Прямых предков в литературе Зощенко, кажется, не видел, хотя любил делать отсылки к Гоголю и Чехову. Предложение Горького написать «историю культуры» едва ли послужило движущим импульсом к работе, однако зощенковские исторические экскурсы по стилю вполне сопоставимы с дореволюционной «Всемирной историей, обработанной "Сатириконом"» – пусть это сравнение, как будет видно ниже, и возмущало автора.
Литературовед Мариэтта Чудакова видит в появлении «Голубой книги» закономерный этап развития поэтики Зощенко: «Исторический факт подаётся здесь таким, каким он должен, по мнению автора, представать перед самодовлеющим бытовым сознанием… Сняты все культурные барьеры, не позволяющие нам отнестись к историческому факту так же непосредственно, как к житейской истории, разыгрывающейся перед нашими глазами. Дан выход самым непосредственным реакциям, не отягощённым багажом культуры. "Нам исключительно жалко Сервантеса. И Дефо тоже бедняга. Воображаем его бешенство, когда в него плевали. Ой, я бы не знаю, что сделал!" Чудакова полагает, что «для Зощенко необходимость переоценки культурных ценностей связывается прежде всего с новым потребителем этих ценностей»: он как бы передоверяет авторское право, право речи «воображаемому пролетарскому писателю». В статье «О себе, о критиках и о своей работе» (1928) Зощенко пишет:
Я только хочу сделать одно признание. Может быть, оно покажется странным и неожиданным. Дело в том, что я – пролетарский писатель. Вернее, я пародирую своими вещами того воображаемого, но подлинного пролетарского писателя, который существовал бы в теперешних условиях жизни и в теперешней среде. Конечно, такого писателя не может существовать, по крайней мере сейчас. А когда будет существовать, то его общественность, его среда значительно повысятся во всех отношениях.
Я только пародирую. Я временно замещаю пролетарского писателя. Оттого темы моих рассказов проникнуты наивной философией, которая как раз по плечу моим читателям.
Надо отметить, что ко времени написания «Голубой книги» традиция пролетарской литературы уже устоялась, а РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей) и вовсе прекратила своё существование. К середине 30-х годов появилась уже и пользовалась популярностью пролетарская проза Владимира Зазубрина[513], Фёдора Панфёрова[514], Фёдора Гладкова[515], первые рассказы Леонида Леонова[516]. Вероятно, эти авторы просто не отвечали представлениям Зощенко об идеальном пролетарском писателе, которым сам он не мог быть в полном смысле слова в силу социального происхождения.
В общем, если оставить в стороне огромное число исторических источников, проштудированных Зощенко для работы над «Голубой книгой», то влияние оказывается не столько литературным, сколько «металитературным». «Пародия» Зощенко – это диалог с воображаемым «пролетарским писателем», разговор на понятном ему языке.
Наконец, с чисто структурной точки зрения «Голубую книгу» можно возвести к знаменитым средневековым и ренессансным собраниям анекдотов и новелл – от «Римских деяний»[517], где о пороках и добродетелях говорится на примерах известных личностей, до «Декамерона», где серии новелл объединяются заранее выбранными темами и заключаются в повествовательную рамку.
С конца 1934-го по июнь 1935 года переработанные Зощенко старые рассказы и вновь написанные исторические экскурсы публиковались в журнале «Красная новь». В том же 1935 году книга выходит из печати отдельным изданием.
Публикация тяжело проходила через цензуру. Был задержан № 8 «Красной нови» за 1935 год, в котором печаталась пятая часть «Голубой книги». Цензор полагал, что она, «являющаяся сама по себе крайне бессодержательной болтовнёй развязного мещанина, в своей последней (5-й) части, кроме того, содержит в себе ряд политически вредных рассуждений и заметок. Вся книга состоит из мелких, не связанных между собой случайных хроникальных заметок из истории и литературы и не печатавшихся ранее мелких рассказцев Зощенко. В 5-й части Зощенко, как на подбор, приводит факты героизма террористов: Балмашёва, Каляева, Мирского, Желябова, Лизогуба[518] и др. В длинных рассуждениях Зощенко проповедует христианское непротивление злу, по-обывательски призывает к мирной жизни, к прекращению борьбы с инакомыслящими».
Не устраивало цензуру и формальное отношение Зощенко к Ленину: «В мелкой хронике, наряду с пышными восхвалениями террористов, Зощенко ограничивается лишь следующими беспредметными строчками о Ленине: "17 апреля 1917 г. в Петербург приехал Ленин, и 25 октября 1917 г. с буржуазной революцией было покончено, началась социалистическая революция". Закономерный финал: «Сейчас листы с материалом Зощенко изымаются из журнала. 5-я часть "Голубой книги" будет разрешена к печати после коренной переработки»[519].
Именно на этом этапе возникает фигура тогдашнего главного редактора «Красной нови», бывшего участника РАПП Владимира Ермилова, благодаря которому публикация всё же была доведена до конца. Этот критик и редактор известен ныне как один из одиознейших погромщиков и доносчиков советской литературы. Впрочем, в тот период он обращался с Зощенко довольно нежно, учитывая то ли неоднозначность политики партии в области культуры, то ли достаточную известность своего подопечного. Видимо, поэтому Зощенко, которого расстраивали редакторские правки и отношение к себе «как к ученику, начинающему писателю»[520], часто подчинялся его мнению.
Писателю предлагалось исправить «политические ошибки» («народовольцы были одиночками, не связанными с народным движением, сам путь террора партия считает вредным, особенно сейчас, после убийства С. М. Кирова»). Некоторые замечания кажутся совсем незначительными, но и за ними скрывается некая политическая логика (к которой Ермилов был особенно чувствителен): «Фраза о том, что нет никого, о ком бы мы так жалели, как о Рылееве, вызвала сомнение у Ермилова, и в журнале она приобрела следующий вид: "И, пожалуй, мало о ком мы так же горько пожалели". Точечным цензурным переработкам подверглось и отдельное книжное издание. Например, Елена Жолнина предполагает, что изъятие упоминаний об Аттиле связано с так и не поставленной пьесой Евгения Замятина «Аттила», в которой недвусмысленно проводилась аналогия между варварами и большевиками.
При этом не следует связывать все изменения в тексте с цензурой (или самоцензурой); ощущая себя именно советским писателем, Зощенко всерьёз размышлял в политэкономической логике, которая была характерна для его эпохи. Об этом свидетельствуют разнообразные сохранившиеся рабочие материалы к книге.
Реакция на «Голубую книгу» была неоднозначной. Центральный партийный орган, «Правда», опубликовал крайне резкий, погромный текст критика Арона Гурштейна, в котором Зощенко прямо сопоставлялся со своими персонажами (традиция, восходящая ещё к многочисленным критическим публикациям 1920-х). Но Зощенко виновен был и в идеологической ошибке[521]:
Незнание, непонимание истории, невежество обнаружил писатель Зощенко. Всё богатство исторической жизни он свёл к анекдоту. На всё богатство исторических явлений он реагирует тягуче-однообразным, монотонным «сказом». Ни чувства истории, ни гнева, ни страсти. Мысль бедная, убогая.
Более спокойную, но также негативную оценку «Голубой книге» (как и вышедшей за год до этого другой книге Зощенко, «Возвращённая молодость») дал в одном из центральных тогдашних журналов, «Литературном критике», Игорь Сац[522]:
Подлинные исторические факты рассказаны более или менее обычной речью «героев» зощенковских рассказов: кое-что смешно – иначе и не могло быть у такого писателя, – но часто совсем не смешно и даже неприятно. Неприятно, когда тем же языком, основанным на странных, угловатых, чрезмерно прямолинейных и всё же неясных ассоциациях, говорится о великих и трагических событиях в истории человечества.
Впрочем, эта реакция была не всеобщей. И если Цезарь Вольпе не успел при жизни опубликовать «Книгу о Зощенко», где заинтересованно и глубоко писал о «Голубой книге», то некоторые другие критики и писатели выступали поощрительно. Так, Абрам Лежнев[523] писал (во многом прозорливо) о зощенковской манере[524]:
…Она окончательно определяется как медитативная форма, приспособленная для раздумывания вслух, для обобщений, для аргументации, и прослоённая чисто новеллистическими вставками. Она находится где-то посередине между публицистикой и беллетристикой, между трактатом и рассказом, между фельетоном и статьёй. И эта её промежуточность, этот уход в сторону от привычных и тесных форм прозы к более свободным, дающим простор мысли, делает её интересной и важной для всего нашего литературного развития.
В числе поддержавших книгу был и её адресат Максим Горький, и это было очень важно. Столп соцреализма оценил работу Зощенко высоко, но предрёк её непонимание.
Несмотря на неоднозначный приём книги, под запрет она не попала, скорее напротив. В 1936 году в «Библиотеке "Огонёк"» выходит книга Зощенко «Исторические рассказы», в которую вошли незначительно переработанные фрагменты «исторической» части «Голубой книги». Некоторые рассказы из неё, опять-таки с небольшими изменениями, выходили позднее и в других его сборниках. Зощенко продолжал публиковаться и вести жизнь признанного советского литератора: его комедии ставились в центральных театрах, а гастроли собирали полные залы.