А о продвижении российских границ на Восток имеется ценное соображение Энгельса, которое вряд ли может быть поставлено под сомнение: «…Россия действительно играет прогрессивную роль по отношению к Востоку… Господство России играет цивилизаторскую роль для Черного и Каспийского морей и Центральной Азии…»[202]. Это было сказано в 1851 году о крепостнической России. В конце же столетия Россия несла в Среднюю Азию уже и кое-что из буржуазных реформ, в частности отмену рабства и некоторых устаревших обрядов. Происходило, на наш взгляд, в общем-то естественное и в итоге взаимовыгодное объединение соседних народов в одно мощное государство. К сожалению, в этом процессе порой насилие служило, по известному выражению, «повивальной бабкой прогресса».
Конечно, сейчас доморощенные русофобы отрицают прогрессивную роль России в переустройстве Средней Азии как в XIX веке, так и позднее. Но события последних лет, думается, свидетельствуют о том, что уход России из этого региона не только не способствует его процветанию, но порождает все новые и новые международные проблемы. И верится, что на следующем этапе исторического развития народы Средней Азии и России вернутся к долгосрочному взаимовыгодному стратегическому союзу вопреки воле деструктивных сил…
С образованием Закаспийской области лишь племена Восточной Туркмении продолжали сохранять самостоятельность. Это были в основном жители Тедженского, Мервского и Пендинского оазисов. Их положение представлялось крайне сложным. На селения Каахка, Душак и Серахс, прикрывавшие подступы к Теджену, необоснованно притязал Иран. Шахский наместник в Хорасане Алаяр-хан систематически организовывал набеги на туркменские аулы. Чтобы заставить местное население подчиниться, иранские власти разрушали ирригационные сооружения, отводили воду с полей туркменов. В Ашхабад прибывали делегации жителей этого района, просившие защиты против произвола и насилий. Острота обстановки до некоторой степени была ослаблена в результате подписания 9 (21) декабря 1881 года русско-персидской пограничной конвенции и добровольного присоединения Душака и Каахки к владениям Российской империи. Последнее обстоятельство играло для царских властей особую роль, облегчая доступ в важную область Туркмении – Мервский оазис, который вскоре также был присоединен к России.
Глава пятаяВ переломное время
Возвращение в столицу. – На распутье. – Петербургская речь. – По масонскому следу. – На берегах Сены. – В последние месяцы. – Роман с Головкиной.
Скобелев еще торжествовал свою победу над текинцами, когда в Среднюю Азию донеслась весть об убийстве императора Александра II. Как стало известно, за несколько часов до гибели он вызвал в Зимний дворец председателя комитета министров П. А. Валуева и вручил ему для просмотра одобренный им проект правительственного сообщения о привлечении местных деятелей к участию в обсуждении законопроектов. Фактически это был значительный шаг к конституции. Однако бомба, брошенная агентом исполнительного комитета «Народной воли» И. И. Гриневицким, изменила ход дальнейших событий.
Как вспоминал А. Н. Куропаткин, «мучительная смерть Александра II лишила Россию свобод до 1905 года, т. е. на 25 лет»[203].
На престол вступил Александр III, который в отличие от своего слабовольного отца, обладал определенной системой взглядов[204]. Он весьма последовательно боролся за чистоту «веры отцов», незыблемость принципов самодержавия и развития русской народности. Кроме того, новый российский император не преклонялся перед венценосным дядюшкой – Вильгельмом I, как его отец, нередко забывавший национальные интересы своей страны. Позднее, когда Александр III укрепился у власти, он резко изменил внешнеполитический курс, проводя отнюдь не прогерманскую политику. Любопытно в этой связи более позднее суждение известного поэта и литературного критика Максимилиана Волошина, который считал, что «консервативные царствования Николая I и Александра III все же более примыкали к революционным традициям русского самодержавия (монархическая власть почти всегда была радикальнее управляемого ею общества и всегда имела склонность административным путем перебрасывать Россию на несколько столетий вперед, согласно идеалам прогресса своего времени, отмечал он ранее), чем либеральные правления Александра I и Александра II. В результате первого самодержавие поссорилось с дворянством, при втором отвергло интеллигенцию, которая как раз созрела к тому времени»[205].
Лучше понять Россию второй половины XIX века помогут и воспоминания Н. Е. Врангеля, уже упомянутого сослуживца М. Д. Скобелева: «Россия, – утверждают одни, – плод еще до зрелости сгнивший. – Россия богоносица, призванная сказать миру новое слово, говорят другие. Кто прав, кто нет – решать преждевременно, ибо история своего последнего слова еще не сказала. Но из этих столь противоречивых мнений уже одно несомненно, что Россия страна загадочная, сложная, не подходящая под общий шаблон…
Начинания царя-реформатора пришлось осуществить лишь сравнительно небольшому меньшинству; но лиц этих было недостаточно, и по мере того, как реформы ширились и множились, в нужных людях оказалась нехватка. Ни помещики, ни крестьяне к новым порядкам подготовлены не были, и с первых же шагов началась хозяйственная разруха и оскудение.
Помещики, лишившись дармовых рук, уменьшили свои запашки, к интенсивному хозяйству перейти не сумели и в конце концов побросали свои поля и переселились в город, где, не находя дела, проедали свои последние выкупные свидетельства. С крестьянами было то же. Темные и неразвитые, привыкшие работать из-под палки, они стали тунеядствовать, работать спустя рукава, пьянствовать. К тому же в некоторых губерниях наделы были недостаточные. И повсюду попадались заброшенные усадьбы, разоренные деревни, невозделанные поля… После великих реформ самодержавие стало немыслимо, оно неминуемо должно было эволюционировать к конституционной монархии или рухнуть. Длительной неподвижности история не знает. Русские самодержцы этого не поняли… И Россия опять, как при Иване, была поделена на опричнину и земщину, на «мы» и «они». «Мы» – правительство, немногие его честные слуги и бесчисленные его холопы. «Они» – вся остальная Русь… И после минутного расцвета начался период застоя и разложения, длившийся вплоть до наших дней. В течение почти полстолетия Россия обратилась вновь в разлагающееся болото неподвижно стоящих вод»[206].
В манифесте 29 апреля (10 мая) 1881 года Александр III выразил программу внешней и внутренней политики: поддержание порядка и власти, наведение строжайшей справедливости и экономии, возвращение к исконным русским началам и обеспечение повсюду русских интересов.
Все это могло привлечь к нему в дальнейшем симпатии Скобелева. Пока же последний встретил перемены на троне весьма настороженно. Ведь Александр II, хотя какое-то время и недооценивал его, но позже признал дарование молодого генерала, доверял ему ответственные посты. Могло измениться при дворе и положение А. В. Адлерберга, который оказывал Михаилу Дмитриевичу существенную помощь при решении различных вопросов. (Действительно, вскоре министром двора стал граф М. М. Воронцов-Дашков. – А.Ш.).
Скобелев считал, что революционное движение в большой мере связано с депрессией, охватившей русское общество после Берлинского конгресса.
«Уже под Константинополем, – писал он, – слишком для многих из нас было очевидно, что Россия должна обязательно заболеть тяжелым недугом нравственного свойства, разлагающим, заразным. Опасение высказывалось тогда открыто, патриотическое чувство, увы, не обмануло нас. Да, еще далеко не миновала опасность, чтобы произвольно недоделанное под Царьградом не разрушилось бы завтра громом на Висле и Бобре. В одно, однако, верую и исповедаю, что наша «крамола» есть, в весьма значительной степени, результат того почти безвыходного разочарования, которое навязано было России мирным договором, незаслуженным ни ею. Ни ее знаменами».
Вскоре после событий 1 марта 1881 года Скобелев писал своему доверенному лицу И. И. Маслову, что «при правильном решении восточного вопроса, в смысле общеславянских, следовательно, русских интересов не в уступках и колебаниях надо искать величия и внешнего и внутреннего преуспевания отечества… Печальное решение было бы, ввиду грозных внешних и внутренних врагов, отказываться от самого исторического призвания, от пролитой реками православной крови, от нашего природного права бытия во всем его размере – нравится ли это или нет германско-австрийским культуртрегерам, должно быть для России безразлично… Люди слабые, иногда неблагонамеренные, всегда сердцем нерусские, будут, конечно, теперь проповедовать теорию необходимости внутренних преобразований в ущерб нашей политической и исторической самобытности. Повторяю, это поведет к пагубным последствиям. В монархической политике стояние на запятках враждебной Европы, как показал Берлинский трактат, особенно опасно»[207].
Это письмо написано Скобелевым вдали от центра русских политических событий – в Средней Азии. Но мысль о связи судьбы страны с внешней политикой выражена здесь очень ясно.
Сдав управление Закаспийской областью генералу П. Ф. Рербергу (общее руководство было возложено на главнокомандующего Кавказской армией. – А.Ш.), Скобелев осмотрел пограничную полосу с Персией, чтобы затем изложить свои соображения по этому вопросу специальной комиссии. Только после этого 27 апреля (9 мая) он выехал в Петербург.
Генерал Скобелев возвращался из Ахалтекинской экспедиции триумфатором. Его встречали как народного героя. Чем ближе к центру России, тем встречи были торжественнее и многолюднее. Но прибытие в Москву превзошло все ожидания. На площади перед вокзалом собрались десятки тысяч людей и сам губернатор князь В. А. Долгоруков едва пробрался к вагону, чтобы сопроводить Михаила Дмитриевича до столицы Российской империи.