Этого и добивались англичане. В 1878 году они подписали конвенцию с турками, по которой Англия обязывалась присоединиться к Турции, в случае если Россия займет часть ее азиатских владений. Взоры всех были устремлены на Кипр – предмет английских вожделений. Но Скобелев обратил внимание на то, что Англия стремиться использовать Турцию для своих чисто империалистических целей в Средней Азии. В письме к графу А. В. Адлербергу от 10 (22) сентября 1878 года из Чаталджи Скобелев пишет, что он имел перед своими глазами секретный документ, представленный султану английским послом Лейярдом, в котором оговаривались возможности использования этой конвенции.
Нельзя сказать, чтобы соображения Скобелева по вопросу о нажиме на Индию в политической распре с Англией оставались совершенно без отклика. 2 (14) мая 1878 года, т. е. после того уже, как английский флот появился в Мраморном море и Россия стояла перед проблемой войны с Англией, военный министр Д. А. Милютин предлагал отправить в Тибет экспедицию, чтобы, «изучив обстановку английского государства в Индии», завязать связи с тибетцами и оказать им против англичан «политическую и нравственную поддержку». Разумеется, это являлось бы в очень слабой степени демонстрацией против Англии, но и в таком виде она казалась министерству иностранных дел очень рискованным предприятием. Все же решили послать Н. М. Пржевальского на Тибет во главе научной экспедиции.
Однако первейшее внимание в то время всего русского общества и, конечно, офицеров, прошедших войну, привлекал славянский вопрос.
Все, за исключением небольшой группы прозападно настроенной интеллигенции, отрицательно восприняли решения Берлинского конгресса. Сравнивая условия Сан-Стефано с положениями нового трактата, обвиняли русскую делегацию в уступчивости, особенно негодовали славянофилы и их сторонники. Председатель Московского славянского комитета известный писатель И. С. Аксаков в речи, произнесенной 22 июля (2 августа) 1878 года, говорил «о предательстве в поведении русской дипломатии на конгрессе»[128]. Решения конгресса, по мнению Аксакова, схоронили свободу болгар, независимость сербов, «великое, святое дело, заветы предков, наши собственные обеты…, русскую славу, русскую честь, русскую совесть»[129].» Писатель особо возмущался расчленением Болгарии «по живому» телу. Он призывал к исправлению совершенных ошибок, которые сказались не только на положении России, но и на будущем балканских народов. Речь И. С. Аксакова вызвала широкий отклик.
Собственные взгляды М. Д. Скобелева на славянскую политику хорошо раскрыты В. И. Немировичем-Данченко[130]. Михаил Дмитриевич по время беседы в Сан-Стефано сказал писателю: «Мой символ краток: любовь к отечеству, свобода, наука и славянство!.. На этих четырех китах мы построим такую политическую силу, что не будут страшны ни враги, ни друзья. И нечего думать о брюхе; ради этих великих целей принесем все жертвы… Если нам плохо живется, потомкам лучше будет, гораздо лучше».
Будучи близок к славянофильским кругам, Скобелев все же считал, что «никогда ни серб, ни чех не уступят своей независимости за честь принадлежать России». Тем не менее, он верил в возможность широкой славянской конфедерации – в «вольный союз славянских племен».
Говоря о России как о великой заступнице и попечительнице небольших славянский народностей, Скобелев процитировал стихотворение А. С. Хомякова «Орел».
Лети, но в горном море света,
Где силой дышащая грудь
Разгулом вольности согрета,
О младших братьях не забудь…
На степь полуденного края,
На дальний запад оглянись:
Их много там, где брег Дуная,
Где Альпы тучей обвились.
В ущельях скал, в Карпатах темных,
В Балканских дебрях и лесах,
В степях тевтонов вероломных,
В стальных татарина цепях.
И ждут окованные братья,
Когда же зов услышат твой,
Когда ты крылья, как объятья,
Построишь над слабой их главой…
О, вспомни их, орел полночи!
Пошли им громкий свой привет…
Пусть их утешит в рабской ночи
Твоей свободы яркий свет.
Питай их пищей сил духовных,
Питай надеждой лучших дней,
И хлад сердец единокровных
Любовью жаркою согрей…
И час придет, окрепнут крылья,
Младые когти подрастут,
Вскричат орлы и цепь насилья
Железным клювом расклюют…
И итог «будет, непременно» вскричал Скобелев: «когда у нас будет настолько много «пищи сил духовных», что мы будем в состоянии поделиться с ними ею, и, во-вторых, когда «свободы нашей яркий свет» действительно будет ярок и целому миру ведом». А до тех пор, советовал Михаил Дмитриевич, нужно «надеяться, верить, не опускать голову и не терять своего сродства с народом, сознания своей национальности».
Скобелев понимал, что развитие национального самосознания и патриотизма противоположны «общечеловеческой цивилизации» на западноевропейский манер, что нельзя превратить русских людей в «европейцев» романо-германского пошиба.
Неоднократно убеждался М. Д. Скобелев, что в России немало людей, чьи интересы далеки от интересов страны. Свою романо-германскую культуру они называли «общечеловеческой цивилизацией», а свой шовинизм – «космополитизмом». Именно эти либерал-радикалы, ориентируясь исключительно на западные ценности, стремились утвердить в общественном сознании идеи о существовании русского шовинизма.
Лучшим представителям российской интеллигенции были чужды такие взгляды. А. И. Герцен, например, прямо утверждал, что «мы… стали гораздо ближе к московским славянам, чем к западным старообрядцам и русским немцам»[131]. В письме к Аксакову Герцен напоминает о новой их с Огаревым позиции и замечает, что «если теперь славяне не видят, что мы представляем разное, но родственное с ними направление, а с западниками – разное и враждебное, – не наша вина»[132].
Едва ли не все русские писатели-классики стояли за самобытный путь развития России (даже если начинали как западники).
«Наш либерал, – писал Ф. М. Достоевский, – прежде всего лакей, и только и смотрит, как бы кому сапоги вычистить».
Глубже понять отношение М. Д. Скобелева к славянскому вопросу помогут воспоминания В. И. Немировича-Данченко, не лишенные, однако, субъективности.
«Он не был славянофилом в общепринятом смысле, – писал Василий Иванович, – он выходил из рамок этого направления. Ему дорого наше народное и славянское дело. Сердце его лежало к родным племенам: он чувствовал живую связь с ними, но на этом и оканчивалось его сходство с нынешними славянофилами. Взгляды на государственное устройство, на права отдельных племен, на некоторые внутренние вопросы у него были совершенно иные. Если уж необходима кличка, то он скорее был народником. У меня в руках письмо от одного из ближайших к Скобелеву людей. В нем, между прочим, сообщается:
В одном из последних свиданий Михаил Дмитриевич несколько раз повторял: «Надо вам столковаться, войти в соглашение с западниками. От взаимных раздражений и пререканий наших только один вред России». И мне не раз он повторял, что в тяжелую пору, какую переживаем мы теперь, всем мыслящим людям нужно сплотиться, создать себе один лозунг и сообща бороться с темными силами невежества. Славянофильство понимал Скобелев не как возвращение к старым идеалам допетровской Руси, а лишь как служение только своему и для своих. Россия для русских, славянство для славян. Взять у запада все, что может дать запад, воспользоваться уроками его истории, его наукою, но затем вытеснить у себя всякое главенство чуждых элементов, развязаться с холопством перед Европой, с несколько смешным благоговением перед ее дипломатами и деятелями…
«Учение не лакейство – повторял он. – Учиться, я понимаю, но зачем же ручку целовать при этом? Они не наши, во многих случаях они являлись нашими врагами. А враги – лучшие профессора. Петр I заимствовал у шведов их военную науку, но он не пошел к ним в вассальную зависимость. Я терпеть не могу немцев, но и у них я научился многому, а, заимствуя у них сведения, все-таки благоговеть перед ними не стану и на буксире у них не пойду. Разумеется, я не говорю о презрении к иностранцам. Это было бы глупо. Презирать врага – самая плохая тактика. Но считаться с ним необходимо. Между чужими есть и друзья нам, но не следует сентиментальничать по поводу этой дружбы; она до тех пор, пока у нас с ними враги общие. Изменись положение дел, и дружбы не будет и следа. Повторяю: учиться и заимствовать у них все, что можно, но у себя дома устраиваться, как нам лучше и удобнее»[133].
К сожалению, и в Болгарии находилось немало «русских немцев», которые без заинтересованности относились к славянскому возрождению и объединению. Так, командующий армией в Болгарии генерал Э. И. Тотлебен являлся только хорошим специалистом – военным инженером, ничем не связанный со славянами. Он был убежден, что идея – «освобождение христиан из-под ига ислама – химера».
Скобелев весьма недолюбливал Тотлебена, полагая, что на том лежит значительная доля вины за незанятие Константинополя. Кстати, Тотлебен дошел до такой любезности туркам, что запечатлился с Мухтар-пашой на одной карточке. Этот снимок турки стали распространять среди болгар, которые восприняли его крайне тяжело, да и в русских войсках это не понравилось. Рассказывали, что Тотлебену султан подарил корову, зная, что немец любит свежие сливки. Тотлебен называл ее не иначе как «величайший знак уважения и расположения ко мне султана». Так титул этот и был присвоен корове, которую потом генерал увез в Россию.