говорить с нею; и замечает, что у неё гусиное лицо. Нечаянно поворачивается он в сторону и видит другую жену, тоже с гусиным лицом. Поворачивается в другую сторону — стоит третья жена. Назад — ещё одна жена. Тут его берёт тоска. Он бросился бежать в сад; но в саду жарко. Он снял шляпу, видит: и в шляпе сидит жена. Пот выступил у него на лице. Полез в карман за платком — и в кармане жена; вынул из уха хлопчатую бумагу — и там сидит жена…
Как известно, сам Гоголь тоже опасался сближаться с женщинами и всю жизнь оставался холостым.
За что герои «Вечеров» клянут «москалей»?
«Москаль» здесь определённо ругательное слово: «если где замешалась чертовщина, то ожидай столько проку, сколько от голодного москаля», «да мне так теперь сделалось весело, как будто мою старуху москали увезли», «пьяный москаль побоится выбросить их нечестивым своим языком», «когда чорт да москаль украдут что-нибудь — то поминай как и звали» и т. д. Однако «москаль» в речи казаков обозначает не москвича, как можно подумать, и даже не обязательно русского: в старину на Украине так называли офицеров, солдат, чиновников, находящихся на государственной службе[411]. Считалось, что им свойственна склонность к обману и пройдошливость. Однако в «Вечерах» также встречается бранное слово «кацап», которое обозначает как раз человека из России. Его употребляет сосед Шпоньки в светской беседе: «Надобно вам знать, милостивый государь, что я имею обыкновение затыкать на ночь уши с того проклятого случая, когда в одной русской корчме залез мне в левое ухо таракан. Проклятые кацапы, как я после узнал, едят даже щи с тараканами».
Вообще, мир «Вечеров» — плодотворная почва для любого рода ксенофобии. В нелестном контексте упоминаются цыгане (они считались «сродни чорту»), евреи («жиды» в фольклоре воспринимались как черти, только ещё хитрее), немцы (под «немцами» понимались любые иностранцы, и они, сюрприз, тоже соотносились с бесами). Но, пожалуй, самыми лютыми врагами для героев «Вечеров» являются католики и ксёндзы. Эта нетерпимость — эхо Брестской унии 1596 года, по которой православная церковь на Украине перешла в подчинение папе, что привело к столкновениям между казачеством и поляками; для многих (особенно малообразованных) жителей Малороссии того времени слово «католик» превратилось в бранное.
Как устроен у Гоголя мир нечистой силы?
Колдовской мир в фольклорном сознании никак не отделён от мира людей, напротив, он состоит с ним в тесных, а зачастую даже в родственных связях. Ведьма Солоха — мать набожного кузнеца Вакулы, который смог одурачить чёрта. Колдун из «Страшной мести» — отец Катерины, жены главного героя Данилы. Ведьма из «Майской ночи» — мачеха панночки, ставшей утопленницей. В «Вечерах» нечисть ведёт себя как люди, а люди — как нечисть. Статус многих героев из-за такой диффузии остаётся непонятным: например, знахарь Пацюк из «Ночи перед Рождеством» застрял где-то посередине между человеческим и демоническим. Сложно охарактеризовать и Басаврюка из «Вечера накануне Ивана Купала»: он то ли «бесовской человек», то ли чёрт, обернувшийся человеком, то ли ходячий покойник — такая расплывчатость для фольклора обычно не характерна.
Приметами связи с демоническим миром в «Вечерах», как и в народной традиции, служат самые невинные вещи: растрёпанные волосы, косоглазие, хромота. Любая инаковость объясняется чертовщиной. Всё, что не соответствует принципам и стандартам патриархальной общины, понимается как проделки дьявола: в связях с нечистым чаще всего подозреваются женщины, люди других национальностей или вероисповеданий, безродные отщепенцы. Характерным примером в этом смысле служит рассказ «Страшная месть»: мы наблюдаем, как отец Катерины, находящийся в ссоре с зятем, постепенно раскрывает свою демоническую сущность, будто намеренно подтверждая подозрения Данилы. Отец Катерины возвращается из чужих краёв после двадцати лет скитаний (уже странно!), не ест привычную еду и отказывается от алкоголя, чем сразу же вызывает в зяте возмущение: «Не захотел выпить! слышишь, Катерина, не захотел мёду выпить… ‹…› Горелки даже не пьёт! экая пропасть! Мне кажется, пани Катерина, что он и в Господа Христа не верует. А? как тебе кажется?» Ещё сильнее настраивают Данилу против свёкра зловещие предвестия и кошмарные сны жены. Кажется, будто он заковывает в цепь отца Катерины не столько из-за того, что тот колдун, сколько из-за предательства родины и веры. Андрей Белый, к примеру, интерпретировал «Страшную месть» как социальную историю, а не мистическую: «Суть же не в том, что „колдун“, а в том, что — отщепенец от рода, „страшно“ не оттого, что „страшен“, а оттого, что страшна жизнь, в которой пришелец издалека выглядит непременно „антихристом“».
Согласно Белому, настоящий ужас «Вечеров» сосредоточен не в изображении чертей и ведьм, а в изображении патриархального общества: «Всякий инако слаженный, — хозяйственник ли, инако мыслящий ли, инако ли одёвый, инако ли сеющий репу, внушает ужас любому скопищу людей, которое тут же „срастается в одно громадное чудовище“ (как у Гоголя в „Сорочинской ярмарке“. — Прим. ред.); каждому в сросшемся со всем, что ни есть, состоянии кажется, „будто залез в прадедовскую душу“ он; а кто не залез, того — бей!»
Где в «Вечерах» прячется сам Гоголь?
Комическое альтер эго писателя можно увидеть в образе панича в гороховом сюртуке, рассказчика нескольких историй из первой части «Вечеров». Иронические комментарии Рудого Панька насчёт излишней литературности историй панича, по сути, предвосхищают упрёки критиков, которых раздражает высокопарный слог Гоголя. В облике героя есть и общие с писателем черты, например способность вынюхать большую порцию табака; в «Вечерах»: «…Захвативши немалую порцию табаку, растёртого с золою и листьями любистка, поднёс её коромыслом к носу и вытянул носом на лету всю кучку, не дотронувшись даже до большого пальца», а вот запись Гоголя в альбоме Елизаветы Чертковой: «…Мой <нос> решительно птичий, остроконечный и длинный… могущий наведываться лично, без посредства пальцев, в самые мелкие табакерки».
Трагическое же альтер эго писателя можно рассмотреть в образе колдуна из «Страшной мести» (о его автобиографизме писали Андрей Белый, Валерий Брюсов, Александр Блок, Дмитрий Мережковский, Алексей Ремизов, Иван Ермаков). И панича, и колдуна роднит друг с другом их статус чужого в диканьковском мире и нежелание соблюдать установленные в нём традиции. Этот бескомпромиссный индивидуализм, чувство отчуждения и инаковости было хорошо знакомо Гоголю (см. у Набокова: «Школьником он с болезненным упорством ходил не по той стороне улицы, по которой шли все; надевал правый башмак на левую ногу; посреди ночи кричал петухом и расставлял мебель своей комнаты в беспорядке, словно заимствованном из „Алисы в Зазеркалье“»). Панич и колдун, по сути, представляют собой два полюса гоголевского творчества, на одном из которых «настоящая весёлость», по Пушкину, на другом — жуткая дьявольщина, пустота.
Александр Пушкин. «Медный всадник»
О чём эта книга?
Поэма, или, по авторскому определению, «петербургская повесть», «Медный всадник» — история безумия и гибели мелкого чиновника Евгения, потерявшего возлюбленную во время наводнения 7 (19) ноября 1824 года.