о наиболее распространённой версии, был отравлен тогдашним главой грузинской Компартии Берией). После смерти Лакоба был объявлен «врагом народа», были арестованы все его родственники, что положило начало Большому террору в Грузии[1055].
Напрямую обо всех этих событиях в «Сандро…» Искандер не пишет. Отчасти это объясняется спецификой публикации романа: в новеллах, предназначенных для официальной печати, говорить о судьбе Лакобы было невозможно. Но намёки тем, кто знаком с историей Советского Союза, должны быть ясны. Так, в новелле «Дядя Сандро у себя дома» рассказ о репрессиях легко укладывается в одно предложение: «…Начались повальные аресты и уже взяли руководителя ансамбля Платона Панцулая, дядя Сандро, провидчески решив, что забирают всех лучших, сначала захромал, а потом и вовсе, уволившись из ансамбля, вернулся в деревню». Такая осторожность оборачивается у Искандера изяществом и лаконичностью, становится ещё одним примером его специфической ироничной интонации.
Пример более откровенной работы с исторической фактурой – эпизод новеллы «Рассказ мула старого Хабуга», где Сандро хочет купить симпатичный пустующий домик с фруктовым садом. Дом продаёт по дешёвке горсовет, хозяев нет – их, как и других понтийских греков, депортировали в Сибирь. Плут Сандро предвкушает удачную сделку, прочее его не заботит: сделанного не вернуть, не он купит – так другой. Совсем иначе реагирует его старый отец:
– Сын мой, – начал он тихим и страшным голосом, – раньше, если кровник убивал своего врага, он, не тронув и пуговицы на его одежде, доставлял труп к его дому, клал его на землю и кричал его домашним, чтобы они взяли своего мертвеца в чистом виде, не осквернённым прикосновением животного. Вот как было. Эти же убивают безвинных людей и, содрав с них одежду, по дешёвке продают её своим холуям. Можешь покупать этот дом, но – ни я в него ни ногой, ни ты никогда не переступишь порога моего дома!
История депортации греков в 1949 году в советской печати уже возможна благодаря XX съезду и последовавшей за ним десталинизации, когда грекам разрешили вернуться домой. В «Сандро…» она упоминается не раз, но подробное описание событий Искандер приносит в жертву завершённости формы, максимальной обобщённости и иронической лёгкости повествования.
Наравне с Сандро в романе есть ещё несколько сквозных персонажей – в том числе абрек Щащико. Термин «абрек» применялся к мужчинам, которые отказывались от соблюдения любых законов, подчинения любой власти и принимали кочевой образ жизни, уходили в горы. Как правило – и случай Щащико как раз такой, – происходило это из-за того, что молодой человек совершал преступление и либо бегством спасался от наказания, либо изгонялся из родных мест. Щащико ещё подростком заказал портному черкеску[1056] – тот, зная, что денег у заказчика немного, не торопился, юношу это вывело из себя, и он портного убил.
Помимо подвигов Щащико (вроде истории о том, как он ночью спасся от полицейских, спрыгнув в обрыв, «куда и днём никто не решался спускаться») и его славы (например, дядя Сандро однажды спасает себе жизнь, соврав, что он родственник знаменитого абрека), в «Сандро…» описан и его бесславный конец. Вместе с сюжетной линией о Лакобе этот эпизод – важная часть той составляющей «Сандро…», что связана с историей Закавказья вообще и Абхазии в частности. Щащико был казнён вместе с другими бывшими абреками, которых повесткой выманили в милицию, обещая простить все преступления. Этот эпизод относится к 1920-м годам, когда во всём Закавказье расправлялись с теми, кто помогал большевикам и чьими руками устанавливалась советская власть: теперь эти люди стали для неё опасными. Самая известная история этой охоты – странная смерть революционера и организатора экспроприаций Камо[1057]. Кстати, во время создания «Сандро…» абреки ещё существовали – считается, что последний из них был убит в 1976 году.
Помимо глав о приключениях дяди Сандро, в романе есть и своеобразные отступления – новеллы, в которых главный герой даже не упоминается. Во втором томе это «Молния-мужчина» и «Колчерукий», в третьем – «О, Марат!» (первоначальное название – «Маленький гигант большого секса») и «Широколобый». Если в «Молнии», «Колчеруком» и «Широколобом» фигурируют второстепенные персонажи похождений Сандро, то Марат появляется внезапно и до своего «сольного выхода» в романе ни разу не назван. Новелла тем более неожиданна, что описывает она относительно недавнюю историю – курортные романы 1950-х годов.
Парадоксальным образом именно чужеродность «Марата» обеспечивает его органичное вплетение в ткань чегемского эпоса. Главный герой – полная противоположность чегемцам: курортный фотограф, вовсе не связанный ни с традицией, ни с местной историей, лишённый какого-либо национального колорита. Но типологически он – преемник Сандро, его цивилизованная и урбанизированная версия. Не отважный селянин, а ловелас, знаменитый своими романами. Как на дядю Сандро Искандер примеряет образ пикаро, так на Марата примеряет маску другого вечного персонажа (пусть в русской литературе не такого распространённого) – Дон Жуана. Искандер описывает любовные похождения Марата тем же языком, что и подвиги Сандро. Говоря о местах, где герою доводилось заниматься любовью, Искандер придаёт Марату героический размах. Ему нипочём никакие преграды: он преуспел «далеко в море в камере машины, глубоко в земле в лабиринте сталактитовых пещер и, наконец, высоко над землёй в кабине портального крана, где у него было несколько головокружительных встреч с крановщицей». Одним словом, именно «Марат» делает эпос нескончаемым, лишает его жирной точки, переводит из дремучего прошлого в настоящее время и современные декорации. Даже в скучное время путёвок и санаториев есть место настоящим героям, пусть и такого специфического типа, как мухусский сексуальный террорист.
Багатский мост через реку Кодор, Абхазия. 1900-е годы[1058]
Отдельный и немаловажный аспект «Сандро…» – тесная связь с историей и культурой Абхазии. С одной стороны, здесь всё очевидно: Искандер сам родом из Сухума (то есть Мухуса), в детстве много времени проводил в том самом Чегеме, который описан в романе, а в молодости работал в абхазском Госиздате. Он просто пишет о горячо любимых им родных местах.
Главное, что Абхазия даёт «Сандро…», – многоязычие, пестрота. Роман написан полностью по-русски, но герои, как следует из авторских ремарок, говорят и по-грузински, и по-абхазски. Про старика Хабуга, отца Сандро, отдельно говорится, что он знает греческий, абхазский, турецкий и грузинский (но не русский). Так складывается образ земли, населённой очень разными людьми, говорящими на очень разных, совершенно непохожих языках. Что не мешает им понимать друг друга.
Абхазский язык сам по себе оказывает огромное влияние на текст «Сандро…», создаёт специфическую ироничную интонацию романа: можно вспомнить путаницу в новелле «Дядя Сандро у себя дома», возникающую из-за того, что по-абхазски «присматривать» и «руководить» – одно и то же слово (из-за чего обычный гаишник в романе становится героем легенды: «присматривает за всеми машинами, идущими по приморской дороге» и «имеет государственный пистолет»).
Помимо яркого южного колорита и языка, Абхазия даёт роману очень специфическое отражение событий XX века в сюжете. Практически все крупные катастрофы – Гражданская война, репрессии, коллективизация – здесь имели свой характерный извод, происходили не так, как в европейской части России. Репрессии были связаны с падением коммунистического лидера Абхазии Нестора Лакобы; Гражданская война была не между красными и белыми, а между меньшевиками и всеми остальными. Искандер рассказывает историю катастроф XX века – но не в масштабах СССР, а в локальном масштабе крохотной республики.
Венедикт Ерофеев. Москва – Петушки
Пребывающий в запое Веничка Ерофеев отправляется с Курского вокзала в Петушки – рай на земле, где его ждут любимая женщина и ребёнок. По пути он рассказывает о своей жизни, невообразимых самодельных алкогольных коктейлях, фантасмагорических странствиях и философии икоты, встречает самых разных попутчиков и фатально меняет курс путешествия, которое закончится трагически и нелепо. Алкогольный сон и исповедь, совмещённые в одном тексте, саркастическая энциклопедия советской жизни 1960-х и постмодернистское цитатное полотно – «Москва – Петушки» называется поэмой и действительно имеет много общего с поэзией, но сразу после написания с очевидностью становится одним из главных достижений русской прозы XX века.
Авторское указание в конце поэмы – «На кабельных работах в Шереметьево – Лобня, осень 69 года». В интервью Леониду Прудовскому Ерофеев даёт другую датировку: «…Зимой семидесятого, когда мы мёрзли в вагончике, у меня явилась мысль о поездке в Петушки, потому что ездить туда было запрещено начальством, а мне страсть как хотелось уехать». Далее он говорит, что писал поэму с конца января по начало марта (таким образом, «осень 69 года» может быть указанием на время действия поэмы «Москва – Петушки»). Запрет на поездку в Петушки – отголосок истории учёбы Ерофеева во Владимирском пединституте в начале 1960-х: он умудрился так настроить против себя местные власти и институтское начальство, что его отчислили и велели немедленно убираться из области. Ко времени написания поэмы «Москва – Петушки» Ерофеев – «широко известный в узких кругах автор», о его вольном нраве, даре писателя и умении пить не пьянея ходят легенды, но до «Москвы – Петушков» эта слава остается локальной.