та»; прототип обоих героев в конечном итоге Иисус Христос.
Подобное определение, скорее всего, просто оскорбило бы его. Интеллектуализм Венички Ерофеева – подчёркнуто дилетантский. Он не к месту употребляет философские термины («Это ведь – пукнуть – это ведь так ноуменально…»), делает ошибки, впадая в патетику, называет Пьера Корнеля «поэтом-лауреатом», а акынов и саксаул – среднеазиатской едой (у этих ошибок, впрочем, есть иронический смысл). Более того, своей эрудиции он скорее стыдится. Ему кажется вполне уместным вопрос ангелов: «А когда ты в первый раз заметил, Веничка, что ты дурак?» И лишь в состоянии пьяного ража, во время своеобразного конкурса историй, он начинает нарочно «нести околесицу» и сооружать фантасмагорию о своём пребывании в Париже – не забыв упомянуть и Сартра с Бовуар, и сослаться на Эренбурга, и спародировать тёмный стиль французской гуманитарной эссеистики.
Безусловно, следует разделять интеллектуализм героя и автора, не путать Веничку и Венедикта. В письме венгерской переводчице «Москвы – Петушков», озабоченной нелепостью оборота «в назидание народам древности», Ерофеев говорил: «Так ведь это обыкновеннейшее дуракаваляние и фиглярство. У меня бы не повернулась рука написать тривиальность вроде "…в назидание грядущим народам" и пр.». В том же письме он терпеливо разъясняет цитаты из не самых известных источников – поэзии Мирры Лохвицкой и анонимных английских баллад.
Кремль – то место, с которым в первую очередь знакомятся в Москве туристы. «Начинается земля, / как известно, от Кремля», – писал Владимир Маяковский. Как указывает Эдуард Власов в своём комментарии к поэме, «игнорирование – вольное или невольное – Московского Кремля гостем столицы является открытым вызовом обычаю, делает его отверженным»[1065]. То, что Веничка постоянно промахивается мимо Кремля, – один из признаков непреодолимого аутсайдерства героя. Важно отметить, что он действительно «гость столицы»: «Москва – Петушки», по авторскому указанию, написаны в Шереметьеве и Лобне, и как раз оттуда накануне событий поэмы Веничка приезжает на Савёловский вокзал.
В финале поэмы Веничка всё же видит Кремль – как раз в тот момент, когда он ему совершенно не нужен. В вывернутом апокалиптическом мире Кремль оказывается зеркалом Курского вокзала.
Реальный Венедикт Ерофеев, по различным свидетельствам, в Кремле неоднократно бывал.
Это одна из главных загадок «Москвы – Петушков». Один из читателей поэмы выдвинул[1066] остроумную гипотезу: по его мнению, слова Ерофеева «Он знает букву "ю" и за это ждёт от меня орехов. Кому из вас в три года была знакома буква "ю"? Никому; вы и теперь-то её толком не знаете. А вот он – знает, и никакой за это награды не ждёт, кроме стакана орехов» – аллюзия на Евангелие детства от Фомы, апокриф, рассказывающий о детстве Христа. В нём учитель Закхей предлагает обучать ребёнка Иисуса грамоте и показывает ему «ясно все буквы от альфы до омеги», но Иисус отвечает: «Как ты, который не знаешь, что такое альфа, можешь учить других, что такое бета. Лицемер! Сначала, если ты знаешь, научи, что такое альфа, и тогда мы поверим тебе о бете». После этого Иисус отвечает на те вопросы об альфе, на которые не смог ответить поражённый учитель. Евангельский и апокрифический контексты для Ерофеева в «Москве – Петушках» чрезвычайно важны. Можно продолжить это рассуждение, вспомнив слова Бога из Откровения Иоанна Богослова: «Я есмь Альфа и Омега, Первый и Последний». В апокалиптическом финале «Москвы – Петушков» снова возникает буква «ю» – не последняя осмысленная «я», но предпоследняя, неосмысленная: может быть, это значит, что для героя ещё не наступил конец.
Этикетки[1067]
Возможны и другие варианты. Так, можно предположить, что Ю – инициал Юлии Руновой, женщины, с которой у Ерофеева были, вероятно, самые близкие, глубокие и продолжительные отношения в жизни; несколько раз она расставалась с ним, не выдерживая его пьянства.
«Ю» – не единственный символ в поэме, обладающий особым значением. Для «Москвы – Петушков» очень важны числа: 3, 40, 13 и особенно 4. Все эти числа имеют богатую культурную историю ассоциаций и интерпретаций, которая, как правило, берёт начало в Библии.
По «Москве – Петушкам» можно изучать алкогольную культуру СССР: здесь перечислено и опробовано, кажется, всё, что продавалось в магазинах. Но не только. Герои поэмы, и в первую очередь сам Веничка, искусны в изготовлении изысканных спиртных напитков из подручных средств: одна из самых знаменитых глав «Москвы – Петушков» посвящена смешиванию коктейлей из таких ингредиентов, как политура (жидкость для лакирования мебели), денатурат (денатурированный спирт), духи «Белая сирень», зубной эликсир, средство от потливости ног и т. п. Излишне указывать, что все эти вещества не стоит употреблять внутрь, – на этикетках денатурата об этом специально предупреждали крупными буквами «Яд». В этом отношении глава «Электроугли – 43-й километр» наследует монологу Остапа Бендера из «Золотого телёнка»: великий комбинатор утверждал, что гнать самогон можно даже из табуретки. Отдельного комментария заслуживают названия ерофеевских коктейлей: если «Ханаанский бальзам» отсылает к Библии, то «Дух Женевы» – к женевскому совещанию мировых лидеров в 1955 году, ознаменовавшему небольшое потепление в период холодной войны.
Эти коктейли могут замещать «конвенциональное» спиртное по самой банальной причине – финансовой. У Венички, работающего укладчиком кабеля в Шереметьеве, очевидно, не слишком большая зарплата – её хватало бы на умеренную выпивку, но когда человек пьёт в таких количествах, как герой «Москвы – Петушков», он, конечно, испытывает денежные затруднения. Вспомним, что на спиртное в начале поэмы Ерофеев тратит почти 10 рублей – по меркам 1969 года это внушительная сумма: сейчас она эквивалентна, по самым грубым подсчётам, трём-четырём тысячам рублей. (Кстати, в связи с этим становится понятнее вечная и принципиальная безбилетность Венички: в конце шестидесятых билет до Петушков стоит 1 рубль 46 копеек – в пересчёте на нынешние деньги это рублей шестьсот.)
Дело, впрочем, не только в безденежье. Помимо утилитарного, у коктейлей Ерофеева есть и ещё один смысл – метафизический. Он обещает, если доберётся до Петушков, создать коктейль «Иорданские струи» или «Звезда Вифлеема», который можно будет пить «в присутствии людей и во имя Бога»; той же цели, вероятно, служит «Ханаанский бальзам». Алкоголь для Ерофеева – проводник к Богу: «Что мне выпить во имя Твоё?» – вопрошает он и находит, что все обыкновенные, магазинные напитки Бога недостойны.
В предисловии к поэме Ерофеев сообщает: «Во вступлении к первому изданию я предупреждал всех девушек, что главу "Серп и Молот – Карачарово" следует пропустить, не читая, поскольку за фразой "и немедленно выпил" следует полторы страницы чистейшего мата, что во всей этой главе нет ни единого цензурного слова, за исключением фразы "и немедленно выпил". Добросовестным уведомлением этим я добился того, что все читатели, особенно девушки, сразу хватались за главу "Серп и Молот – Карачарово", даже не читая предыдущих глав, даже не прочитав фразы "и немедленно выпил". По этой причине я счёл необходимым во втором издании выкинуть из главы "Серп и Молот – Карачарово" всю бывшую там матерщину». Но в интервью Ерофеев признавался, что это выдумка – глава «Серп и Молот – Карачарово» всегда состояла из одной фразы[1068]. Комментатор Эдуард Власов полагает, что предупреждение Ерофеева восходит к предисловию Пушкина к «Евгению Онегину», в котором объясняется пропуск одной из глав.
«Энциклопедией русской жизни» назвал Виссарион Белинский «Евгения Онегина», и это определение стало школьным штампом, подобным тем, которые во множестве встречаются в тексте «Москвы – Петушков». Уже это говорит о том, что подобное определение для ерофеевской поэмы требует иронического отношения. «Москва – Петушки» не даёт универсального отображения жизни советского общества. В фокусе внимания Ерофеева – быт и бытие специфического контингента советских людей. Однако этот контингент был достаточно многочислен и всем знаком, что и даёт Веничке основания называть его «моим народом»: «время от рассвета до открытия магазинов» было одинаковым для всех. На «энциклопедичность» поэмы работают и повсеместные цитаты, задающие интеллектуальный горизонт ерофеевских попутчиков: в большой степени он складывается из литературной мифологии, которая служит таким же мощным связующим средством, как и алкоголь.
Вагон электрички – место, в котором можно собрать людей самых разных судеб и предпочтений. Пёстрая публика, описываемая Ерофеевым, объединяется в алкогольное братство, превращается в экстракт народа. (Когда в 2008 году вышел роман Натальи Ключарёвой «Россия: общий вагон», в этом ёмком образе писательница явно отсылала к Ерофееву.)
Вагон – мощный композиционный стержень: на протяжении большей части текста поэме свойственно классицистическое триединство времени, места и действия[1069]. Это вполне отвечает устремлениям и душевной организации героя, который ищет ясности и порядка, пытаясь прорваться сквозь делириозную пелену. Едва Веничка в почти бессознательном состоянии на короткое время покидает электричку, триединство даёт сбой. Поэма переходит к более древней, циклической структуре сюжета – и в конце концов приходит к катастрофическому финалу.