Работа над поэмой началась 27 декабря 1940 года в Ленинграде и продолжалась в Ленинграде и Ташкенте[710] до 1943 года. Затем поэма неоднократно перерабатывалась. Хотя последняя редакция была завершена в 1963 году, Ахматова до 1965 года вносила в текст изменения и дополнения. Параллельно создавалось (но осталось незаконченным) балетное либретто на сюжет поэмы.
На стрелке Васильевского острова. Из альбома Николая Матвеева «Санкт-Петербург в 1912 году»[711]
Поэма очень сложна по структуре. Её первая часть, «1913 год», состоит из трёх (или четырёх – в разных редакциях рубрикация различается) глав и «интермедии». В них описывается некий метафорический карнавал, завершающийся самоубийством одного из персонажей – «драгунского корнета» (он же Пьеро). Действие происходит одновременно в двух временах – 1940 и 1913 годах. Вторая часть, «Решка», представляет собой рефлексию на тему жанра и мотивов первой. Наконец, завершает поэму лирический эпилог. При сложности структуры поэма вся написана одним размером («тревожный» трёхиктный дольник[712] на основе анапеста и амфибрахия) с рифмовкой ааbссb. Лишь в первом посвящении появляется пятистопный ямб и в эпилоге – короткая хореическая (отсылающая к фольклору) вставка. Поэтические фрагменты предваряются прозаическими экспозициями.
Анна Ахматова. 1960-е годы[713]
Малый Конюшенный мост. Из альбома Николая Матвеева «Санкт-Петербург в 1912 году»[714]
Многие образы поэмы (Пьеро, Арлекин, Коломбина) заимствованы из народного итальянского театра – комедии дель арте, причём Ахматова имеет в виду восприятие этих образов в культуре Серебряного века (например, в «Балаганчике» Блока, написанном в 1906-м). Есть в поэме и намёки на театральные эксперименты Мейерхольда. Отдельная и очень сложная тема – отражение в поэме творчества Михаила Кузмина, от «Сетей» (1905–1908), «Курантов любви» (1906), «Чудесной жизни Иосифа Бальзамо, графа Калиостро» (1919) до поэмы «Форель разбивает лёд» (1927). Связь строфы и ритма «Поэмы без героя» с одним из фрагментов кузминской поэмы – «Вторым ударом» – отмечали уже современники (и эта связь становится предметом рефлексии в «Решке»).
Рукопись «Поэмы без героя». 1940–1942 годы. Ленинград – Ташкент[715]
Сравним:
Кони бьются, храпят в испуге,
Синей лентой обвиты дуги,
Волки, снег, бубенцы, пальба!
Что до страшной, как ночь, расплаты?
Разве дрогнут твои Карпаты?
В старом роге застынет мёд?
и:
Оплывают венчальные свечи,
Под фатой поцелуйные плечи,
Храм гремит: «Голубица, гряди!..»
Горы пармских фиалок в апреле
И свиданье в Мальтийской капелле,
Как отрава в твоей груди.
При этом Блок, Мейерхольд и Кузмин – сами легко узнаваемые персонажи ахматовской поэмы, и их изображение (в особенности Кузмина) крайне субъективно и пристрастно.
Вообще поиск перекличек и заимствований в «Поэме без героя» может продолжаться очень долго. Так, мотив «Леты-Невы» присутствует, как указывает Роман Тименчик, по меньшей мере у двух поэтов – у Всеволода Курдюмова[716] (причём именно в стихотворении 1913 года) и у Георгия Иванова.
Говоря о театральных влияниях, стоит упомянуть пьесы Юрия Беляева[717] «Путаница, или 1840 год» и «Псиша», в которых блистала главная героиня ахматовской поэмы – Ольга Афанасьевна Глебова-Судейкина[718]. 7–8 июня 1958 года Ахматова делает запись: «Вчера мне принесли пьесу <«Путаница»>, поразившую меня своим убожеством. В числе источников поэмы прошу её не числить… Невольно вспомнишь слова Шилейко[719]: "Область совпадений столь же огромна, как и область подражаний и заимствований". Я даже, да простит мне Господь, путала её с другой пьесой того же автора "Псиша", которую я тоже не читала. Отсюда стих: "Ты ли, Путаница-Психея…"»
В то же время упоминание пьесы «Псиша» не может быть случайным: она посвящена судьбе крепостной актрисы Параши Ковалёвой-Жемчуговой[720], ставшей графиней Шереметевой. «Молодая хозяйка дворца» (то есть Фонтанного дома, дворца Шереметевых, в одном из флигелей которого жила Ахматова в 1920–40-е годы) упоминается и в поэме Ахматовой. Несомненно, даже не читая этой пьесы, Ахматова знала о ней и о её сюжете.
Не случайны и многочисленные эпиграфы и сноски, отсылающие (в разных редакциях) к самым различным авторам – от Жуковского, Пушкина, Байрона, Китса до Хлебникова и Элиота. Для Ахматовой в конце жизни чрезвычайно важно было, что, при видимой «архаичности» многих элементов своей поэтики, она существует в контексте модернистской культуры XX века, и её произведения рассчитаны на чтение с учётом опыта этой культуры. Поэтому, например, Ахматова не раз и не два упоминает в разных текстах Джойса и Кафку, отсюда её (в поздний период) сдержанно-благожелательный интерес к футуристам (былым оппонентам) и даже к обэриутам. Элиот, один из реформаторов жанра поэмы, для Ахматовой – прежде всего сверстник, пытающийся в «Четырёх квартетах» осмыслить, как и она сама, опыт поколения перед лицом истории и вечности («Я родилась в один год с Чарли Чаплином, "Крейцеровой сонатой" Толстого, Эйфелевой башней и, кажется, Элиотом» – из записей 1957 года; в действительности Элиот был годом старше Ахматовой).
Ещё одна важнейшая линия влияний – русская и европейская гофманиада и соответствующий сегмент «петербургского текста» (от Гоголя до Андрея Белого). Возможна даже перекличка с «Мастером и Маргаритой» Михаила Булгакова, фрагменты которого (в том числе описание «бала у Сатаны») Ахматова могла слышать в чтении автора (полностью рукопись романа она прочитала в эвакуации в Ташкенте). Наконец, несомненна связь с символистской эстетикой, которую в своё время Ахматова и её друзья отвергли. Виктор Жирмунский (написавший статью «Преодолевшие символизм» – об акмеистах), по словам Ахматовой, дал следующее определение: «"Поэма без героя" – это исполненная мечта символистов, это то, что они проповедовали в теории, но, когда начинали творить, никогда не могли осуществить».
Сама Ахматова указывает ещё два источника – Роберта Браунинга[721] («Dis aliter visum») и Поля Валери[722] («Эльсинорских террас парапет»).
Фрагменты поэмы публиковались в журнале «Ленинград» (1944, № 10/11 – финал «Эпилога», в котором речь шла о войне, о её бедствиях, о беженцах, об «отмщении» врагу) и в «Ленинградском альманахе» за 1945 год (отрывок из первой, «основной» части). Естественно, с 1946 года, после ждановского постановления[723] публикации прекратились. Но в 1957 году уже напечатанный прежде фрагмент «Эпилога» перепечатывается в «Антологии русской советской поэзии», а через год – в книге Ахматовой «Стихотворения». Ещё один фрагмент появляется в 1959 году в журнале «Москва» (№ 7).
С середины 1950-х поэма ходила в списках. Первая полная публикация одной из промежуточных редакций (без ведома автора) – в альманахе «Воздушные пути» (№ 1, Нью-Йорк, 1960). Другая редакция – во втором выпуске этого же альманаха в 1961 году. В 1962-м Ахматова предприняла попытку публикации поэмы в журнале «Новый мир». В 1965-м первая часть поэмы напечатана в книге «Бег времени». Полностью (с цензурными изъятиями) окончательная редакция поэмы напечатана в книге «Избранное» (М.; Л., 1974). С 1987 года издатели стремятся печатать поэму в авторском варианте, но при этом возникает множество текстологических проблем.
Реакция первых слушателей поэмы была, по свидетельству Ахматовой, довольно сдержанной: «Строже всего, как это ни странно, её судили мои современники, и их обвинения сформулировал в Ташкенте X. (Абрам Эфрос[724]. – В. Ш.), когда он сказал, что я свожу какие-то старые счёты с эпохой (10-е годы) и людьми, которых или уже нет, или которые не могут мне ответить. Тем же, кто не знает некоторые "петербургские обстоятельства", поэма будет непонятна и неинтересна. Другие, в особенности женщины, считали, что "Поэма без героя" – измена какому-то прежнему "идеалу" и, что ещё хуже, разоблачение моих давних стихов, "Чётки"[725], которые они "так любят"». Весьма холодно отнеслась к фрагментам поэмы, прочтённым ей в июне 1941 года, Марина Цветаева: «Надо обладать большой смелостью, чтобы в 41 году писать об Арлекинах, Коломбинах и Пьеро». По мнению Ахматовой, Цветаева увидела в поэме «мирискусническую[726] стилизацию» – «т. е. то, с чем она, м.б., боролась в эмиграции как со старомодным хламом». Как замечала впоследствии Ахматова, «в первый раз я встретила вместо потока патоки искреннее негодование читателей».
Восторженные отзывы о поэме в этот период исходят в первую очередь от читателей иного поколения и социального опыта, в том числе от иностранцев – поляка Юзефа Чапского