Мотив фараона реализуется в «Пиковой даме» не только за игорным столом. Писатель Анатолий Королёв замечает: проникнув в дом графини, Германн видит два портрета — её и её покойного мужа, которые можно соотнести с дамой и королём. Выбирая, куда ему идти — в комнату Лизаветы или в кабинет графини, Германн поворачивает направо, в кабинет; правая сторона стола в фараоне — несчастливая для понтёра, и Германн, отказываясь от любви Лизаветы, предопределяет свою судьбу. «Карта на зелёном сукне стола (вот откуда зелёный ельник на полу церкви) и гроб на катафалке — это одно и то же, расклад проигрыша на игральном столе фараона»[449]. Фраза Чекалинского «Дама ваша убита», совершенно обыденная в картёжном арго, для Германна, конечно, означает ещё и смерть старой графини.
Игральные карты. Россия, 1815 год[450]
В статье о «Пиковой даме» Юрий Лотман рассматривает игру в фараон как текст, делимый на эпизоды (талии, то есть партии) и фразы (выпадение отдельных карт)[451]; с этим текстом перекликаются элементы сюжета. Но это не единственная функция мотивов игры в «Пиковой даме»: они вписывают «Пиковую даму» в «карточный» контекст русской прозы начала XIX века. Лотман напоминает, что фаталистичное отношение к жизни, уподобляющее её карточной игре, характерно для романтического сознания (в «Пиковой даме» Чайковского это отношение выражено афористичной строкой Германна: «Что наша жизнь? — Игра!»); и, наоборот, азартная игра мыслилась как проявление случая, рока, управляющего человеческой жизнью[452]. «Было бы односторонним упрощением», пишет Лотман, видеть в этом мироощущении «только отрицательное начало»: случай увлекателен, он деавтоматизирует жизнь — это объясняет внезапную страсть рационального Германна к карточной игре и входит в противоречие с его неуёмной жаждой наживы. При этом фараон, где всё зависит от случая, сам по себе автоматичен, ибо построен на бессмысленных действиях.
Какова символика трёх заветных карт и пиковой дамы?
Пушкинская комбинация карт запоминается элементарно. Во-первых, с самого начала известно, что их три (важное, сакральное число). Во-вторых, когда их тайна открывается, они даются в лаконичной восходящей последовательности: тройка, семёрка, туз. В-третьих, Пушкин подготавливает к этой комбинации. Вспомним, что изначально Германн пытается сопротивляться мысли о тайне графини: «Расчёт, умеренность и трудолюбие: вот мои три верные карты, вот что утроит, усемерит мой капитал и доставит мне покой и независимость!» Обратим внимание: «утроит, усемерит» — Германн невольно угадывает тройку и семёрку[453]; более того, по замечанию С. Давыдова, на стыке слов «утроит, усемерит» скрывается «тус» (туз)[454]. Это одно из многих символических совпадений, которыми пронизана повесть.
Узнав тайну графини, Германн начинает бредить тройкой, семёркой и тузом:
Увидев молодую девушку, он говорил: «Как она стройна!.. Настоящая тройка червонная». У него спрашивали: «который час», он отвечал: «без пяти минут семёрка». Всякий пузастый мужчина напоминал ему туза. Тройка, семёрка, туз — преследовали его во сне, принимая все возможные виды: тройка цвела перед ним в образе пышного грандифлора, семёрка представлялась готическими воротами, туз огромным пауком.
Экзотичность этого бреда (грандифлор — то есть цветок с крупными лепестками, готические ворота, паук) — ещё один способ намертво запомнить заветную комбинацию. Есть и другие: А. Слонимский выдвигает спорную[455] гипотезу о том, что «особое значение сосредоточенных размышлений Германна о трёх картах выражается в ритмизации речи»[456]: думая о «тройке, семёрке, тузе», он постоянно впадает в напряжённый трёхстопный дактиль. По замечанию Лорена Лейтона, в описании дома графини постоянно повторяются сочетания звуков «три», «семь», «раз» (туз)[457]. Короче говоря, забыть эту комбинацию невозможно; тем разительнее кажется ошибка Германна.
Символика карт в различных системах гаданий различалась, но предсказания в большинстве гадательных книг нарочно устроены так, чтобы при желании их можно было приспособить к наличным обстоятельствам — в том числе и к сюжету «Пиковой дамы». Так, в русской гадательной книге 1812 года червонная тройка обещает счастье и отмщение злодею, червонная семёрка — «От вас самих зависит то и другое» и «Опасайтесь, чтоб из безделицы не вышло чего важного», червонный туз — «Судьба вам посылает верного друга, не убегайте от него; он избавит вас от злейшей беды» (Германн обманывает Лизу и не стремится к союзу с ней). Трефовый туз — «Дело сделано, раскаяние уже поздно, не думайте об успехе», трефовая тройка — «Опасайтесь злобных и коварных поступок». Бубновая тройка — «Обязательство, которое вы имеете с известною вам особою, весьма опасно». Пиковая тройка — «Жестокостию своего сердца сделаете сами себе печаль», пиковая семёрка — «Не надейтесь получить, сами потому причиною». Наконец, пиковая дама среди прочего говорит гадающему: «Будьте готовы к неприятному для вас случаю». В той же книге приводится таблица значений карт, где пиковая дама означает «злую женщину»[458]. Но наряду с этим для тех же карт указаны и благоприятные предсказания: та же пиковая дама может означать и «За ваше постоянство будете награждены полным удовольствием». Всё это подсказывает, что в карточном гадании настоящее значение имеет случай — с чем трудно примириться Германну.
Пиковая дама в повести ассоциируется со старой графиней, причём ассоциация задана с самого начала: «В то время дамы играли в фараон», — говорит Томский; одной из этих дам была его бабушка. Германну, явившемуся на похороны графини, кажется, что та подмигивает ему из гроба, это же лицо он видит на роковой карте. «Он сам „обдёрнулся“, выбрав даму вместо туза как свою судьбу», — напоминает Сергей Бочаров[459]. Эпиграф из «новейшей гадательной книги» — «Пиковая дама означает тайную недоброжелательность» — может намекать на загробную месть покойницы. Дама пик в различных гаданиях символизирует двойственность: любая дама означает благотворное женское начало, но пиковая масть обыкновенно трактуется как неблагоприятная, зловещая. В современных Пушкину текстах о картах пиковую даму часто называли старухой или вдовой[460].
Старая графиня действительно является Германну — или это галлюцинация?
Возможны оба варианта, и у каждого есть свои сторонники[461]. На то, что явление старухи — галлюцинация Германна, может указывать несколько подробностей. В первую очередь это изначальная маниакальность его поведения (он жадно внимает анекдоту Томского, лишается сна, готов даже набиться в любовники 87-летней старухе, почти без колебаний предпочитает любви Лизы возможность выведать секрет трёх карт) и исход его судьбы — сумасшествие; Германн мог быть предрасположен к галлюцинациям. Кроме того, накануне своего видения он, расстроенный своим участием в смерти графини, пьёт вино, которое «горячит его воображение».
Однако «Пиковая дама» прочно вписана в традицию готической прозы, где подобные явления призраков — часть реальности. Неопределённость в этом вопросе — главный фокус «Пиковой дамы»: повествование Пушкина абсолютно реалистично — и в то же время повествует о вещах необычных, так что мистическая встреча не выглядит инородно; «Пушкин нигде не подтверждает тайну, но он нигде её не дезавуирует»[462]. Эту амбивалентность отмечал ещё Достоевский: «И вы верите, что Германн действительно имел видение, и именно сообразное с его мировоззрением, а между тем, в конце повести, то есть прочтя её, вы не знаете, как решить: вышло ли это видение из природы Германна, или действительно он один из тех, которые соприкоснулись с другим миром, злых и враждебных человечеству духов»[463]. Перед нами приём «ненадёжного повествователя»; один из самых известных его примеров в мировой литературе — другая повесть о призраках, «Поворот винта» Генри Джеймса.
Стоит отметить, что фантастичность «Пиковой дамы» начисто отрицало большинство советских исследователей, в частности Г. Гуковский, Н. Степанов, М. Алексеев. Напротив, западные и постсоветские литературоведы (Н. Розен, А. Коджак, Ф. Раскольников) посвятили мистическим и фантастическим аспектам повести серьёзные работы.
Как «Пиковая дама» соотносится с готической литературой?
Вопрос о фантастичности «Пиковой дамы» с неизбежностью приводит к Гофману. 1820–30-е — время, когда русские прозаики увлекались Гофманом всерьёз. Пушкин внимательно читал Гофмана во французских переводах. Образ небогатого инженера Германна возможно соотнести со студентом Бальтазаром из «Крошки Цахеса» или монахом Медардом из «Эликсиров Сатаны» (романа, в котором по сюжету появляется игра в фараон); наконец, гибельное очарование карточной игры, способной свести с ума, — тема гофмановской новеллы «Счастье игрока». Характерно, что историю о трёх картах Германн сначала называет сказкой — даёт вполне гофмановское жанровое определение. Однако, как указывает А. Гуревич, герои, вовлекаемые потусторонними силами в макабрические перипетии, у Гофмана изначально невинны — у Пушкина же в Германне с самого начала есть некая душевная червоточина, делающая его уязвимым