Ну, затянули мы посильнее ремни. Сидим, ждем у моря погоды, А снег все сыплет и сыплет.
На четвертый день Серэга Красавин открывает комсомольское собрание: что, мол, будем делать? Никто не берет слова, кроме, конечно, Левы Королевича. Тот явился из кузницы, беззаботно напевая "Мы спаяны, как два стальных кольца", закопченный, с красными от холода ушами (Лёва круглый год носит морскую фуражку с "капустой"), а в руке у него связка каких-то железяк.
– У нас в Одессе, – говорит, – аналогичных случаев, то есть чтобы снег валил целую неделю, не бывало. Но, к вашему счастью, Лёва Королевич в свое время служил на Севере в автомоточастях Советской Армии и научился там кое-чему. В частности, элементарному обращению с кузнечным инструментом. Посмотрите, какие хомутики я изготовил собственноручно.
Мы посмотрели. Ничего особенного. Это были довольно грубо загнутые скобы из полосового железа, соединенные болтами в хомуты. Такими хомутами скрепляют, например, телеграфный столб с вкопанной в землю рельсой.
– А я соединю этими хомутами две автомашины – мой ЗИЛ и бензовоз, – пояснил Лова. – Получится вроде как два паровоза на железной дороге: один тянет, другой толкает. Слушайте сюда. Я, Лёва Королевич, пробиваю в снегу колею, а сзади по этой колее меня подталкивает мощный бензовоз уважаемого коллеги Бондарчука, который всегда уверяет, что нигде от меня не отстанет. Вот теперь он, если и захочет, не сумеет отстать.
И Лёва потряс железными хомутами внушительно, со звоном.
Это было что-то совсем новое и в то же время простое, как все Лёвины изобретения. Шофёры соображали, прикидывали, как получится на деле. В конторе совхоза было холодно, снег за окном все валил не переставая.
Медсестра Катя сказала:
– До станции больше ста километров. Вас же засыплет начисто. Даже подумать страшно!
– Страшно? – переспросил Лёва. – Имейте в виду, Катерина Ильинична, что Лёва – член ВЛКСМ и страшиться трудностей – единственное, на что он не способен. Остальное Лёва все может. Вот если коллега Бондарчук сдрейфил, тогда… – и он ласковыми черными глазами посмотрел на шоферов. – Тогда – кто следующий, граждане пассажиры?
Костя засопел и сказал нашему мотористу;
– Саша, я возьму твой длинный тулуп. Ладно? На этом собрание окончилось.
Уже через полчаса Костя подогнал вплотную к Левиной машине десятитонный бензовоз – буфер к буферу, – и Лёва собственной рукой намертво затянул болты на хомутах.
После этого Лёве и Косте отдали каждый что мог: шофёры – остатки горючего из своих машин, повариха Леля Каретникова – полведра печеной картошки, медсестра Катя – флягу со спиртом. Директор Егор Фомич вручил Леве документы на получение грузов. Рявкнули моторы, зазвякали, зашлёпали с пробуксовкой цепи на колесах, и Левина комбинация из ЗИЛа и бензовоза исчезла в снежном вихре, а пробитую колею тут же и замело у нас на глазах.
Эта чёртова пурга крутила и крутила, казалось, конца ей не будет, всю душу выкрутила. Поганые мысли лезли нам в голову, все валилось из рук. И как-то неловко было смотреть друг на друга: почему пошли на риск именно Костя и Лёва?…
– Прошли уже сутки, – сказал Серёга Красавин. – Надо что-то предпринимать.
И он отправился в мастерскую к Сашке Губанову – ковать хомуты.
На этот раз все шофёры вызвались ехать. Но где взять горючку? Остался только неприкосновенный запас, на самый крайний случай.
– Это и есть самый крайний случай, – сказал Егор Фомич. – Поезжайте!
Но ехать не пришлось.
К вечеру ударил мороз. Пурга прекратилась. Под звездным небом спокойно лежала белая степь.
И вот издалека донесся тихий, но отчетливый рокот, а потом на темном горизонте полыхнуло зарево. Снег заискрился, засверкал в ослепительном свете фар Левы Королевича.
– Как в сказке! – шёпотом сказала Катя.
Она, как и все мы, стояла у крайнего барака, за которым начиналось снежное безлюдье, и в глазах у нее отражался свет идущих автомашин.
Тридцать часов Лёва и Костя пробивались к станции и обратно до совхоза. Двести километров – тридцать часов.
– Как же ты не отморозил свои длинные противные уши? – нежно спросила Катя.
И Лёва, который никогда за словом в карман не лезет, не нашелся, что ответить. Он только пробормотал что-то вроде "извиняюсь", поспешно опустил воротник тулупа и поправил фуражку, чтобы она сидела пофасо-нистей. А потом искоса посмотрел на Костю.
Но на того смотреть было бесполезно: Костя Бондарчук сидел за рулем в кабине бензовоза и, посапывая, крепко спал. Впрочем, и Лёва, хотя и хорохорился, еле держался на своих длинных ногах. Мы с трудом сволокли в барак его и Костю, а сами занялись разгрузкой. Бывало, что при разгрузке уронишь ящик с консервами или там рассыплешь крупу. Ничего такого на этот раз не произошло. Мы даже не пролили ни одной капли горючего, когда заправляли свои машины из Костиного бензовоза.
Восемнадцать часов проспал Костя после этого рейса, а Лёва-всего только десять. Утром, как ни в чем не бывало, вышел вместе с нами на работу. Даже и тут он ухитрился обставить своего соперника. А задаваться стал пуще прежнего.
– Мы, – говорит, – покорители безбрежной снежной целины. На нас смотрит вся страна. А я смотрю на вас, уважаемая Катерина Ильинична, и хочу поднять один вопрос: как это вам удалось сделать укол в сердце человеку, который из себя двух слов выдавить не может, а только перманентно сопит? Да еще находится в объятиях Морфея, то есть дрыхнет чуть не полные сутки после обыкновенной увеселительной прогулки на станцию и обратно?
Впрочем, подобные вопросы Лёва поднимал исключительно в присутствии Кости. За глаза он никогда не трепался о своем сопернике и не предпринимал активных действий. Они и гуляли с Катей только вместе – один при другом. Выглядело это примерно так: идет по нашей широкой совхозной улице светловолосая, красивая Катя Куликова, слева от нее топчется коренастый Костя Бондарчук, а справа – вышагивает длиннющий Лёва Королевич. Он размахивает руками и неизменно разглагольствует. Костя угрюмо молчит, а Катя лукаво посмеивается, прикрывая рот уголком голубой косынки.
Так они гуляли всегда. И даже танцевали в клубе втроем. Есть такая полька-тройка, где одна девушка крутит вокруг себя двух парней. Мы все с интересом ждали: чем же это кончится? Должна же она кого-то одного выбрать. Но Катя что-то не торопилась выбирать.
А время шло. Целина в наших краях уже, говоря по существу, перестала быть целиной: электростанцию, баню поставили, школу отгрохали в два этажа; в общем, жизнь вошла в колею. И тут произошло событие, которое, как сказал Лёва, "ознаменовало новую эру, невиданный расцвет в делах совхоза": Леву и Костю выбрали бригадирами.
Хитрый Егор Фомич знал, кого порекомендовать на эти посты. Тут уж их соперничество обострилось до крайности. Больше того – оно стало кровным делом двух бригад.
– Вымпел! Вымпел за посевную! Неужели мы отдадим его этим, извиняюсь, сопунам? – горячился Лёва.
"Сопунами" он презрительно называл ребят из второй бригады, куда ушел от нас Костя Бондарчук. Бригада у него была сплошь "зеленая" – вчерашние десятиклассники; они хватались за работу горячо, но бестолково. Им, как воздух, нужен был опытный, рассудительный бригадир, такой, как наш Костя. Но мы-то не собирались никому уступать вымпел, а особенно таким молокососам. Это был бы позор. Леля Каретникова, наша главная повариха, так и сказала своему Сашке: "Чистый позор!" – и добавила:
– Лучше тогда домой не являйся. Будешь ночевать в мастерской вместе со своими моторами, которые ты не сумел как следует подготовить.
Леля – хохлушка, и характер у нее соответственный: если что пообещала, не отступится. Другие девчата, правда, менее решительно, но тоже высказались по этому вопросу. Даже тихая Вера, смущаясь, сказала Сереге Красавину:
– Все-таки очень приятно, когда вымпел развевается на машине человека, с которым дружишь.
И только медсестра Катя Куликова не говорила ничего. Она лишь загадочно улыбалась и кокетливо поправляла свои светлые пушистые волосы. Но этого было вполне достаточно, чтобы Костя и Лёва лезли вон из кожи.
Горячие это были дни и тяжелые. В совхозе еще не вспахана была половина площади, мешали дожди. Мы хорошо помнили неудачи прошлого года. Тогда, тоже из-за ненастья, задержался сев. Пшеница созрела поздно, убирали ее до первого снега, много зерна осталось зимовать в степи. Об этом писали в газетах, говорили на всех совещаниях – в райкоме, в совхозе, в бригадах. Отовсюду приезжали озабоченные люди, выясняли, горевали, ругались.
А Лёва, наученный горьким опытом прошлой посевной, буквально надрывался:
– Как только позволит погода, мы должны эквивалентно провести сев! – кричал он,
Вряд ли Лёва знал, что именно обозначает это словечко. Впрочем, в ту весну наш бригадир так и сыпал терминами, эквивалентными понятию скорости, например: "А ну, рви когти!", "Делай короче!", "Чтобы у меня по-быстрому!", "Давай вертухайся!"
И мы "вертухались". А больше всех – сам Лёва. Изобретательность била из него, как закипевшая вода из-под пробки радиатора. К примеру, он предложил механизаторам прицепить к плугам бороны, получились одновременно и пахота, и боронование. Это высвободило несколько тракторов. Фотографию нашего бригадира поместили в областной газете. Между прочим, Лёва сразу же вырезал эту фотографию, наклеил ее на крышку своего портсигара с внутренней стороны и принялся с особым рвением угощать всех папиросами, даже девчат…
Левин рационализаторский почин подхватили наши трактористы; на предпосевном совещании они взяли обязательство: прицепить вместо трех обычных сеялок по четыре. За нами, мол, дело не станет, только бы не подвели шоферы: сумеют ли они оперативно подвозить семена?
Лёва, конечно, полез в бутылку.
– Интересуюсь, кому вы здесь задаете этот банальный вопрос? – крикнул он с места. – За мою бригаду можете не спрашивать, мы-то подвезем. А как сопуны – не знаю.
Костя встал, исподлобья взглянул на Леву.