Это отражается и в стилистике текстов: если «Хранитель древностей» – это наследующий модернистской прозе тонкий роман-эссе, то «Факультет…» в большей степени реалистичен, связан со стремлением Домбровского высказать правду о советском обществе 1930–50-х годов. Если в первом романе история Георгия Зыбина воспринимается как «частный случай» несовпадения с социальным контекстом, то в «Факультете…» Домбровский выносит приговор всему советскому государству, морально унижающему и физически уничтожающему своих граждан.
Почти все события романа, не считая флешбэков и авторских экскурсов в древнюю историю, происходят в Алма-Ате в середине 1937 года. Домбровский показывает, что происходит с героями романа на пике массовых репрессий, но в то же время представляет любимый город, сыгравший важную, если не центральную, роль в его жизни. В «Факультете…» довольно часто возникают городские пейзажи, описывается известный стихийный рынок и другие городские пространства – парки, заповедники, в которых герои романа чувствуют себя гораздо безопаснее, чем в центре города.
Сам Домбровский оказался в Алма-Ате весной 1933 года: это был цветущий южный город с довольно слабой социальной инфраструктурой. Начало 1930-х годов как раз было временем культурного и социального освоения Казахстана: оно началось сразу после Октябрьской революции и стало особенно интенсивным после 1929 года, когда столицу республики перенесли из Оренбурга в Алма-Ату. В городе оказалась и большая часть обширной археологической коллекции оренбургского музея, которую разбирает и классифицирует в «Хранителе древностей» Зыбин. То же самое происходит и с библиотеками двух городов: работающий там Корнилов недоволен, что некому разбираться с редкими книгами, оказавшимися в Алма-Ате.
Алма-Ата. Гостиница «Джетысу». 1930-е годы[1160]
«Факультетом ненужных вещей» оказывается в сталинское время юриспруденция, принципы которой воспринимаются не иначе как помеха для работы советского следователя: Георгий Зыбин попадает на допрос уже заведомо виноватым (в краже золота и, значит, во вредительстве), ему нужно только вслух признать свою вину. Но он сразу отказывается это сделать, из-за чего попадает в почти бесконечный цикл пыток, унижений и допросов. На одном из них Зыбин вспоминает, что во время его обучения студенты «юридического факультета знали классиков, знали, кто такой Полоний…»[1161] (по-видимому, это намёк на коварство и тотальную зависимость от начальства), а следователи 1930-х годов заботятся только о выбивании признания, которое один из архитекторов сталинских репрессий Андрей Вышинский[1162] называл «царицей доказательств». Ради получения признания оправданны любые действия: «…прикарманивать при обысках деньги, материться, драться, шантажировать, морить бессонницей, карцерами, голодом, вымогать, клясться честью или партбилетом, подделывать подписи, документы, протоколы, ржать, когда упоминали о Конституции ("И ты ещё, болван, веришь в неё!" Это действовало как удар в подбородок)». Отстаиваемая следователями «социалистическая законность» на деле оказывается бесчеловечным произволом, которому Зыбин отчаянно сопротивляется словом и делом (вплоть до нападения на одного из следователей).
Отказ от «буржуазной» юриспруденции влечёт за собой и отказ от концепции личности, чьи права и свободы она могла бы защищать. В дальнейшем «ненужными» могут оказаться археология, история и культура, которые должны ещё «доказать» свою необходимость строителям нового общества. В этом случае бесконечно возрастает ценность свободного – неподцензурного – творчества, равнодушного к слишком частым сменам идеологических пейзажей: именно поэтому для Домбровского так важны образцы художников-аутсайдеров, в частности Калмыкова, за работой которого Зыбин восхищённо наблюдает во время прогулки по Алма-Ате.
Героев романа можно разделить на две условные группы: приверженцев социалистической законности, упрощённой и адаптированной для нужд сталинских чисток (следователи Нейман, Хрипушин, Долидзе), и тех, кто остаётся на позициях старого доброго гуманизма, «факультета ненужных вещей», оставляющего за человеком право быть свободным в своих взглядах и решениях (Зыбин). Два этих мировоззрения сходятся в атмосфере общественного страха и напряжения не на жизнь, а на смерть.
Симпатия автора однозначно на стороне Зыбина, готового погибнуть, но не лжесвидетельствовать против себя. Советское следствие, по Домбровскому, не более чем массовое производство лжи, необходимое для сиюминутного карьерного интереса, личного самосохранения или идеологического представления. Следователь Нейман прекрасно понимает, что Зыбин не имеет отношения к пропаже музейного золота (а в самом конце романа убеждается в этом воочию, найдя золото в самом неожиданном месте), но не может отказаться от мысли о показательном процессе над учёными-вредителями, который мог бы способствовать его карьере. А окончившая ГИТИС и ставшая следователем практически случайно Тамара Долидзе мечтает на следствии встретиться лицом к лицу с врагами народа и изменниками родины – но видит лишь измученных и ни в чём не повинных людей, попавших в застенок по ложному обвинению или доносу. Её растерянность возрастает, когда она видит старого заключённого Каландарашвили, освобождённого по личному указанию Сталина (которому он когда-то очень помог в одной из ссылок). Встретившись глазами с Каландарашвили, Тамара понимает:
…произошло что-то такое, что у неё было только однажды, когда она заболела малярией. Всё словно вздрогнуло и расплылось. Словно кто-то играл ею – играл и смотрел с высоты, как это получается. Она чувствовала неправдоподобие всего, что происходит, как будто участвовала в каком-то большом розыгрыше. Всё казалось тонким, неверным, всё дрожало и пульсировало, как какая-то радужная плёнка, тюлевая занавеска или последний тревожный сон перед пробуждением.
Центральный музей Казахстана. 1930 год. Располагался в здании бывшего Кафедрального собора[1163]
Георгий Матвеевич Каландарашвили появляется в четвёртой части романа: однажды утром Зыбин обнаруживает его в своей камере. Каландарашвили ожидает в Алма-Ате нового следствия и не надеется на счастливый исход: большая часть его взрослой жизни прошла в лагерях, и новый срок он явно не переживёт. Он подробно рассказывает Зыбину о своей биографии, о своём увлечении историей и о жизни в лагере, куда должен скоро отправиться Зыбин. Незадолго до встречи с новым сокамерником Каландарашвили отправил личное письмо самому Сталину, которому помог в ссылке в 1904 году. Из-за этой выходки старику готовят новый срок, но судьба распорядится иначе: Сталин всё-таки прочитает письмо и, после долгих раздумий и лицемерных тайных совещаний, позволит освободить Каландарашвили.
Что делает в романе этот персонаж? Во-первых, он буквально своим видом и поведением показывает разницу между заключением в камере предварительного следствия и лагерным опытом: если Зыбин ещё сопротивляется, то Каландарашвили только вспоминает прошлое, даёт Зыбину ценные бытовые советы, не испытывает ни страха, ни надежды (и в этом напоминает персонажей Варлама Шаламова). Во-вторых, гротескный эпизод освобождения Каландарашвили из-под стражи ещё раз показывает театральную природу репрессивной власти и двойственную роль следователей и оперативных сотрудников: совсем недавно Каландарашвили должны были приговорить к расстрелу, а теперь с него сдувают пылинки, кормят в ресторане и препровождают в специально предоставленный самолёт.
Скорее всего, возникающий в романе евангельский сюжет о предательстве Иуды был введён Домбровским под влиянием посвящённых Иешуа Га-Ноцри глав романа «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова. Как и у Булгакова, авторство текста (философского трактата) на основе библейского сюжета о суде синедриона принадлежит персонажу романа – здесь это поп-расстрига по имени Андрей Куторга. Во время долгих дружеских посиделок он подробно объясняет тезисы своей работы археологу Владимиру Корнилову, а тот потом пересказывает их следователям, манипуляциями и шантажом склонившим его к «сотрудничеству». Двусмысленность этой ситуации в том, что львиную долю трактата Куторги занимают размышления о предательстве и осведомительстве: рассказывая об Иуде и ещё об одном предателе из близкого окружения Христа (чьё имя история не сохранила), Корнилов как бы рассказывает и о себе, предающем Куторгу. Всё это сильно мучает Корнилова и в конце концов подталкивает к обману следователей, который довольно быстро раскрывается благодаря параллельным доносам самого Куторги, уже давно «присматривающегося» к Корнилову по просьбе тех же следователей. Казалось бы, Корнилов обречён. Но следователи дают ему второй шанс, попросив писать в доносе только правду.
Чимабуэ. Поцелуй Иуды. Конец XIII века. Церковь Сан-Франческо в Ассизи, Италия[1164]
Для чего Домбровскому понадобилась такая запутанная сюжетная ситуация? Видимо, чтобы подчеркнуть, что следует избегать любого сотрудничества с репрессивными органами, так как во все времена оно разрушительно действует на личность. Именно поэтому для него важен пример никого не оговорившего и не признавшего своей вины Георгия Зыбина, в котором обнаруживаются многие черты Иисуса Христа (для атеиста Домбровского Христос был прежде всего исторической фигурой).