Теперь бесформенное нечто, прикрытое алой тканью, заполняло всё кресло целиком. Даже не помещалось, нависало над громадными подлокотниками. Едва ли ЭТО могло встать, даже сдвинуться с места: из-под ткани расползались в стороны многочисленные отростки — живые, разноцветные, пульсирующие. И буквально врастали в камень стен, пола, свода…
— Арно, милый… Подойди, поцелуй меня…
Кажется, она меня не видела. И, скорее всего, не сознавала, что говорит. Ее устами говорила мерзкая тварь — завлекала, подманивала…
Я сделал коротенький шаг вперед. Затем еще один. Приближался медленно-медленно — сам не зная, зачем.
— Арно, милый…
В комнате было жарко — в камине пылали очень странным фиолетовым пламенем очень странные угли…
Преодолев половину пути от двери к креслу, я остановился. Не своей волей — тело натолкнулось на преграду, упругую и абсолютно невидимую. Усилил напор — преграда мягко толкнула обратно. Я двинулся вдоль нее — в одну сторону, затем в другую… Бесполезно, протянулась от стены до стены.
— Арно-о-о-о…
Нет, меня не заманивают. Глупо заманивать и не пускать…
Голос зазвучал неожиданно — громкий и бесстрастный. Зазвучал у меня в голове.
— Уходи, человек!
И тут же возникло крайне неприятное чувство — словно когтистая лапа залезла в череп и небрежно перемешивает мозги.
Прости, Ла-Пуэн, ты был неплохим летописцем… Но мне совсем не хочется узнать, какие песни пела принцесса, и ЧТО выползает отсюда по ночам…
Не знаю, сколько я простоял у прозрачной стены. Чувство времени утратилось абсолютно…
Нет и не было никаких лесных монстров, думал я. Есть один-единственный монстр, но растущий медленно и иначе, чем люди… Сначала отрастивший руки — слепо тянущиеся, ощупывающие мир, невзначай убивающие букашек-людей, оказавшихся между пальцами. Потом ноги, слепо топчущие всё и всех… Потом что-то еще… Чем для монстра — нет, для МОНСТРА — служит, к примеру, Белая Слизь? Желудочным соком? С Прыгучей Смертью всё понятно — блохи, мелкие паразиты…
А мозг зреет здесь. Зреет в чреве Иветты.
— Уходи, человек! — вновь загремел голос в моей голове. — Уходи и никогда не возвращайся! Ты помог мне — и я отпускаю тебя!
У нечеловеческого мозга должны быть нечеловеческие мысли… Кто переводит их в доступные мне слова и выражения? Я сам? Или то, что уцелело от Иветты? Какая разница… Потому что слова — ложь. ЭТО не пускало меня сюда. И не выпустит обратно. Лишь здесь — именно здесь, на верхнем этаже донжона, Он (Она? Оно?) не может дотянуться до меня… Пока не может. Точно так же человек не сможет добраться до шустрой букашки, заползшей ему в ухо…
Но патовая ситуация не продержится долго. Я давно слышал легкий шум на ступенях винтовой лестницы. Что-то неторопливо и уверенно ползло сюда… Щупальце, тонкий отросток, которым Монстр решил поковырять в ухе? Неважно…
Иветта вновь открыла глаза. Вновь заговорила:
— Арно… Милый… Подойди, возьми меня за руку…
Невидящий ее взгляд смотрел куда-то в сторону, мимо меня.
— Я здесь, я с тобой… — ответ наконец прозвучал, но она его не услышала.
Хотелось выть. Звуки на лестнице стали слышнее.
Оставался последний шанс. Вернее, призрак шанса… Я снял с шеи золотой амулет — отнюдь не уверенный, что он сработает. Но помог ведь пробраться в замок… Не знаю, что за магия в нем заключена. Никто не накладывал никаких заклятий на золотую безделушку — она всего лишь висела на шее Иветты в первые три месяца ее беременности.
Медальон пролетел сквозь преграду, словно ее не было. Упал у ножки кресла.
Я тут же шагнул вперед — и вновь натолкнулся на невидимую стену. Похоже, она преграждает путь людям, но никак не предметам… Сходить бы за арбалетом-атуром… Но что-то подсказывало: второй раз тем же путем не пройти. Даже если меня не убьют на лестнице, при спуске, — наверняка прозрачная преграда встретит гораздо раньше… В конце концов, и Виайль, и остальные не были пажами-молокососами, взирающими на принцесс с немым почтением.
Метну обломок меча — и будь что будет. Прости, милая…
— Не делай глупостей, — холодно посоветовал голос. — В лучшем случае оцарапаешь. Но тогда уйти тебе никто не позволит.
Однако я упрямо собирался сделать глупость — потому что не мог придумать, что можно сделать еще… Собирался и никак не мог собраться. Рука с обломком меча трижды поднималась и трижды опускалась… Не для этого ли Монстр Буа сохранил в неприкосновенности лицо и голос Иветты? Если так — то он плохо знает лорда Рейнольда д'Арноваля, сьера де Равье, де Барсэтт и де Кампе-Флош, властелина Трех Озер и Великого герцога Аргайлского в изгнании… Проще говоря — меня. Слишком многое осталось за спиной, слишком много мертвых… И мертвая Изабо… Моя Изабо… Партия проиграна, и королева потеряна, — неужели безмозглая тварь считает, что моя рука не смахнет с доски последнюю пешку — эту милую глупую девочку?
Смахнет!
И будет ничья. Маласкарская ничья — ни мне, ни тебе…
Смахнет, но…
Но обломок опустился в четвертый раз.
Я понял, что все-таки умудрился полюбить ее… Глупо… Глупо и недопустимо для человека, решившего мечом проложить путь к трону. Еще глупее понять такое теперь.
Я смог бы, я убедил бы сам себя — здесь нет Иветты, здесь принявший ее облик Монстр… Но ее голос, ее прежний голос, постоянно звавший меня по имени…
Звуки с лестницы доносились, казалось, уже из-за двери. Что бы там ни ползло — доползло… Петли вновь скрипнули еле слышно. Я понял, что сейчас меня начнут убивать. Но не обернулся. Не осталось сил бороться — махать обломком меча, пускать в ход оставшиеся заклятия… Все ставки проиграны, осталась только жизнь… Зачем? Все когда-то умрут… Жил глупцом и погибну глупцом — но хотя бы глядя на лицо Иветты, а не на мерзкое щупальце или ложноножку.
Словно бы серебристая молния рассекла воздух над моим плечом. И ударила в алую ткань, точно в центр. Монстр содрогнулся — и бесконечно долгий миг ничего не происходило… А затем увенчанное головой Иветты нечто разлетелось. Разлетелось по всей полукруглой комнате: трепещущими кусками, зловонными ошметками, заляпавшими потолок кляксами, и чем-то еще — мерзко шевелящимся и не имеющим названия ни в одном языке.
Я обернулся — медленно-медленно. Маньяр столь же медленно разжал пальцы. Самобой звякнул об пол. Следом с глухим стуком ударилась о камень голова сенешаля. Он лежал, наполовину проползя в дверь, и тело изгибалось под невозможным углом… Похоже, твердость сохранили лишь кости черепа, рук и верхней части грудной клетки.
Донжон ощутимо вздрогнул. Послышался противный скрежет сдвинувшегося с места камня.
Маньяр поднял голову, встретился глазами со мной. Губы шевелились медленно и совершенно беззвучно, но я понял.
— До-бей-ме-ня…
Я отвернулся. Костолом дарит почти безболезненную смерть. Сначала — Иветта.
Невидимый барьер исчез.
Удивительно, но она все еще была жива…
Крови не виднелось, ни капли, — по крайней мере человеческой крови. Но уцелевшие отростки, уходящие в стену, продолжали питать то, что осталось от Иветты. И — во взгляде и словах появилась осмысленность… Это оказалось страшнее всего.
— Милый… Как хорошо, что ты вернулся… Возьми меня за руку…
— Я держусь за нее, — соврал я непослушными губами.
— Я не чувствую… Я болела, я очень сильно болела, я не могу жить в разлуке с тобой…
— Теперь мы всегда будем вместе, милая…
Она говорила еще и еще, голос слабел с каждым словом. О том, как ей было тоскливо и одиноко без меня, и какие ее мучили кошмарные сны, и как теперь всё будет хорошо…
Я отвечал: да, всё будет прекрасно, милая, твой отец дал согласие на брак, и у нас родится прекрасный малыш, и мы всегда будем вместе…
Отвечал и чувствовал, что каждым словом выжигаю свою душу. Дотла.
Донжон содрогался все сильнее. Сквозные трещины ползли по стенам. Камни выпадали из свода. Из-за дикого скрежета я почти не слышал слабеющий голос Иветты, пристально вглядывался в губы, чтобы хоть что-нибудь разобрать.
— Милый… я давно… хотела… но боялась… теперь… все будет… хорошо… скажи… по ночам… называл Изой… это твоя… первая…
Она не закончила вопрос.
А я не ответил.
Иветта умерла.
Губы ее оказались холодны как лед… Я отвернулся, не желая видеть стремительно разлагающееся лицо… Обломки падали градом, странным капризом проходя мимо. Стены рассыпались на глазах. Тяжеленный каменный блок с хрустом раздавил голову Маньяра, выполнив за меня его последнюю просьбу.
Прощай, Маньяр… Немного завидую твоей неукротимой ярости… Ты полз, владея лишь руками, прополз страшный путь — желая умереть победителем… А потом ужаснулся своей победе и выстрелил в нее… Лучше бы ты выстрелил в меня.
Донжон доживал последние минуты. Мы всегда будем вместе, милая… Здесь. Под камнями.
Небольшой зазубренный обломок вспорол мне щеку. Я машинально коснулся глубокой ссадины, тупо смотрел на измазавшую пальцы кровь, словно видел ее впервые…
А потом вдруг понял, что должен жить. Должен выбраться отсюда. Причина смешна — но должен.
…Донжон рухнул, едва я сошел с перекособоченного, чудом держащегося мостика, переброшенного через высохший ров.
Буа трясся, как в горячечной лихорадке, — но чем дальше от замка, тем меньше это ощущалось.
Когда я выбежал из Тур-де-Буа, земля ходила ходуном, на ногах удавалось устоять с огромным трудом. Здесь же, у болота, лишь легкая дрожь сотрясала топкую почву. Хватало и других признаков того, что с чудовищным единым организмом леса не всё в порядке. Отовсюду — и словно бы ниоткуда — доносились звуки: свистящие, шипящие, скрежещущие, завывающие. Некоторые деревья рушились с грохотом, будто выкорчеванные свирепым ураганом, другие плясали странный танец на месте, скручивая ветви в самые причудливые фигуры. Неподалеку с безоблачного неба шел дождь, настоящий ливень, — однако попадал лишь на круглый пятачок, не более тридцати шагов в окружности. Трава под каплями ливня чернела и обугливалась.