«Тёркин» – набор разрозненных военных эпизодов (ближний бой, переправа через реку, отдых на привале, постой в деревне, ранение, представление к награде…), и автор – не вполне справедливо – подчёркивал «бессюжетность» своего произведения. При этом Твардовский стремился «к известной законченности каждой отдельной части, главы, а внутри главы – каждого периода и даже строфы». Но структура поэмы прослеживается не только внутри отдельных глав. Её скрепляют постоянные ритмические и мотивные переклички. Например, если в одной главе отступающие солдаты одних войск по привычке ругают другие («Вся беда, что танки снова / В лес свернули по дрова»; «Подвела опять пехота»), то в другой, уже при наступлении, они же друг друга хвалят: «Танки действовали славно. / – Шли сапёры молодцом. / – Артиллерия подавно / Не ударит в грязь лицом». Катастрофической переправе через неназванную реку в начале книги соответствует победоносная переправа через Днепр в конце; «населённый пункт Борки», за который шёл упорный, изматывающий бой в главе «Бой в болоте», вновь упомянут в главе «Про солдата-сироту» как давно минувшая реальность: теперь бои идут уже не на смоленской реке Сестре, а на немецком Одере, теперь советские солдаты не отступают, а наступают.
Ещё одно свойство «тёркинской» речи: в ней афористичность (от присказок вроде «Дальше фронта не пошлют» и «Пушки к бою едут задом» до уместно-патетического «Ради жизни на земле» или автохарактеристики: «Вот стихи, а всё понятно, / Всё на русском языке…») сочетается с многословием, характерными для фольклора повторами. Это может быть сентенция в разговоре, вроде бы не содержащая в себе ничего особенного, но эмоционально очень важная:
До чего земля большая,
Величайшая земля.
И была б она чужая,
Чья-нибудь, а то – своя.
А может быть – «внутренняя речь», произносимая наедине с собой, чтобы скоротать время и подготовить себя к новому большому делу – бой за Днепр и Смоленщину, малую родину героя:
Я иду к тебе с востока,
Я тот самый, не иной.
Ты взгляни, вздохни глубоко,
Встреться наново со мной.
Мать-земля моя родная,
Ради радостного дня
Ты прости, за что – не знаю,
Только ты прости меня!..
Так в пути, в горячке боя,
В суете хлопот и встреч
В нём жила сама собою
Эта песня или речь.
Солдаты Красной армии за обедом[783]
Кажется, что здесь много лишних слов, «воды»; но психологически эти повторы, заклинания, проговаривания, «живущие сами собою», очень достоверны (по мнению Дмитрия Быкова[784], они «приспособлены под дыхание усталого человека на долгом марше… С их помощью легче восстанавливается ритм вдоха-выдоха или ходьбы»[785]).
Некоторые стихотворения, ставшие потом главами «Тёркина», например «На привале» и «Гармонь», публиковались в военных газетах ещё во время советско-финской войны и вскоре после неё. Первая публикация глав под общим названием «Василий Тёркин» – именно как новой поэмы – состоялась 4 сентября 1942 года в газете Западного фронта «Красноармейская правда»; там же выходили последующие главы вплоть до лета 1944 года. Параллельно «Тёркин» публиковался в московском журнале «Красноармеец» и в «Знамени». Кроме того, главы «Тёркина» выходили в «Правде», «Известиях», «Красной звезде», «Комсомольской правде», «Литературной газете», «Крокодиле» и других изданиях – таким образом, с произведением моментально знакомилось огромное множество читателей, в том числе (и самое главное) на фронте. В конце 1942 года появились первые отдельные издания «Тёркина» – в том виде, в каком он существовал тогда, от первого авторского вступления до главы «Поединок». Эти книги вышли в издательстве «Красноармейской правды» и в «Молодой гвардии»; в первом издании появляются иллюстрации Ореста Верейского, ставшие классическими.
С декабря 1942-го по июнь 1943-го в «Красноармейской правде» и других изданиях выходит вторая часть поэмы, в апреле 1944-го в «Красноармейце» началась публикация третьей. Последняя глава вышла 23 июня 1945 года в «Литературной газете».
С 1942-го по 1945-й появилось ещё несколько отдельных изданий – в том числе не санкционированных автором: например, Твардовского очень удивил «Василий Тёркин», изданный в Магадане, – но, разумеется, он не возражал. От издания к изданию текст менялся, Твардовский обильно правил уже опубликованные главы: к примеру, выбросил из «Поединка» линию молодого однополчанина Тёркина – Ивана Санчука, оставив, таким образом, Тёркина единственным названным по имени героем поэмы. Иногда он выбрасывал и целые главы, например «Рассказ партизана», где, возможно, отразилась семейная трагедия автора: его тётку, жившую на оккупированной Смоленщине, убили немцы, которым она вздумала сопротивляться; в «Рассказе партизана» речь идёт о старухе, которую за сопротивление застрелили оккупанты-грабители.
После войны Твардовский снял разделение «книги про бойца» на три части. Каноническим текстом «Тёркина» сегодня считается последняя авторская редакция, над которой поэт работал в 1971 году, незадолго до смерти. Варианты и изъятые главы, существенно корректирующие представления о «Тёркине», были опубликованы в издании поэмы в серии «Литературные памятники» (1976).
На раннего «Тёркина», по признанию Твардовского, влияла традиция советской сатирической поэзии, заложенная Маяковским и Демьяном Бедным. Важнейшее влияние на классического «Тёркина» Великой Отечественной войны оказали, конечно, русский песенный фольклор, который Твардовский с большим искусством вплетает в поэму, и связанная с фольклором литературная традиция, например «Конёк-Горбунок» Ершова и «Кому на Руси жить хорошо» Некрасова, с которыми «Тёркина» не раз сравнивали литературоведы. Но перекликается «Тёркин» и с мотивами важнейших авторских, «официальных», фронтовых поэтических текстов – от «Жди меня» и «Убей его!» Константина Симонова до «Священной войны» Василия Лебедева-Кумача, и с многочисленными военными песнями того времени.
Орден Отечественной войны[786]
А вот к роману Петра Боборыкина[787] «Василий Тёркин» (1892), заглавный герой которого – смекалистый купец (тоже в своём роде герой времени), поэма Твардовского не имеет никакого отношения: это смущавшее некоторых читателей совпадение – случайное, о боборыкинской книге Твардовский узнал, когда работа над поэмой и её публикация были уже в разгаре. Впрочем, возможно, с романом Боборыкина был знаком кто-то из соавторов раннего «Тёркина»: имя Вася Тёркин предложил не Твардовский. Ещё один возможный источник имени героя – популярный рассказ Мариэтты Шагинян[788] «Агитвагон», где цитируется фольклорный текст про Ваську Тёртого.
«Книга про бойца» стала, по выражению критика Льва Озерова, «книгой для бойца». «Тёркин» по-настоящему ушёл в народ: его главы переписывали и видоизменяли, читатели массово писали продолжения – и некоторые из них даже попадали в печать. Твардовский не был против: он замечал, что его поэма уходит в ту же «полуфольклорную современную "стихию"», откуда вышла. Твардовскому писали письма с советами, просьбами о продолжении, даже упрёками (например, почему это молодца Тёркина ранило – хотя читатели прекрасно понимали, что от этого никто на войне не застрахован).
Почти единодушно хвалебными были и отзывы профессиональных критиков. Уже в октябре 1942 года вышла статья Даниила Данина[789] «Образ русского воина»; критик писал, что «не знает в русской поэзии другого столь глубокого и привлекательного образа русского солдата». Подчёркиваемую Твардовским русскость Тёркина, «исконность» его характера официозные критики, такие как Владимир Ермилов и Алексей Метченко, должны были специально увязать с идеей новой, советской идентичности. Но обращение к национальным образам, к идее русскости в годы войны стало легитимной риторикой, а в годы позднего сталинизма в советской идеологии ощутимо зазвучали имперские, национальные/националистические мотивы – критических кульбитов уже не требовалось. В 1945-м никто не сомневался, что Тёркин – и русский, и советский.
Собственно литературных претензий к «Тёркину» предъявляли мало: некоторые критики (Владимир Ермилов, Евгения Книпович) считали недостатком поэмы её бессюжетность, возможность механически присоединять один эпизод к другому; другие (Данин, Озеров), напротив, видели в этом достоинство. Кроме прочего, поэму хвалили за то же, что понравилось Эдуарду Багрицкому в ранней поэме Твардовского «Путь к социализму»: «Абсолютная простота… разговорный язык, которым она написана, ритмическое разнообразие её»[790]; лёгкость стиха, блестяще имитирующего разговорную речь, вообще отличает поэзию Твардовского[791], и «Тёркин» в этом отношении – самый показательный пример.
Советские поэты оценили «Тёркина» очень высоко: сохранились восторженные отзывы Ольги Берггольц, Самуила Маршака, Константина Симонова («лучшее из всего написанного о войне на войне»).
Борис Пастернак говорил о поэме как о «чуде полного растворения поэта в стихии народного языка»; с другой стороны, Анна Ахматова, вообще не любившая Твардовского, в 1961-м отзывалась о поэме пренебрежительно: «Тёркин?! Ну да, во время войны всегда нужны лёгкие солдатские стишки». Отдельно стоит привести отзыв Ивана Бунина, который обычно о советской литературе говорил исключительно едко. В 1947-м, прочитав «Тёркина» в Париже, он писал Николаю Телешову