В XVIII столетии
В XVIII столетии кавалерия использовалась лишь как боевая конница, за исключением гусар. Количество конницы по сравнению с предшествующими временами несколько уменьшилось, однако все же составляло от одной четверти до одной трети армии в целом. Разведка и охранение были уделом гусар, а у русских – прежде всего казаков. Эта легкая конница австрийцами и русскими часто использовалась для рейдов и набегов за трофеями за пределами самой армии. Так же использовал своих гусар и Фридрих Великий, например, в ходе Семилетней войны во время многочисленных рейдов во Франконию. При этом гусары действовали вместе с легкой пехотой, батальонами вольных стрелков. Эти легковооруженные всадники отделялись от армии и ради добычи фуража; однако для разведки и охранения они оставались в ближайшей ее округе. Небольшие армии той эпохи шли маршем и вставали лагерем в постоянной готовности, так чтобы в любое время можно было встать сомкнутым боевым порядком.
Клаузевиц описывает манеру действий Фридриха в этом отношении так: «Фридрих Великий, который может быть назван самым боеготовым из всех полководцев, ведь он отправлял свое войско в сражение чуть ли не простой командой, в сильных передовых постах не нуждался. Поэтому мы видим, что он всегда вставал лагерем почти на глазах у противника, а потому мог обеспечить свою безопасность без особых усилий за счет гусарского полка, стрелкового батальона, полевой стражи или пикетов, выдвинутых на периферию лагеря. В ходе маршей несколько тысяч всадников, как правило из фланговой кавалерии первого эшелона, становились авангардом, который по окончанию перехода вновь присоединялся к армии. Иногда авангардом становился целый корпус. Там, где речь идет о небольшой армии, следует действовать всеми ее силами и с чрезвычайной быстротой, чтобы сказалась ее лучшая выучка и более решительное командование, ведь, как поступал Фридрих Великий с Дауном, следует почти все делать sous la barbe l’ennemi[410]. Перенос линии развертывания назад, система постоянных аванпостов лишила бы ее всякого превосходства. Ошибка и преувеличение однажды смогли привести к сражению при Гохкирхене[411], однако они не опровергают тезис; более того, можно разглядеть мастерство короля в том, что именно поэтому во всех Силезских войнах сражение, подобное Гохкирхену, было только одно… В целом действия авангарда и выставление аванпостов в новейшую эпоху вообще стали более умелыми; однако в Силезских войнах не все действовали так, как Фридрих Великий. Мы видим австрийцев, имевших куда более сильную систему передовых постов и куда чаще отправлявших в авангард целый корпус, а к этому их зачастую вынуждала обстановка и их положение»[412].
Крупные массы легковооруженных войск, гусар и хорватов, у австрийцев были, но при этом они не использовались. Военному делу XVIII столетия дальняя разведка и преследование крупными, самостоятельными кавалерийскими соединениями были чужды. Там, где казалась необходимой разведка на больших дистанциях, ее осуществляли мелкими, зачастую специально для этого созданными отрядами размером с эскадрон. Тактика того времени, согласно которой армии действовали как единое целое, достаточно мало переходила в то оперативное искусство, которое так привычно для нас. Лишь иногда видны наметки чего-то подобного у Фридриха Великого. Тем самым отпадала и необходимость в войсковой кавалерии.
В революционных войнах уже стал проявляться кризис линейного боевого порядка. Теперь действовали зачастую многочисленными смешанными отрядами различных родов войск. Так как и во французских революционных армиях господствовало явное разделение сил, то такая манера действий продержалась сравнительно долго. Она естественно привела к распылению сил многочисленной и прекрасной кавалерии союзников, которые могли бы добиться ею большего эффекта, если бы стянули ее против первоначально весьма непрочных революционных шаек. Конница у австрийцев в тех войнах нередко достигала размеров, которые давали соотношение к другим родам войск как 1:2,5. Засилие кавалерии особенно бросается в глаза, ведь оно было и на таких театрах военных действий, как в 1799 г. в верхнем Шварцвальде и северной Швейцарии, где для этого рода войск попросту не было подходящего поля деятельности. Об этом весьма точно выразился Клаузевиц: «Если рассматривать ту роль, которую должны были сыграть австрийцы в этой войне, а также местность, где происходили боевые действия, то нельзя понять, как вообще могло дойти до такой превосходящей все привычные меры массы конницы. Наиболее вероятной причиной тому было, видимо, то, что моральный дух в этих войсках был куда лучше, нежели у пешего народа, однако этим недостатки диспропорции не устранялись. И когда эрцгерцог Карл имел столь много конницы, то он и сам не знал, что бы ею предпринять, ведь ему приходилось любой ценой использовать ее, несмотря на лесистую местность. Таким образом, вместо того, чтобы изыскать район, где ему стоило бы вести наблюдение и для этого тут же отправить туда пару тысяч всадников, он должен был постоянно обходить французские колонны парой кавалерийских полков справа и слева»[413].
К тому же в кавалерии был такой боевой дух, что при подходящем командовании она могла бы свершить многое. Так, в 1796 г. генерал Науэндорф, двигавшийся со своими 16 эскадронами и 3 егерскими батальонами между армией эрцгерцога Карла, отходившей перед генералом Моро от верхнего Рейна к Дунаю, и армией графа Вартенслебена, отступавшей перед Журданом в Богемский лес, блестяще справился с задачами, стоящими перед отдельной кавалерийской дивизией. От него эрцгерцогу постоянно поступали ценные донесения. Однако все же в этом отношении все оставалось на уровне отдельных инцидентов. Сколь мало было понимания оперативной миссии кавалерии, помимо прочего видно из того, что когда по настоянию Шарнхорста непосредственно перед войной 1806 г. в прусской армии было проведено разделение на состоящие из всех родов войск дивизии, то особенно боеспособные части кавалерии были разделены между ними, будучи тем самым полностью распылены.
Новый способ применения кавалерии, как совершенно новый подход к ведению боевых действий, приписывается Наполеону. И так же, как он покончил с распылением сил, вызванным разделом французских армий на дивизии в революционных войнах, вновь обратившись к принципам массового применения войск, так же и кавалерию он свел в крупные соединения.
В наполеоновских войнах
1805 год следовало бы назвать годом рождения современного военного искусства. Тогда Наполеон создал военную организацию, долгое время остававшуюся образцовой. Оттуда пошли армейские корпуса как крупные войсковые соединения с меняющимся количеством дивизий, от двух до четырех, и легкой кавалерийской бригадой. Вся оставшаяся помимо этого кавалерия была подчинена так называемому командованию кавалерийского резерва во главе с Мюратом. В 1805 г. в нем были 4 драгунских дивизии, 2 кирасирских дивизии[414] и одна спешенная драгунская дивизия, а в 1806 г. еще и легкая бригада из трех полков, позднее легкая кавалерийская дивизия. Наименование «кавалерийский резерв» означало лишь, что в нем объединялась масса всадников, отдельные части которой могли при необходимости использоваться по обстоятельствам. Это название с вообще обычным термином «резерв» не имеет ничего общего. Значение оно имело лишь для тяжелых дивизий, где боевая конница придерживалась в тылу, однако зачастую ее выдвигали и перед фронтом. Драгунским дивизиям и легкой кавалерии Мюрата поручались задачи, которые мы могли бы назвать обычными для войсковой кавалерии.
Схема 19. Ульм. 1805 г.
Так, в сентябре 1805 г. Мюрат получил задачу прикрывать переправу армии через Рейн и ее наступление в нижнем Шварцвальде силами 4 драгунских и 1 кирасирской дивизий, а также спешенными драгунами. Для этого кавалерия была выдвинута в верхний Шварцвальд, чтобы заставить противника поверить, что Наполеон отказывается от фронтального захвата проходов. Как только эта цель была достигнута, масса кавалерийского корпуса Мюрата двинулась через Раштатт – Пфорцхайм за правым крылом армии, чтобы за Штутгартом вновь быть выдвинутой в отроги Альп и принять на себя прикрытие правого фланга со стороны Ульма перед 6-м корпусом Нея.
Тем самым выдвинутые в этом направлении части одновременно стали их осью поворота армии направо от Неккара к Дунаю. Об этом Наполеон 2 октября и писал Мюрату: «Вам предстоит прикрывать на фланге мое дальнейшее наступление к Дунаю. Прежде всего, все зависит от того, чтобы я своевременно получил известие, что противник будто бы переходит в наступление, чтобы я мог принять соответствующее решение и не был вынужден действовать по воле неприятеля»[415]. В этих словах заключается вся ценность оперативного использования кавалерии. Она состоит в том, что полководцу обеспечивается свобода в принятии решений.
Вследствие этого задания, порученного Мюрату, разведка перед фронтом армии пострадала. Император и по ходу движения от Неккара к Дунаю должен был руководствоваться лишь чистыми предположениями о противнике. Кавалерия корпуса, ослабленная выделением отдельных отрядов, а также обеспечением ближней разведки и связи между отдельными колоннами, оказалась не в состоянии одновременно вести и дальнюю разведку, хотя Наполеон постоянно указывал на необходимость как можно дальше засылать патрули. Мюрат поэтому, как только корпусу Нея была обеспечена достаточная безопасность с помощью выдвинутой драгунской дивизии и спешенных драгун, двинулся с 3 драгунскими дивизиями в направлении на Донаувёрт, где, включая взятую из центра армии кирасирскую дивизию и легкую кавалерию отправленного туда корпуса, он смог объединить под своим командованием массу в 7–8 тысяч всадников.
Ею, а также следовавшей за нею пехотной дивизией 8 октября он рассеял в междуречье Дуная и Леха на левом его берегу дивизию австрийцев. Однако добиться ясности относительно намерений противника ему не удалось. Лишь 11 октября бой одной из дивизий корпуса Нея под Гаслахом под Ульмом, на левом берегу Дуная, дал уверенность в том, что основные силы австрийской армии все еще стоят под Ульмом.
Действия французской кавалерии в те октябрьские дни часто оказывались под угрозой из-за непрекращающихся дождей и снегопадов. Кроме того, сказалось еще и сильное утомление лошадей. Для тогдашнего, еще не улучшенного в ходе селекции, конского состава и при низкой проходимости дорог в горах на юго-западе Германии, те переходы, которые пришлось проделать кавалерийскому корпусу при смещении с правого крыла армии и при разрешении вновь поставленных перед ним задач под Ульмом, были слишком велики. За 8 дней без дневок покрыли расстояние в 240 км. Все еще сказывалась старая привычка к удерживанию воедино всей массы. Выдвижение вперед разведывательных эскадронов, основой для которых стали офицерские патрули, лишь иногда имело место. Сами же патрули не оставались рядом с противником, а почти всегда возвращались к своим частям. Тем самым лошади были слишком измотаны, а действительно дальней разведки осуществлено не было, ведь масса кавалерии оставалась поблизости от пехоты. При этом следовало постоянно учитывать, что Наполеон был гениальным новатором и в области оперативного применения кавалерии[416]. Но принципы его лишь постепенно смогли найти реализацию в войсках. Позднее как его деятельная натура, так и здравый смысл стали все более отходить в нем на второй план. Поэтому как его армия вообще, так и прежде всего кавалерия, были разбиты.
К началу развертывания в 1806 г. Мюрат с его легкой бригадой и еще одной из 1-го корпуса Бернадота, бывшего во главе центральной колонны, был непосредственно перед тем корпусом, что 9 октября отбросил прусскую дивизию под Шляйцем, а соприкосновение с последней было утрачено, ведь лошади в этой холмистой местности уже были сильно утомлены. Но и на флангах направления наступления никакой информации о противнике добыть не удалось. Поэтому 10-го Наполеон потребовал от Мюрата эффективной разведки. Он обвинил его в слишком сильном распылении кавалерии и рекомендовал всегда держать 4 полка на основной трассе. Чтобы ликвидировать недостаток кавалерии на передовой, туда была двинута драгунская дивизия из центральной колонны. Результаты разведки из-за этого не улучшились, и, хотя император настойчиво требовал проведения ее на йенском направлении, 11-го ни один француз не выехал к расположенной всего в 20 км от основной дороги наступления р. Заале и уж тем более за нее. Командиры кавалерии доносили о сильном переутомлении лошадей.
Наполеон предполагал, что противник сосредотачивается под Герой, но так как в течение 11-го это не подтвердилось, император склонился к предположению, что основные силы неприятеля все же находятся на левом берегу Заале. Поэтому он решил отдать армии приказ о большом развороте влево, чтобы согласно этому правофланговая колонна шла за центральной на Йену, пересекая ее прежний маршрут, и стягивалась к левому крылу, в то время как бывшая ранее в середине колонна получила направление на Наумбург. Это решение принималось на основании все еще крайне неточных сведений о противнике, ведь Наполеон до сих пор полагал его за р. Заале, но знать этого не мог. Так что одновременно он считался еще и с возможностью отхода неприятеля влево к Эльбе, как с вполне естественным для него решением.
Утром 12 октября он писал Мюрату, ставя его в известность о планируемом повороте налево: «Я нуждаюсь в сведениях о том, что предполагает делать противник… Наводните Вашей кавалерией[417] всю лейпцигскую равнину»[418]. Вследствие этого эскадроны были выдвинуты на Лейпциг, Вайссенфельс и Штёссен, в то время как кавалерия теперь уже бывшего в основном севернее корпуса Даву достигла Наумбурга. Сам Мюрат двигался с основными силами своей конницы через Цайтц.
Схема 20. Йена. 1806 г.
Противник был не на лейпцигской равнине, которую предстояло наводнить кавалерией, а скорее на возвышенности между Заале и Ильмом. Обнаружение этого факта не может быть приписано разведывательной деятельности кавалерии Мюрата, которая действовала на неверном направлении, хотя своевременная рекогносцировка на Заале и за рекой, чья сильно изрезанная долина скрывала передвижения пруссаков, куда раньше дала бы Наполеону картину истинного положения дел, причем с куда большей точностью, нежели это произошло в ходе собственно сражения под Йеной, а вплоть до начала последнего он оставался в неведении относительно разгоревшегося вследствие отхода главной прусской армии сражения при Ауэрштедте. Если же победой под Йеной и Ауэрштедтом, помимо ряда благоприятных обстоятельств и обязаны лишь безошибочному чутью французского полководца, но не разведывательным действиям его конницы, то этому также явно посодействовало и то, что к началу наступления крупные кавалерийские соединения повсеместно тяготели поближе к своей пехоте. Конечно, не следует забывать о том, что гористый и лесистый характер местности при недостатке дорог, имевшем место на тот момент, весьма посодействовал тому, что коннице в любой момент могла потребоваться помощь подоспевшей пехоты. Кроме того, французская кавалерия пользовалась карабинами, а оружием тогда были ружья, заряжавшиеся с дула и с кремневым замком, а потому они не обладали даже и близко той точностью, что современные мелкокалиберные и многозарядные винтовки. Поэтому патрулям в чужой стране, зачастую не зная языка, приходилось с трудом находить себе дорогу. Повсеместное отсутствие карт стало еще одним серьезным препятствием. Ведь маршал Ланн в начале кампании 1806 г. просил императора предоставить ему карту района будущей операции, однако таковой, даже мелкого масштаба, не оказалось. Но главной причиной тому, что кавалерия не могла освободиться от тяготения к пехоте, следует искать в том, что не в ее обыкновении было предпринимать самостоятельные переходы, хотя в качестве исключения мы и приводили специальные приказы, требовавшие от нее этого. К тому же была и еще одна привычка не придерживаться того преимущества, что давал более быстрый ход лошади по сравнению с пехотой, так что зачастую она только вечером передовыми частями вступала в уже пройденные кавалерией деревни. Стремления к самостоятельным действиям французской кавалерии не хватало так же, как и в предшествующие годы.
Лишь при дальнейшем продвижении, так как противник нигде крупные силы кавалерии навстречу не выдвинул, в открытом поле и сложилось само собой целесообразное применение кавалерии. По мере крупных успехов росла и смелость в действиях. Французская кавалерия постепенно училась тому, чего от нее требовалось, освобождаясь от зависимости от пехоты и обгоняя ее на половину, а то и на полный дневной переход. Постоянная убыль лошадей сама собой привела к тому, что лучшие из них стали отбираться для действий под командованием самых дельных офицеров. При развертывании на Висле поздней осенью 1806 г. кавалерия Наполеона находилась далеко перед фронтом. На передовой вели разведки патрули силами в 25–50 коней.
Возможность стать собственно тем родом войск, который ведет преследование, французская кавалерия получила после 14 октября 1806 г.[419] Хотя истинное направление отхода пруссаков было обнаружено довольно поздно, а преследование часто затруднялось существенными помехами, в целом, однако, то, как оно велось и эффект от него представляют собой свершение, весьма отчетливо охарактеризованное Наполеоном в требовании от 28 октября, поставленном перед Бернадотом: «Никакого отдыха, пока хоть один солдат прусской армии еще выставлен в поле»[420].
Мюрат, теперь уже основными силами объединившегося кавалерийского резерва – почти 100 эскадронов – 15 октября двинулся на Эрфурт, куда бежали лишь около 8 тысяч пруссаков. Это направление увело его в сторону. Маршал Сульт с его корпусом и драгунской дивизией – а следом за ним Ней – правильно распознал и шел по следу отступающих основных сил разбитой прусской армии, шедших через Гарц. Конница Мюрата уже не смогла южнее Гарца принять действенное участие в преследовании. Идя вслед за пехотой Сульта, она вступила в горные теснины. Конечно, у ее командующего временно возникла мысль пересечь направления, уже взятые Сультом и Неем, начав непрямое преследование отступивших к Магдебургу прусских войск через Зангерхаузен – Мансфельд. Однако от этого замысла он отказался, а воплощение его было бы единственным средством вновь задействовать кавалерийский резерв еще к западу от Эльбы. Тогда он бы смог тремя переходами по 40 км выйти во фланг отступавших через Гальберштадт пруссаков. Если же при этом Сульт жестко наседал в Гарце, то еще до того, как остатки прусской армии достигли бы спасительных стен Магдебурга, была бы одержана крупная победа. И весь порыв вперед, чтобы вновь выйти к головным частям, не смог возместить упущенного, ведь когда Мюрат 19 октября доложил императору о вступлении передовой его бригады в Гальберштадт и добавил: «Завтра пять кавалерийских дивизий наводнят равнину под Магдебургом», – это вторжение уже запоздало.
Правое крыло французской армии переправилось через Эльбу под Виттенбергом и Росслау и наступало далее на Берлин и Потсдам. Теперь кавалерийскому резерву для уже начавшегося смещения вправо из района под Магдебургом и ради того, чтобы догнать головные части правого крыла армии, потребовался очень длинный переход, порой в 60 км и более, и все же утраченное когда-то преимущество в дистанции теперь уже на правом берегу Эльбы было не вернуть. Мюрат смог выйти в район Берлина и Потсдама лишь одновременно с пехотой из корпусов. Соприкосновение с противником после отхода направо в Росслау было полностью потеряно, как и не делали попыток, по меньшей мере патрулями, перейти под Магдебургом на правый берег Эльбы. Князь Гогенлоэ смог незамеченный французами отступить уже приведенными в порядок частями. Казалось, что удача еще может улыбнуться разбитой прусской армии. Отданные Наполеоном распоряжения, согласно которым Мюрат (вслед за ним шел Ланн) должен был силами легкой бригады и двух драгунских дивизий отрезать князю Гогенлоэ путь к Одеру, были выполнены им энергично и профессионально – а от этого зависели передвижения Бернадота. Но это отнюдь не изменяет то, что Гогенлоэ только из-за серии ошибок и цепи неблагоприятных случайностей должен был 20 октября сложить оружие под Пренцлау с оставшимися у него 10 тысячами солдат. Французы не смогли бы помешать ему добраться до Штеттина. Французские войска, которыми командовали привыкшие к победам и тщеславные маршалы, неуклонно выполняли господствующую над всем и требовательную волю своих вождей, а в эти дни им пришлось пройти огромные расстояния. Под Пренцлау они были еще не на пределе своих сил, однако и Блюхер с 20 тысячами солдат еще продолжал воевать. Преследование Блюхера через Мекленбург, пока после потери Любека под Раткау он не был вынужден сложить оружие, так измотало лошадей из трех участвовавших в этом дивизий кавалерийского резерва, что продолжать войну они были бы в состоянии только если будет проведена замена лошадей на куда лучший конский состав из разбитых прусских кавалерийских полков. В последние дни преследования Блюхера 2 дивизии пришлось остановить как уже не боеспособные.
Новатором Наполеон был и в области стратегического преследования, проводимого и за пределами поля боя против маршевых колонн противника. Военное дело XVIII столетия заняло, главным образом, лишь тактическое преследование после выигранного сражения. Но и продуманное вечернее преследование короля Фридриха после Лейтена не вывело его далеко за пределы поля боя. Теоретически король в целом был вполне убежден в ценности стратегического преследования, однако этому препятствовало то, что на практике в войне, особенно у пруссаков, все же раз за разом сказывался господствовавший тогда линейный порядок, доведенный ими до непревзойденной точности в тактических действиях при условии поддержания величайшего порядка, а также в зависимости от снабжения со складов.
Позднее Наполеон с его армией возросшей численности перешел к иной организации. Кавалерийский резерв все еще существовал по крайней мере по названию, а там, где объединяли крупные массы конницы, Мюрат, как и прежде, принимал над ними командование, однако распределение армии в целом на несколько имеющих особые задания армейских групп, как это было в 1812 и 1813 гг., обуславливало придание крупных кавалерийских соединений этим группам. При этом Наполеон все же был довольно далек от того, чтобы обучаться массовым действиям. Силы подобного кавалерийского корпуса составляли от 8 до 10 тысяч всадников в 1812 г. и оказались слишком велики для того, чтобы их держали воедино на одной дороге. Главные силы вел лично император, при выдвижении в Вильну их головными частями стали 20 тысяч всадников 1-го и 2-го резервного корпусов. Были образованы необычайно крупные, по сравнению с эпохой Мировой войны, конные массы, ведь помимо 4 кавалерийских корпусов при каждом корпусе было еще и от 12 до 24 эскадронов, а в гвардии 35 эскадронов. Всего при общей численности Великой армии в 450 тысяч[421] в Россию вступило 80 тысяч кавалеристов. Сильная убыль конницы в предыдущих кампаниях, вполне могла подвигнуть Наполеона на то, что он с самого начала формировал слишком большие кавалерийские корпуса. При этом, возможно, роль сыграло и то, что широкие просторы Российской империи и отражение многочисленных набегов казаков вполне благоприятствуют развертыванию крупных масс кавалерии и потребуют именно этого. Сложность, с которой крупные массы кавалерии могут быть прокормлены на плохо развитой и лесистой местности на Восточном театре военных действий, затем привела к тому, что французская кавалерия преждевременно погибла.
Армия, которую Наполеон выставил в поле в 1813 г. являлась в целом импровизированной. Это была армия рекрутов, которая обладала некоторой прочностью лишь за счет немногочисленных старых солдат и опытных военных командиров (если только их не забрали в императорскую гвардию) и сравнительно многочисленной кавалерией, сумевшей избежать катастрофы в России. Однако и она была, как правило, на плохих и дурно выезженных лошадях. Именно поэтому эти войска не проявили себя в разведке, ведь лошадей по отдельности уже нельзя было вывести из фронта, и в том числе – в атаке, ведь их нельзя было удержать в строю. Из образованных постепенно – целых 5 кавалерийских корпусов, а два из них по силе были скорее дивизиями, – некоторой ценностью обладал только 1-й, а также 59 эскадронов гвардии. Действительно боеспособная конница была только в польских и некоторых полках, взятых из армии в Испании. Эти недостатки сказывались на протяжении всей кампании, хотя, разумеется, более всего поначалу. В весенней кампании вообще только лишь окончили формировать 1-й кавалерийский корпус, так что Наполеон фактически ничего не смог противопоставить многочисленной коннице союзников, а особенно ее легким полкам и казачьим частям. Его армия перед сражением у Гросс-Гёршена именно поэтому и смогла продвигаться вперед лишь медленно, почти на ощупь. Перевес в численности, а также в выучке кавалерии союзников постоянно чувствовался, впрочем, и в осенней кампании.
Способ применения конницы союзниками более всего проявился в Силезской армии осенью 1813 г. Из 105 тысяч солдат этой слабейшей из армий союзников было 24 тысячи всадников. В русском корпусе Сакена на 8 тысяч штыков приходилось 8 тысяч сабель[422] при 12 орудиях, в прусском корпусе Йорка на 30 тысяч штыков – 6 тысяч сабель при 32 орудиях и в русском корпусе Ланжерона на 30 тысяч штыков – 10 тысяч сабель при 24 орудиях. В масштабах привычной нам структуры, их можно было бы оценить так: корпус Сакена как пехотную дивизию слабого состава с 2 кавалерийскими дивизиями, корпус Йорка как армейский корпус с приданной ему кавалерийской дивизией из 4 бригад, корпус Ланжерона как армейский корпус с 2,5 кавалерийскими дивизиями. Эта весьма многочисленная конница была по качествам своим крайне неоднородна. Она в прусском корпусе состояла из линейных полков, из полков, составленных из добровольцев со всей страны, и ландверных полков. Лошади, вследствие предшествующей сильной потребности в них, в целом были дурные. Ландверные полки являлись наименее годными к действию. Так как, однако, в них по большей части служили бывшие кадровые офицеры, то сравнительно скоро они стали вполне боеспособны. Первоначально ландверная кавалерия, сведенная в 4 смешанные бригады, а вообще говоря в дивизии, была придана корпусам и применялась в составе смешанных полков из 2 линейных и 2 ландверных эскадронов. Резервная кавалерия корпуса насчитывала три бригады, среди них одна ландверная. Вооружение карабинами ограничивалось лишь несколькими единицами на эскадрон. Разведка и охранение при первом наступлении армии велись в сторону Бобера таким образом, что каждый армейский корпус выдвинул свой авангард – в корпусе Йорка 6 батальонов, 8 эскадронов, одна конная и одна мобильная батарея – на половину дневного перехода вперед. Позднее эти три авангарда были временно объединены в так называемый «Передовой корпус» генерала Васильчикова[423]. Однако уже очень скоро вернулись к способу выдвижения отдельных смешанных авангардов. В них командование кавалерией, а то и всем авангардом прусского корпуса как правило осуществлял полковник фон Кацлер. В 1813–1814 гг. во главе него он блестяще справлялся с задачами, поставленными кавалерийской дивизии перед фронтом армии, по прикрытию, охранению и поддержанию контакта с противником, хотя из-за того, что у его кавалеристов было мало стрелкового оружия, ему редко удавалось оторваться от своей пехоты. Крайне важна оказалась энергичность Кацлера в дни после сражения на Кацбахе, в ходе преследования разбитой и рассеянной на отдельные соединения армии Макдональда. Тогда Блюхер постоянно и настойчиво подчеркивал важность преследования, ведь только оно увенчивает победу, требуя от войск отдать все силы, несмотря на установившуюся тогда неблагоприятную погоду. Только у Кацлера он встретил полное понимание этого, а вот у Йорка и других командующих слишком преобладало стремление поберечь войска. Конечно, ландверная пехота в ту дождливую осень оказалась не готова к таким нагрузкам. Порой она грозила и вовсе рассеяться. Было логично отправить более крупные силы кавалерии в опережающее преследование, обойдя ею левое крыло армии противника. Но при тех сложностях с размещением, с которыми усиленная кавалерия столкнулась в лесной местности Нижнего Лаузица, исполнение этого замысла было невозможно. Лишь отдельные прусские, но прежде всего русские отряды успешно использовались для этого. Выносливость их лошадей позволяла казакам отправляться в глубокие рейды в куда большем масштабе, нежели прусским эскадронам, страдавшим от их поистине мало подходящего для этого конского состава.
Блюхер и Гнейзенау после той катастрофы, что разразилась над их армией в 1806 г., ясно осознавали важность безостановочного преследования. С огромным успехом они отдали распоряжение о его проведении вечером после сражения при Белль-Альянс[424]. Армия Наполеона, пытаясь изо всех сил продавить фронт Веллингтона, получила сокрушительный удар во фланг от Блюхера. Однако распад ее не был бы полным, если бы не начатое пруссаками преследование. После того, как пехота вышла на шоссе в Шарлеруа, куда в беспорядке бежали остатки французской армии, Гнейзенау двинул вперед 7 эскадронов. За ними следовали 2 взвода пехоты. Этими силами в лунную ночь и было продолжено преследование за Жемап, а противника гнали все дальше и дальше. Не обращая внимания на тех, кто падал от истощения, Гнейзенау шел дальше через Катр-Бра. Когда пехота преследовать уже не смогла, один барабан погрузили на лошадь, чтобы барабанный бой гнал бегущих по-прежнему. В 17 км от поля боя преследователи, точнее остатки их, сбившиеся в кучу, остановились в полном изнеможении. Лишь небольшие отряды продвинулись еще на 5 км дальше до Госселье. Ранним утром 19-го прибыли еще 47 эскадронов, отправленных в преследование.
В то время как Гнейзенау гнал в преследование людей и жеребцов на последнем издыхании (что справедливо всегда расценивается как образцовые действия), 2-й и 3-й прусские армейские корпуса позволили маршалу Груши без существенных потерь ускользнуть от них от Вавра через Намюр. Так Груши и удалось объединиться за Эной с маршалом Сультом, который под Суассоном собрал до 20 тысяч беглецов из-под Белль-Альянс. Союзники насчет дальнейшего преследования договорились, что прусская армия должна будет через Шарлеруа теснить собственно французов, а армия Веллингтона двинется правее ее и тем самым станет вторым эшелоном. Прямое преследование окончилось примерно в 60 км от места сражения, где было потеряно соприкосновение с противником. По предложению Гнейзенау теперь было решено обойти рубеж Эны, который стал бы для французов удобной линией обороны, двинувшись союзными армиями по правому берегу Уазы к Парижу. Надежда, что противник тем самым будет отрезан от столицы, однако, не оправдалась. Клаузевиц пишет об этом: «Условием для такой гонки на время было то, что отряд из преследующей армии будет идти за отступающими только по той же дороге, что и они, чтобы схватить всех, кто отстал, и не терять эффекта от самого факта присутствия противника. А этого Блюхер в ходе своего в целом мастерского преследования после Белль-Альянса сделать не сумел»[425].
В новейшее время
Кацлер стал образцом командующего авангардом для прусской армии. В ней и в 1866 г. разведка и охранение велись лишь силами кавалерии из авангарда армейских корпусов. Крупные кавалерийские соединения – в 1-й армии кавалерийский корпус из 2 дивизий, во 2-й армии одна кавалерийская дивизия – оставались позади и выступили в Богемию лишь вслед за армейскими корпусами. Если при этом и сказалось то, что следовало сначала преодолеть перевалы в приграничных горах Богемии, то очевидно, что куда более существенное влияние оказал образец поздненаполеоновского времени, когда массы конницы рассматривались скорее как боевой резерв. Исторические труды, которых тогда был по-прежнему недостаток, привели к тому, что успешные кампании Наполеона в прошлом были мало изучены, так что даже у Мольтке все еще встречаются неверные представления о воззрениях императора. В любом случае способ действий пруссаков никак не предусматривал того, что находящиеся за фронтом их войск массы конницы, даже после того, как они пройдут через перевалы, найдут себе оперативное применение. Да и тактически было далеко до желаемого эффекта, ведь с трудом удерживавшийся позади 1-й армии в ходе ее наступления кавалерийский корпус под Кёниггрецом задействован в общем-то не был.
В 1870 г. подобного кавалерийского корпуса сформировано не было. Более слабая 1-я армия располагала одной, затем двумя кавалерийскими дивизиями, 2-я армия еще двумя, кроме того в составе корпусов оставались Гвардейская и 12-я (саксонская) кавалерийские дивизии. 3-й армии поначалу была придана одна кавалерийская дивизия, к которой вскоре добавилась еще одна. Силы их составляли от 4 до 9 полков и 1–2 конные батареи. Надежды, возлагавшиеся на многочисленную войсковую кавалерию, не оправдались. Результаты разведывательной деятельности оставались сравнительно незначительными. Для действий перед фронтом армии частям не хватало необходимой выучки, а их неудачи в исполнении именно этой функции, хотя против них и не действовало равной им по силе и получившей соответствующее задание кавалерии, сами по себе имели меньшее значение, чем недостаточное осознание высшим командованием выученных им за долгий мирный период принципов применения этого рода войск. Многочисленным донесениям от патрулей и выдвинутых вперед эскадронов частью не поверили, частью не сумели верно оценить. Для целесообразного использования кавалерийских дивизий не хватало и соответствующе сформулированных указаний. Во 2-й армии именно в решающие дни перед сражением под Мецем кавалерийские дивизии были подчинены армейским корпусам передней линии, от чего координация разведки естественно пострадала. 3-я армия так до конца и продержала свою кавалерию позади. Из-за этого соприкосновение с разбитым под Вёртом противником было полностью потеряно. Понадобились неустанные указания Мольтке, чтобы побудить армии к отправке вперед конных масс. Осознание принципов оперативного применения было лишь у него.
Как и в 1805 г. в бою у Гаслаха, в 1870 г. лишь сражение 16 августа дало полную ясность об обстановке. Лишь оно показало, что всю французскую Рейнскую армию еще следует искать под Мецем. При этом, конечно, следует учитывать, что для кавалерийских патрулей было едва ли возможно составить представление об укрепленных позициях или же о крепостях. Особенности ландшафта под Мецем еще более затрудняли это. Так и получилось, что в 1805 и 1870 гг. действия вражеской армии, которая цеплялась за крепость, пожертвовав ее коммуникациями, были в целом неестественны и, соответственно, их приходилось счесть невероятными. Германская кавалерия в ходе дальнейшей кампании 1870–1871 гг. училась сама и потому добилась некоторых выдающихся достижений. Так, в ходе Седанской операции Ставка получала от нее в целом надежные сведения. Однако относительно начала войны следует сказать, что ее свершения уступают тому, что смогла сделать прусская кавалерия в 1813 г. Краткий военный опыт 1866 г. был недостаточен для того, чтобы вновь дать ее осознание природы разведывательной деятельности в целом. Самостоятельность германской кавалерии в 1870–1871 гг. часто страдала также от недостаточного ее снабжения карабинами. В целом они были лишь у легких полков дивизионной кавалерии в составе армейских корпусов, в то время как у 8 кавалерийских дивизий их было лишь 35 %. В 1-й кавалерийской дивизии, где были только кирасирские и уланские полки, не имели ни одного карабина. Последовавшее позднее масштабное перевооружение трофейными винтовками Шасспо не смогло вполне компенсировать этот недостаток, так как войска не были обучены спешенному бою. Вследствие этого тех крупных побед, которые бы могли быть в ином случае одержаны над только что сформированными войсками Французской республики, не случилось. Конечно, этому посодействовало и то, что они были перекованы для зимы.
Германская кавалерия в мирное время пыталась использовать уроки германо-французской войны[426]. Над ними неустанно работали, поэтому к началу Мировой войны этот род войск имел наилучшую выучку. Достижения конницы были хороши. Она быстро отказалась от вооружения пиками, придавая значение бою спешившись, хотя зачастую и неохотно, а обучение верховой езде от этого не пострадало. В соединении с вспомогательными частями, конными батареями и пулеметными отрядами, а также приданными ей егерскими батальонами на грузовиках и саперными частями, теперь они оказались в куда большей степени способны к тому, чтобы самостоятельно действовать перед фронтом, нежели прежде. Мобильные радиостанции обеспечивали своевременную передачу донесений. Крупные разведывательные учения в мирное время привели к пониманию войсками манеры оперативных действий. Конечно, эти учения очень мало считались с условиями современной войны массовых армий и с современным вооружением, а как вскоре проявилось на войне, последнее поставило пределы разведке. Слишком большое значение придавалось эволюционированию и атакам в конном строю в крупных соединениях, что уже не соответствовало эпохе. Высоким требованиям, которые предъявлялись к германской кавалерии вследствие многосторонности ее обучения перед войной, она в целом вполне соответствовала. Конский состав ее при этом, конечно, слишком перенапрягался, но для поставленных этой войной крупных задач и он был хорош. Плоды ее деятельности были пожаты в ходе войны. Если ей и не суждены были крупные победы, то это вызвано условиями современной войны. Только в ней оправдалось в отношении разведки и преследования то, что в свое время говорил Клаузевиц о своей эпохе: «Сколь много конница может сделать против поколебленных и ослабленных частей, против отдельных горсток, но все же в целом она остается лишь вспомогательным родом войск, так как отступающий бросает для прикрытия своего отхода свежие резервы, так что на ближайшем, даже самом незначительном участке он может успешно сопротивляться с применением всех родов войск»[427]. Так должно было случиться, как только массы вражеских войск хватит на то, чтобы положить через весь театр военных действий своего рода засов, так, чтобы разведывательные отряды повсюду натыкались на оборону. Уже во второй части войны 1870–1871 гг. германская кавалерия в напичканной войсками центральной Франции стала сталкиваться с теми же трудностями, хотя устойчивость новых формирований французов была невелика.
В августе 1914 г. под руководством высших кавалерийских начальников были сосредоточены:
2-й кавалерийский корпус: три кавалерийские дивизии, 5 егерских батальонов под Аахеном;
1-й кавалерийский корпус: две кавалерийские дивизии, 5 егерских батальонов к северу от Трира;
4-й кавалерийский корпус: две кавалерийские дивизии, 2 егерских батальона около Диденгофена;
3-й кавалерийский корпус: три кавалерийские дивизии, 2 егерских батальона юго-восточнее Меца на лотарингской границе.
Когда правое крыло германского фронта 8 августа начало наступление, 2-й кавалерийский корпус находился к северо-западу от Льежа, 1-й кавалерийский корпус восточнее Динана. До сих пор германские всадники натыкались лишь на одиночные посты неприятеля, однако им приходилось иметь дело с вооруженным сопротивлением местных жителей. Патрули обстреливали все и вся. Многочисленные завалы на дорогах приходилось разбирать лишь при помощи егерских батальонов и саперных подразделений. 1-й кавалерийский корпус вел наблюдение перед фронтом 3-й армии и, привлекая свои егерские батальоны и конные батареи, точно разведал франко-бельгийскую позицию на Маасе между Намюром и Живе. Однако захватить переправу в отвесной гористой долине ему не удалось. Верховное Главнокомандование 20 августа подчинило этот кавалерийский корпус 2-й армии, которая его двинула на юг от Брюсселя. Бельгийская равнина должна была стать для него подходящей ареной деятельности. Развертывание 1-й и 2-й армий к северо-западу и западу от Льежа проходило под защитой 2-го кавалерийского корпуса. 12 августа он атаковал бельгийские войска за Жетом, но против крупных сил пехоты противника продвинуться не смог, однако успешно разведал позиции бельгийцев. В ходе дальнейшего продвижения за Ат на Куртре, а затем на Денен 2-й кавалерийский корпус обнаружил присутствие англичан. Он был подчинен 1-й армии, однако на правом ее фланге обстановка все еще не была выяснена. 24 августа кавалерийский корпус рассеял французскую бригаду под Турнэ. Так как англичане уклонились от попытки отбросить их за счет охвата в Мобёж, в 1-й армии созрело решение разделаться с ними по кратчайшему пути. Поэтому 2-му кавалерийскому корпусу было указано направление на Гиз. Добытые его разведывательными отрядами донесения в эти дни были существенно дополнены и перекрыты за счет работы германских летчиков, ведь им, в отличие от патрулей, не приходилось всюду натыкаться на сопротивление отступающего противника, а наблюдение их охватывает несравненно большую округу. В ходе дальнейшего наступления 1-й и 2-й армии к Марне именно воздушная разведка выяснила обстановку в рядах противника. Донесения летчиков содержали первые предположения о мероприятиях противника, которым суждено было потом привести к повороту на Марне.
В сражении на Марне германская войсковая кавалерия использовалась с большой пользой, чтобы заполнить брешь между 1-й и 2-й армиями, возникшую вследствие отхода корпусов 1-й армии, перешедших за Марну к Урку. Туда постепенно были введены 4 дивизии 1-го и 2-го кавалерийского корпусов и бригада пехоты, чтобы помешать прорыву англичан между обеими германскими армиями. Уже к югу от Марны германские всадники сталкивались с противником на всех направлениях, замедляя его наступление. Здесь они выполняли миссию, с которой без того, чтобы погибнуть, могли справиться лишь мобильные части. Такую же пользу из действий своей кавалерии в ходе отступления за Марну перед войсками 1-й армии извлек и маршал Френч[428], что он потом подчеркивал особо[429].
Перед фронтом 4-й и 5-й германских армий для войсковой кавалерии не оставалось пространства для столь же обширного поля деятельности, как это было первоначально на правом крыле фронта, ведь тут очень скоро наткнулись на развернутые массы войск неприятеля. 4-й кавалерийский корпус, держась вслед за отступающим врагом, однако его раз за разом останавливал. Но вот перед левым крылом фронта, в 6-й и 7-й армии, действительно масштабного поля деятельности и быть не могло в связи с установившимся с самого начала тесным контактом с противником. Преследование после Саарбургского сражения вскоре, однако, уперлось в границу, которую французы соорудили с помощью своих укреплений.
Истощение конского состава в жаркие августовские дни оказалось чрезвычайно сильным, причем как на проделавшем огромные переходы правом, так и на внутреннем, являвшимся осью поворота, крыле фронта на Западе[430]. В 1-м кавалерийском корпусе уже 8 августа назначили дневку, так как лошади сильно уставали на непривычных для них горных дорогах и их пришлось перековать. 29 августа корпус был не в состоянии передвигаться по округе рысью. Таким образом, атаки были исключены. В начале сентября начались налеты противника, так как ближнюю разведку в должной мере не производили. Порученцы не могли быстро скакать с донесениями, а потому их все чаще обстреливали. Во 2-м кавалерийском корпусе одна из его кавалерийских дивизий 25 августа сообщила о крайнем истощении своих лошадей, о том, что она на пределе сил, другую же дивизию, отправленную 2 сентября в преследование, пришлось по тем же причинам приостановить.
Генерал фон Позек писал: «Проявившийся недостаток фуража и сложности с подвозом быстро вынудили к дополнительным мерам. Поначалу об использовании дневок для того, чтобы покормить и отпоить лошадей, за отсутствием военного опыта, и не думали. Позднее по обыкновению прибытие, как правило, уже в темноте, и очень ранний выезд препятствовали уходу и кормлению лошадей. На Западе сначала кормили свежеобмолоченным овсом с соломой, смешанными с клевером, однако постепенно в качестве дополнительного средства стали рассматривать самые различные варианты фуражировки. Это привело ко все большим ошибкам, например, к пресловутым хлебам из опилок, которым лошади были отнюдь не рады, что приносило вреда больше, нежели пользы. На Востоке лошадям давали в периоды затруднений старое сено, вереск, ветки, древесину, порой даже щепки с их яслей, а то и солому с крыш крестьянских домов, а потому участились вызванные грибком желудочно-кишечные заболевания. Неопытность в вопросах фуражировки часто становилась весьма серьезной помехой, да и лошади лишь постепенно смогли привыкнуть к их естественному способу кормления и начать пастись»[431].
Это были те же явления, что в 1812 г. ускорили гибель наполеоновской кавалерии. И как перед Йеной ей раз за разом приходилось прижиматься к пехоте, так произошло и в 1914 г. на Западе. Здесь вновь человек показал себя более выносливым в переходах, нежели лошадь. Было бы лучше еще в первые две недели убрать из армии непригодный к боевым действиям конский материал, чтобы кавалерия, особенно востребованная в этот период, оказалось бы на высоте своих способностей. У противника дела обстояли еще хуже. Лошади во французском кавалерийском корпусе Сорде, вступившего силами 3 дивизий в Бельгию, как под Авеном они установили контакт с английской армией, были уже неспособны передвигаться. При этом эффективно использовать их так и не удалось. Весь корпус выезжал в патрули и сновал по Бельгии туда и сюда, однако ничего существенного про немцев узнать, а также увидеть их не удалось. Эти поездки в патрулях целыми дивизиями совершенно измотали и прекрасно обученную верховой езде австро-венгерскую кавалерию. Уже во втором сражении за Лемберг она находилась в состоянии развала, при этом не понеся существенных потерь в боях. Предположительно именно истощение лошадей привело к тому, что рейд французской и английской кавалерии после сражения на Марне в 1914 г. в открытый правый фланг немцев под Сен-Кантеном так и не состоялся, а это имело бы весьма заманчивые перспективы.
Германская войсковая кавалерия в 1914 г. на Западе после отхода за Марну применялась для защиты от угрожавшего правому крылу охвата со стороны противника. Конечно, лучшей защитой в данном случае были при этом раз за разом переходившие в атаку германские войска, не давшие противнику перейти после битвы на Марне в масштабное фланговое преследование. Когда же затем постепенно с помощью удобной железнодорожной сети он стал бросать все новые части против правого фланга германского фронта, то в конце сентября под Бапомом в бои против них помимо переброшенных частей 6-й армии вступили спешившиеся 1-й и 2-й кавалерийские корпуса. Попытка одновременно отправить в замах севернее Лилля во фланг и тыл противнику усиленный до трех дивизий 4-й кавалерийский корпус не удалась. Тогда же 1-й и 2-й кавалерийские корпуса не сумели пробиться вперед в суматохе уличных боев в северофранцузском промышленном районе. Однако германская кавалерия смогла там успешно вести оборону. Правда, ограниченного числа стрелков (а спешенную кавалерию могли ввести в действие именно так) не хватало для того, чтобы вести крупные наступления. Противная сторона поступала в тот момент примерно так же. Френч также бросал своих всадников, чтобы они продолжили фронт пехоты и заполнили возникшие в нем бреши.
На более широких просторах и открытых пространствах на Востоке германская кавалерия за первые два года войны получила много возможностей успешно показать себя. 1-я кавалерийская дивизия смогла реализовать поставленную перед ней задачу против бесчисленных масс русской конницы[432]. Лишь ей в дни Танненберга довелось прикрывать от войск Ренненкампфа. Так как кроме того у нее еще и забрали одну из ее бригад, то против армии в 24 пехотных[433] и еще несколько кавалерийских дивизий оставались две кавалерийских бригады. При фланговом ударе 9-й армии под Лодзью обе дивизии кавалерийского корпуса Рихтгофена шли на левом фланге перед ударной группой армии, отправленной на Кутно. В дальнейшем они поддерживали связь с двинутыми к нижней Бзуре дивизиями и прикрывали предпринятый к востоку от Лодзи манерв 3-й гвардейской пехотной дивизии и 25-го резервного корпуса от атак крупных сил русской кавалерии и пехоты. При этом в полной мере использовали и бой в пешем строю и пользовались преимуществами конных частей. На другом фланге кавалерийский корпус Фроммеля из двух германских и одной австро-венгерской кавалерийских дивизий был растянут на длинном участке фронта и вместе с ландверными частями вводил противника в заблуждение относительно истинного размера имевшихся там германских войск, а также препятствовал ему бросить дополнительные силы в бои под Лодзью на фронт главных сил, обращенный к западу. По оценке русских, высказанной в декабре 1914 г., германская кавалерия была первоклассной.
После того, как германская конница на Востоке в течение зимы 1914–1915 гг. должна была вести позиционную войну между Пилицей и Вислой наравне с пехотой, в 1915 г. ее соединения вместе с переброшенными с Запада кавалерийскими дивизиями были двинуты в широкий рейд в Курляндии и Литве. Четырем дивизиям конницы из состава Неманской армии многократно приходилось охватывать противника и успешно врываться в его тылы. Однако и тогда ей удавалось прикрывать небольшими силами те длинные коммуникации, что возникали при ее рейдах. Так, в мае-июне 1915 г. две кавалерийские дивизии держали 40 км фронта по р. Дубиссе против постоянных атак русских.
В сентябре 1915 г. крупным силам германской конницы еще раз представилась возможность операции большого размаха. Между наступавшей в общем направлении на Вильну 10-й армией и стоявшей фронтом к Двине Неманской армией был двинут генерал фон Гарнье с 4 кавалерийскими дивизиями, который опрокинул крупные силы вражеской конницы и смог эффективно действовать в тылу главных сил русских. На очень сложной, покрытой озерами и болотами местности кавалерийский корпус через Сморгонь пробился к Молодечно. При этом одинаково практиковали как бой спешившись, так и атаки в конном строю. В тылу русской армии несколько эскадронов перерезали магистрали Молодечно – Полоцк и Минск – Смоленск.
Хотя прочного успеха здесь 10-й армии добиться было не суждено, но вот год спустя у 9-й армии в Румынии он вполне состоялся. Ворвавшийся через перевал Шурдук вместе с группой Кюне кавалерийский корпус Шметтова на равнине Валахии блестяще действовал, ведя разведку, обеспечивая прикрытие и преследование. Завеса силами войсковой кавалерии воспрепятствовала тому, чтобы румыны своевременно узнали о силах группы Кюне, что привело к неверному распределению ими сил в сражении на Арджеше.
За оба последних года войны почти вся германская кавалерия лишилась своих лошадей, а дивизионную кавалерию сократили с трех до одного эскадрона. Так как почти на всех фронтах война превратилась в окопные бои, конные полки стали кавалерийскими стрелковыми и использовались как пехота. Кроме того, настоятельно необходимы были лошади для упряжек артиллерии. А снабжение уже зимой 1915–1916 гг. на Востоке столкнулось с серьезными трудностями. К отказу от конных группировок[434], весьма эффективных, привел целый ряд вынужденных обстоятельств. Надо также учитывать и то, что порой, чтобы развить достигнутый прорыв готовых кавалерийских дивизий не хватало. Так было, например, при нашем первом крупном наступлении весной 1918 г., где польза от них могла быть весьма существенной. Однако даже упряжки артиллерии уже были лишены необходимых сил. Французы и англичане в 1915 и 1916 г. сосредотачивали свои кавалерийские дивизии именно для таких целей при их попытках прорыва. Но так как последние не удались, то брошенная в бой, конечно же преждевременно, кавалерия понесла тяжелейшие потери.
Разведывательная деятельность с началом окопной войны перешла к авиации. Только воздушная разведка позволяла бросить взгляд за линию фронта противника. Еще ранее у нее было, как уже говорилось, существенное преимущество в этом перед кавалерией. Результат даже предпринятого с большой сноровкой патрульного рейда был таков, что мы, прежде всего на Западе, много раз должны были нести потери, причем теряли лучших офицеров, солдат и лошадей. Усовершенствование самолетов и выучки наблюдателей по ходу войны, наличие мест, где до чистой позиционной войны не дошло, привели к постепенной замене кавалерии в разведке. Кавалерия при этом сохранила свое значение для ближней разведки, для поддержания связи и передачи донесений там, где отказывали другие средства из-за вражеского огня или по другим причинам. Однако, даже при современных огневых средствах и более крупные кавалерийские соединения остались необходимы, что и было ясно продемонстрировано действиями кавалерийского корпуса Шметтова. Конечно, теперь при обучении конных соединений главный упор на переход в атаки в конном строю целыми кавалерийскими соединениями не делают[435]. Последние теперь придется вести лишь силами небольших отрядов. Войсковая кавалерия в большинстве случаев будет использоваться как ездящая пехота. Внутри этого рода войск выступают против такого наименования, причем это справедливо потому, что в отношении верховой езды к ним выставляются куда более высокие требования, нежели было бы достаточно лишь для посаженной на лошадей пехоты. Каждый всадник должен совершенно иначе уметь управляться с конем, нежели это было бы необходимо, если бы она служила ему лишь как средство передвижения. Как и прежде, следует обеспечить компактность конных подразделений.
Развитие в будущем предугадать нельзя, особенно в такое время, когда поколеблено все здание государственности. Если и будут меньшие армии, то, хотя разведка теперь по большей части стала функцией авиации, все же для крупных масс кавалерии еще остается возможность действовать во фланг и тыл противника. Но и в этом случае современные огневые средства исключают массовые конные атаки.