Заявление Солженицына, составленное в августе 1973 года на случай ареста[1120]
Первыми на «Архипелаг…» откликнулись не критики, а спецслужбы и руководители государств. Уже 2 января 1974 года, через несколько дней после выхода первого тома романа в Париже, КГБ рассылает копии «Архипелага…» партийному руководству и запускает кампанию по дискредитации Солженицына. В «Окнах ТАСС» на улице Горького выставлена карикатура Бориса Ефимова[1121], на которой толстые кривляющиеся буржуи поднимают, как знамя, чёрную книгу с черепом и костями на обложке: «Своей стряпнёй писатель Солженицын, / Впадая в клеветнический азарт, / Так служит зарубежным тёмным лицам, / Что поднят ныне ими, как штандарт». В зарубежных изданиях через доверенных лиц КГБ публикуются материалы о сомнительном моральном облике автора «Архипелага…». В квартире Солженицыных с раннего утра до позднего вечера раздаются телефонные звонки с угрозами. 14 января в газете «Правда» появляется статья «Путь предательства» за подписью И. Соловьёва: «Автор этого сочинения буквально задыхается от патологической ненависти к стране, где он родился и вырос, к социалистическому строю, к советским людям». «Литературная газета» вводит в обиход термин «литературный власовец»: «затхлая книжонка», «грязная стряпня», «верх кощунства и цинизма» – в подборке материалов от 23 января советские писатели упражняются в красноречии, пытаясь ещё сильнее «пригвоздить предателя к позорному столбу». На страницах «Литературной России» писатель Владимир Карпов находит причины падения Солженицына в самой его фамилии: «Вы солжец со всеми самыми махровыми антисоветчиками, вы падаете ниц и угодливо лижете сапоги фашистским недобиткам и предателям-власовцам. И это отражено в вашей фамилии. Нет нужды подбирать вам никаких обидных имён. Вы – Солженицын».
Аргументы против «Архипелага…» могут показаться сегодняшним читателям подозрительно знакомыми, похожие риторические приёмы то и дело встречаются в выступлениях публицистов-государственников последних лет. Солженицын «обливает грязью» достижения страны, реабилитирует фашизм, «льёт воду на мельницу» врагов на Западе. «…Почему он молчал, когда американские бомбы падали на города Вьетнама, когда расстреливали патриотов Чили, когда расисты в США убивали лидеров негритянского движения? – вопрошает литературный чиновник Николай Грибачёв. – Почему же не прозвучал тогда голос этого "борца" за демократию и справедливость?»
Единомышленники и союзники Солженицына видят в «Архипелаге…» прежде всего переломное историческое событие. Лидия Чуковская в статье «Прорыв немоты» пишет, что выход «Архипелага…» по значению для страны сопоставим только со смертью Сталина. «Думаю, мало кто встанет из-за стола, прочитав эту книгу, таким же, каким он раскрыл её первую страницу, – говорит историк Рой Медведев[1122]. – В этом отношении мне просто не с чем сравнить книгу Солженицына ни в русской, ни в мировой литературе». Искусствовед Евгений Барабанов пишет, что «Архипелаг…» открывает «путь к искуплению и очищению» для всей России: «Этот выбор не означает ни гражданского неповиновения, ни политических выступлений. Речь идёт о восстановлении нравственных основ, без которых немыслимо никакое человеческое общежитие».
Cолженицын понимает, что выход романа на Западе не может остаться без последствий; в книге «Бодался телёнок с дубом» он вспоминает, как, отдавая распоряжение о публикации, рассматривает несколько вариантов развития событий: убьют? Арестуют? Вышлют из страны? Мнения в Политбюро расходятся: сторонники жёсткой линии требуют суда и заключения в отдалённых районах Крайнего Севера, куда не доберутся западные корреспонденты; председатель КГБ Андропов склоняется к более мягкому варианту. 12 февраля 1974 года в квартиру Солженицыных в Козицком переулке приходят сотрудники Генпрокуратуры. Писателя увозят к следователю, предъявляют обвинение по статье 64 УК – «Измена Родине» (предусматривающей наказание вплоть до расстрела), а после ночи в камере Лефортовской тюрьмы зачитывают указ о лишении гражданства СССР и без каких-либо объяснений доставляют в аэропорт. Только после приземления Солженицын узнаёт, что самолёт прибыл во Франкфурт.
Первые реакции на «Архипелаг…» и в СССР, и на Западе сложно отделить от заявлений, касающихся ареста и изгнания Солженицына. Советская печать встречает высылку и лишение гражданства «с чувством глубокого удовлетворения», видя в ней закономерное воздаяние за «грязную клевету на наш народ». Группа правозащитников во главе с Андреем Сахаровым сразу после ареста выпускает «Московское обращение» с требованием разрешить Солженицыну работать на родине. Свободы для писателя и его книги требуют диссиденты – Рой Медведев, Лев Копелев и Игорь Шафаревич. Евгений Евтушенко, по его собственным воспоминаниям, в день высылки звонит Андропову и угрожает в знак протеста покончить с собой; впрочем, документально зафиксировано лишь его обращение в связи с отменой собственного творческого вечера в Доме союзов, случившейся через несколько дней после выдворения Солженицына. Кампания в поддержку Солженицына разворачивается и на Западе: Грэм Грин призывает писателей и учёных Запада запретить публикацию своих трудов в Советском Союзе, а Генрих Бёлль требует немедленно опубликовать «Архипелаг…» на родине писателя, – кстати, именно в доме Бёлля Солженицын проводит первые дни после прибытия в ФРГ.
В западной печати появляются и критические отзывы. Полемика разворачивается вокруг принципиальной для Солженицына (и неприемлемой для критиков левого толка) идеи: массовые убийства и аресты сталинского времени – не временное «отступление от ленинской линии», а прямое её продолжение. Критика с левых позиций варьируется от признания исторического значения книги с указанием на некоторые фактические недостатки (об этом пишет будущий автор биографии Бухарина Стивен Коэн на страницах The New York Times) до прямого объявления «Архипелага…» «продуктом реакционной идеологии» (бельгийский экономист Эрнест Мандель). Правые публицисты, напротив, поднимают «Архипелаг…» на щит – и эта позиция в огромной степени смыкается с их идейным антикоммунизмом вообще и противодействием политике разрядки в частности. Разговор об «Архипелаге…» идёт на языке политики и идеологии – впрочем, и сам автор, предвидевший, что публикация книги окажется «страшнущим залпом» по советскому режиму, вряд ли стал бы отделять в этом случае политику от литературы.
Солженицын переезжает в США и живёт в уединении в своём доме в Вермонте, периодически критикуя западный образ жизни (Гарвардская речь, 1978) и писателей-диссидентов третьей волны эмиграции (статья «Наши плюралисты», 1982). Его книга переводится более чем на 40 языков мира и только в СССР остаётся под запретом до конца 1980-х – за её распространение в самиздате можно получить тюремный срок. Все гонорары от изданий «Архипелага…» передаются Солженицыным в специально созданный Русский общественный фонд помощи советским политзаключённым; сотрудники фонда в СССР подвергаются травле и преследованиям, а его распорядителя Александра Гинзбурга в 1978 году приговаривают к восьми годам лишения свободы. Западные медиа относятся к Солженицыну всё более критически, указывая на его «авторитаризм» и «высокомерие», – возможно, на их отношение влияет отказ писателя от интервью и встреч с репортёрами.
Значение книги тем не менее не подвергается сомнению – и в исторической перспективе видно, как велики были её последствия. «Архипелаг…» меняет отношение к Советскому Союзу на Западе, особенно в левых кругах: бывшие союзники среди европейских левых отходят от поддержки советского режима и критикуют СССР за нарушения прав человека. Благодаря «Архипелагу…» Запад спустя десятилетия осознаёт масштаб преступлений советского режима – и оказывается вынужден определиться с его оценкой; можно спорить о том, насколько публикация «Архипелага…» повлияла на обострение холодной войны и приход к власти в США и Великобритании консерваторов-антикоммунистов; известно, впрочем, что и Рейган, и Тэтчер относились к Солженицыну со вниманием и уважением. «Архипелаг…» оставался предметом повышенного внимания интеллектуалов на Западе и предметом ожесточённой критики на родине: «Архипелаг…» по-прежнему выступает основополагающим доказательством (или же поводом для опровержения) в спорах вокруг советского периода истории. В 2009 году он в сокращённой редакции был включён в России в школьную программу по литературе, именем Солженицына назвали улицу в Москве, в Рязани открыли его музей, а во Владивостоке и Москве – памятники писателю. «Архипелаг…» остался в истории XX века как одна из книг, изменивших мир – и нашу страну: раскрытие информации о большевистских репрессиях, реабилитация их жертв, увековечение их памяти, деятельность общества «Мемориал»[1123], акция «Возвращение имён», музей ГУЛАГа и всё, что ещё произойдёт в будущем на пути восстановления памяти о жертвах советского террора, – всё начинается с этих трёх томов.
Толковый словарь Ушакова определяет «архипелаг» как группу морских островов, расположенных поблизости друг от друга. Острова, разъединённые водой, но связанные морскими путями, – Солженицын не раз использует эту метафору для рассказа о советских лагерях: так, главы второй части романа, посвящённой транспортной логистике ГУЛАГа, называются «Корабли Архипелага», «Порты Архипелага», «Караваны невольников» и «С острова на остров». Ещё один образ ГУЛАГа, к которому Солженицын прибегает во второй главе, – это канализация, в которую «сливаются» запущенные в разное время и организованные по разному принципу потоки заключённых: «…Никогда не оставались пустыми тюремные каналы. Кровь, пот и моча – в которые были выжаты мы – хлестали по ним постоянно».