Правда, из этого пассажа можно сделать вывод, что «Жизнь» – это всего лишь подробный физиологический очерк, описание быта: как устроены дворянские усадьбы, какие отношения были у помещиков с крестьянами, какой была система образования в гимназиях и т. д. Но всего этого в «Арсеньеве» не найти. Зато тут подробнейше описано, как пахло в коридорах гимназии. Мы не узнаём, например, сколько стоила форма гимназиста или как она выглядела. Зато Бунин описывает «пыльные окна, нагреваемые городским солнцем», духоту и тесноту шляпной мастерской, где ему выбирают гимназическую фуражку. В странствиях Арсеньева тоже описаны не города, а эмоции, которые они вызывают у героя. Не топография или архитектура, а цвета и запахи: Витебск встречает героя «лиловыми, голубыми и гранатовыми» шубками гуляющих по улицам девушек и «антилопьими» взглядами юношей. Ни слова о том, что Арсеньев приезжает в черту оседлости, город, где дозволено жить евреям, никаких описаний быта еврейского местечка, которое бы обязательно нашлось в «энциклопедии русской жизни», физиологическом очерке, мы тут не обнаружим. Так что Степун всё же грешит против правды, применяя формулу Белинского к «Жизни Арсеньева»: это ни в коем случае не историко-бытовой очерк и точно не альбом фотографий России XIX века. Здесь описано как раз то, что оказывается за рамками очерка, чего фотография передать не может. Чувства, запахи, полутона ушедшей реальности. Не быт, а те ощущения, которые были с ним связаны. Что само по себе гораздо ценнее, чем информативная и подробная энциклопедия.
Поведение главного героя в «Жизни Арсеньева» далеко не всегда подчинено бытовой логике. В четвёртой части, после скуки в деревне и нескольких юношеских любовных увлечений, персонаж принимает решение устроиться на службу в редакцию провинциальной газеты. И отправляется в Орёл, но по дороге внезапно меняет маршрут и начинает порывистое путешествие по России. Почему он так поступает, прямо не объясняется. Мы вдруг видим Орёл и всю европейскую часть России с высоты птичьего полета: «…Там, вдоль вокзала, – великий пролёт по всей карте России: на север – в Москву, в Петербург, на юг – в Курск и в Харьков, а главное – в тот самый Севастополь, где как будто навеки осталась молодая отцовская жизнь…» – и Арсеньев начинает метаться между этими географическими точками.
Стоит обратить внимание, что Арсеньев нарочно выбирает «литературные» места на карте. Помещичий юг – Орёл он прямо называет «городом Лескова и Тургенева». Крым «Севастопольских рассказов» Толстого и семейных преданий: «Было что-то, что связывалось с моим смутным представлением дней Крымской войны: какие-то редуты, какие-то штурмы, какие-то солдаты того особенного времени, что называлось "крепостным" временем». Поездка в Петербург – тоже порывистая, внезапная и необъяснимая – оборачивается попыткой пережить там всё то, что обычно переживает «маленький человек» в большом, холодном и жестоком городе: «Петербург! Я чувствовал это сильно: я в нём, весь окружён его тёмным и сложным, зловещим величием». Одним словом, герой снова примеряет на себя сюжетные, характерные модели русской литературы – и смысл путешествия именно в том, чтобы побывать внутри «Севастопольских рассказов», «Петербургских повестей», «Леди Макбет Мценского уезда» или «Отцов и детей».
Вид на город Орёл с правого берега Оки. 1910-е годы.
Арсеньев отправляется в Орёл, но по дороге меняет маршрут и начинает путешествие по России[490]
В финале четвёртой части Бунин очевидно ставит точку в повествовании. Оно переносится во Францию конца 1920-х годов, описываются смерть и похороны когда-то случайно встреченного Арсеньевым в Орле гусара. Но после этого «Жизнь» продолжается, следует пятая часть. Она заметно отличается от предыдущих, да и опубликована поначалу была в «Современных записках» за 1933 год как самостоятельное произведение под названием «Лика». Но, как признавался сам Бунин, он «издал "Лику" [отдельно] только потому, что "Жизнь Арсеньева" уже была издана, но при первой возможности [то есть при публикации романа отдельной книгой] ввёл её как пятую книгу»[491].
Действительно, стилистически она несколько выпадает из ткани романа и даже больше напоминает будущие рассказы «Тёмных аллей». Тут почти нет монологов и лирических отступлений, рассуждений и описаний – это линейное повествование о первой любви и первом опыте совместной, почти семейной жизни Арсеньева. Но именно эти отличия одновременно определяют место «Лики» в романе: это финал скитаний, рассуждений и сомнений главного героя. Жизнь с Ликой, любовь к ней и скорбь о прошедшем счастье становятся итогом всех переживаний молодого Арсеньева. Именно потому, что «Лика» – стройная история любви, её последняя фраза вполне может восприниматься как эпилог ко всему роману: «Я видел её смутно, но с такой силой любви, радости, с такой телесной и душевной близостью, которой не испытывал ни к кому никогда».
Ещё во время работы над финальной книгой «Жизни» близкие Бунина прямо спрашивали у него, есть ли прототип Лики, существовала ли она (или женщина, сыгравшая такую же роль в его жизни) на самом деле. По признанию Бунина, он ввёл в роман героиню «на основе только некоторой сути пережитого им в молодости». Впрочем, в своём дневнике Кузнецова приводит куда более откровенное высказывание автора:
Вот доказательство того, как относительно то, что существует или не существует! ‹…› Ведь я её выдумал. Постепенно, постепенно она начала всё больше существовать, и вот сегодня во сне я видел её, уже старую женщину, но с остатками какой-то былой кокетливости в одежде, и испытал к ней всё те же чувства, которые должны были бы быть у меня к женщине, с которой 40 лет назад, в юности, у меня была связь.
С другой стороны, биографы Бунина прямо указывают на конкретный прототип Лики – корректора газеты «Орловский вестник» Варвару Пащенко, с которой Бунин прожил несколько лет и которая переехала вместе с ним в Полтаву. Но затем покинула его, как и в романе, лишь оставив записку («Уезжаю, Ваня, не поминай меня лихом…»), – правда, Пащенко, в отличие от Лики, бросила Бунина ради их общего приятеля, актёра Арсения Бибикова. Совпадает даже смерть героини и её прототипа: как и Лика, Пащенко умерла от туберкулёза – только не вскоре после расставания с писателем, а много лет спустя, в 1918 году.
Как и все остальные описанные в «Жизни» факты биографии писателя, история отношений с Пащенко сама по себе не имеет значения: это лишь материал, а атмосферу, ощущения, окружавшие его, Бунин реконструирует средствами литературы. «Образ её неясен? – писал Бунин Галине Кузнецовой о своей героине. – А мне казалось, что он ясно вышел – в смысле общеженского молодого, в его переменчивости, порождаемой изменением её чувств к "герою", кончившимся преданностью ему навеки. Я только это и хотел написать, – не резко реальный образ, – резкость уменьшила бы его тайную прелесть и трогательность»[492].
Леонид Добычин. Город Эн
«Город Эн» – книга, формально принадлежащая к жанру романа воспитания. Это рассказанная от первого лица история детства и отрочества героя, проходящих в начале XX века в маленьком городке на западе Российской империи. По существу же перед нами уникальный художественный эксперимент – попытка совершенно по-новому описать отношения человеческого сознания с окружающим миром и исторической реальностью.
Первые упоминания о замысле повести (или маленького романа) появляются в 1926 году в письмах Добычина к писателю Михаилу Слонимскому; в это время Добычин жил в Брянске, служил в Губпросвете. Жил в одной комнате с матерью и сёстрами и с трудом выкраивал время для литературного труда. Тем не менее именно там (до 1927 года) написана большая часть рассказов Добычина. Систематическая работа над повестью начинается в 1928 году, затем после перерыва возобновляется в 1932-м. Однако к лету 1933-го было написано лишь 10 из 34 глав. Завершён «Город Эн» был после переезда в 1934 году в Ленинград, когда Добычин, освобождённый от изматывающей службы, смог сосредоточиться на литературной деятельности.
«Город Эн» – уникально построенный текст, в котором «наивная» фиксация мельчайших примет провинциального быта позволяет создать конспективную панораму эпохи. Ничтожные изменения, происходящие в «малом мире», где существует сам герой – постепенно взрослеющий мальчик, его родители, их знакомые (Александра Львовна Лей, семьи врача Кондратьева и инженера Карманова), оказываются связаны с грандиозными событиями, происходящими в «большом мире» в 1900-е, – потрясениями российской и мировой истории, культурными и техническими новациями. При этом по сути сам «малый мир» не меняется, сохраняет свою уютную и тоскливую стабильность; таким же стабильно-инфантильным, несмотря на внешнее мужание, остаётся сознание героя-рассказчика.
С одной стороны, герой по-детски сентиментален, с другой – интонация повествования довольно отстранённая: о своих переживаниях герой-рассказчик говорит как бы из будущего, из другого мира. Финал книги – переход в это иное, взрослое состояние.
Леонид Добычин. 1920-е годы[493]
Гимназисты Первой киевской гимназии во время урока географии. 1890–1900-е годы[494]