Тяжёлый опыт изгнания, особенно времени, проведённого в лагере на полуострове Галлиполи, где два с половиной года стояла эвакуировавшаяся из Крыма Русская армия Врангеля. Дружба с поэтом Борисом Поплавским, которого называют в числе прототипов Александра Вольфа. Размышления о судьбе, предопределении и смерти, на которые повлияло масонство Газданова. Европейское и американское кино 1920–30-х. Произведения Толстого и Пруста, неореалистическая и экзистенциалистская русская проза, от Бунина до раннего Набокова, и описывающая предельные человеческие состояния проза Альбера Камю, которую Газданов, впрочем, воспринял критически.
«Призрак Александра Вольфа» ждала самая успешная читательская судьба из всех романов Газданова. Доходы от переизданий и переводов «Призрака…» и последующих романов наконец позволили писателю заниматься только литературным трудом. Большинство рецензий были положительными. «Призрак Александра Вольфа» удостоился хвалебного отзыва Бунина; впрочем, в частном письме 1948 года Бунин высказывался иначе: «[Газданов] навострился писать порядочно, но удивительно мёртво, литературно, усыпительно-гладко-текуче и всегда похоже на перевод». Роман получил признание и в западной критике: французский критик Анни Бриер сравнила роман Газданова с произведениями Альбера Камю, Жюльена Грина, Марио Сольдати, назвала «Призрак…» философским романом и отметила выверенность его повествования[829]. Среди немногих – и неожиданных – отрицательных отзывов были слова критика Глеба Струве о том, что в «Призраке…» «автор как-то быстро выдыхается».
Общевойсковой сбор в Галлиполи. Из альбома фотографий генерала Антона Туркула «Галлиполи».
Газданов воевал в Гражданской войне на стороне белых и провёл несколько месяцев в лагере для русских войск в греческом городе Галлиполи. Почти трёхлетнее Галлиполийское сидение стало тяжелейшим испытанием для солдат и офицеров бывшей Русской армии генерала Врангеля[830]
После «Призрака Александра Вольфа» Газданов написал ещё четыре романа и оставил незавершённым пятый. «Призрак…» наряду с «Возвращением Будды» стал высшей точкой его успеха, хотя позже читатели по достоинству оценили его раннюю прозу – особенно дебютный роман «Вечер у Клэр». В перестроечную Россию проза Газданова пришла почти одновременно с Набоковым, и Газданов был утверждён в русском каноне как автор если не равновеликий своему конкуренту, то сопоставимый с ним. На Западе же Газданов, доживший до 1971 года, был почти забыт как прозаик. Только недавно западные слависты и читатели вновь обратились к его текстам[831] – в первую очередь к «Призраку Александра Вольфа». Новые зарубежные издания «Призрака…» вызывают восторженные отзывы: «шедевр», «завораживающий роман», «холодный, великолепно сохраняющий напряжение роман… и [в то же время] трактат о человеческой смертности и готовности её принять». Помнят о романе и в России. «Призрак Александра Вольфа» наряду с другими романами Газданова часто привлекает внимание литературоведов, в том числе в Северной Осетии, откуда происходила семья писателя, – здесь сложилась целая газдановедческая школа.
В общем-то «Призрак Александра Вольфа» – роман о неотвратимости судьбы. Но у него куда больше художественных задач, чем просто иллюстрация тезиса «От судьбы не убежишь». Герой-рассказчик романа неспроста так много сообщает о себе: он воплощает характерный для газдановской прозы «тип личности, имеющий за плечами горький опыт потерь и боли»[832]. В романе не названо его имя, и это позволяет, с одной стороны, считать героя приближенным к автору, с другой – рассматривать его биографию (если не считать мистических совпадений, связанных с Александром Вольфом) как типичную, пусть и нетривиальную, судьбу русского эмигранта. Мы неспроста узнаём и столько подробностей о жизни Александра Вольфа: его биография как раз полна героических приключений, и ореол исключительности окружает его фигуру, хотя Вольф этим тяготится.
Мотив рока, разумеется, главный в «Призраке…». Роман Газданова, скорее всего, был неизвестен Василию Гроссману, когда тот писал «Жизнь и судьбу», но в «Жизни и судьбе» есть пассаж, который вполне выражает заворожённость роком и смертью, свойственную героям «Призрака Александра Вольфа». Это слова Софьи Осиповны Левинтон, которые она припоминает, идя навстречу смерти в газовой камере: «Если человеку суждено быть убитым другим человеком, интересно проследить, как постепенно сближаются их дороги: сперва они, может быть, страшно далеки, – вот я на Памире собираю альпийские розы, щёлкаю своим "контаксом", а он, моя смерть, в это время за восемь тысяч вёрст от меня – после школы ловит на речке ершей. Я собиралась на концерт, а он в этот день покупает на вокзале билет, едет к тёще, но всё равно, уж мы встретимся, дело будет». «Призрак Александра Вольфа» – постепенно восстанавливаемая хроника такого сближения, уже второго в жизни героев. Читая эту хронику, мы проникаемся жизнью целого поколения, целого социума русских эмигрантов, более или менее успешно занятых тем, что сейчас называют интеграцией, и впитываем их мрачные философские рассуждения, очень близкие к тем, что занимают героев европейской и американской прозы этого же времени.
Юнкера в Галлиполи. 1921 год[833]
Вольф, чудом избежавший гибели в начале романа, говорит о себе, что «пропустил свою смерть». Но он до конца дней отравлен её вкусом: жизнь для него – «бег к смерти», а смерть – смысл («вернее, даже не смысл, а значение») жизни, её итоговый аккорд. Оборотная сторона этой философии – размышления о природе убийства и о поразительной власти, которую убийца получает над своей жертвой, прекращая огромную, не относящуюся к нему жизнь.
«Я привык к двойственности своего существования, как люди привыкают, скажем, к одним и тем же болям, характерным для их неизлечимой болезни», – признаётся рассказчик. Его, с одной стороны, тянет к возвышенным мыслям, к литературным занятиям. С другой – он страстно любит спорт – занятие, так сказать, антидуховное, «чисто физическую, мускульно-животную жизнь» – и острые ощущения. В себе он отмечает «одинаково неизменную любовь к таким разным вещам, как стихи Бодлера и свирепая драка с какими-то хулиганами». Реализация этой раздвоенности – журналистская карьера, в ходе которой рассказчику приходится писать о боксёрских матчах и разрезанных на куски женщинах, и писательские амбиции, которые особенно остро дают о себе знать в описании счастливого романа с Еленой Николаевной. Схожая ситуация у Александра Вольфа, только он чётко знает её причину: пережитый околосмертный опыт. Рассказчик не может поверить, что авантюрист и ловелас Вольф, каким его описывает старый товарищ Вознесенский, – это тот же самый человек, который написал блестящую книгу рассказов по-английски. Кстати, отказ от родного языка – ещё одна маркировка раздвоения Вольфа. Филолог Сергей Кибальник указывает[834], что на двойственность обоих героев могла повлиять хорошо знакомая Газданову книга – «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» Роберта Льюиса Стивенсона. Стремление двух героев друг к другу показывает, что каждый из них – альтер эго другого, и не исключено, что смерть Вольфа означает конец раздвоения рассказчика.
Раздвоенность, по Газданову, следствие травмы. Навсегда травмированный встречей с Вольфом рассказчик, возможно, интуитивно понимает, что и его подруга Елена Николаевна как-то связана с этим демоном. Для неё опять-таки характерна двойственность: с одной стороны, холодность, заторможенность реакций, с другой – чувственность. Всё это находит выражение в её лице (ясный, чистый лоб – и «большой рот с полными и жадными губами»), и эта физиогномика кажется даже нарочитой.
Однако у раздвоенности, помимо биографических, есть и социальные причины. В 1920–40-е почти все русские эмигранты во Франции занимаются не своим делом, оторваны от прошлого социального положения, что ведёт «к депрессивным состояниям, глубоким неврозам, переживаемым как раздвоение личности»[835]. Рассказчик стремится к литературным занятиям, но вынужден заниматься журнальной подёнщиной. Это накладывается на мучительно ощущаемое им противоречие между возвышенной, писательской, духовной и низменной, спортивной, плотской сторонами его натуры. Такое противоречие восходит к знаменитой аллегории души у Платона: душа представляется как колесница, запряжённая двумя конями – один из них небесного происхождения, другой земного. Возможно, появление в начале романа двух противоположных по масти лошадей – отсылка к Платону.
Мотив двойственности проявляется в романе всюду: в характерах персонажей; в обстоятельствах двух смертей Вольфа – вплоть до атмосферных, цветовых деталей; в двух криминальных сюжетах, участником которых в один день становится рассказчик; в поединке боксёров, который предваряет столкновение главных героев. «Призрак Александра Вольфа» – роман зеркал: сами они умело замаскированы, но их эффект настойчиво бьёт в глаза.
Начиная с роковой встречи в степи во время Гражданской войны герой-рассказчик и Александр Вольф связаны друг с другом неразрывно. Полагая друг друга мёртвыми, они постоянно возвращаются друг к другу в мыслях; встреча навсегда меняет жизнь и отравляет психику каждого (исследовательница Наталья Доброскокина отмечает, что происходит эта встреча на дороге, изгибающейся почти под прямым углом, – биографический разлом подкреплён символом