Думается, что не с легким сердцем подъезжал Скобелев к Петербургу. Как уже отмечалось, внутреннее положение в стране было чрезвычайно тревожным. Убийство Александра II вызвало растерянность властей, страх перед возможными новыми покушениями.
Характеризует обстановку в то время, следующее свидетельство: «Если говорить не о том, что могло бы быть, а о том, что было, то придется констатировать несомненный факт колебания правительства. Одни стояли за решительную борьбу с либерализмом, другие – за уступки»[208].
В высших правительственных сферах сформировались две группировки: консерваторы во главе с бывшим воспитателем Александра III обер-прокурором синода К. П. Победоносцевым и группа либеральной бюрократии со своим лидером – министром внутренних дел генералом М. Т. Лорис-Меликовым, сторонником конституции.
В 1893 году в издании фонда русской вольной прессы публикуется анонимная брошюра «Конституция гр. Лорис-Меликова». Как утверждал историк Б. Э. Нольде, она была написана М. М. Ковалевским. Этот известный устроитель масонских лож в России резюмировал свое повествование: «Так кончилась эта странная попытка примирения культурных классов с бюрократией и абсолютизмом, так устранен был единственный путь к мирному развитию русского народа, к завершению тех реформ, начало которым было положено 19 февраля 1861 года»[209].
В следующем, 1894 году в Лондоне тем же фондом русской вольной прессы была издана брошюра в прошлом революционера-народника Ф. В. Волховского «Чему учит конституция гр. Лорис-Меликова?». Основная мысль брошюры заключалась в стремлении доказать, что в неудаче, постигшей планы Лорис-Меликова, виноваты не революционеры, убившие Александра II, а в первую очередь он сам, представитель иной тактики.
Однако, вероятнее всего, причина неудачи задуманных преобразований все же не столько в тактике той или иной стороны, сколько в неизбежных изъянах самой стратегии проведения «революции сверху», когда противоборствующими политическими течениями не очень-то учитываются народные интересы.
Авторитет Лорис-Меликова постепенно падал, а Победоносцева укреплялся.
Новому самодержцу Александру III импонировали предостережения обер-прокурора синода о том, что вместо укрепления власти некоторые деятели «предлагают устроить нам говорильню… Мы и без того страдаем от говорилен, которые под влиянием негодных, ничего не стоящих журналов, разжигают только народные страсти… Мало того, открыты повсюду кабаки, бедный народ, предоставленный самому себе и оставшийся без всякого о нем попечения, стал пить, лениться к работе, а потому стал несчастною жертвой целовальников (торговцев в винной лавке, кабатчиков. – А.Ш.), кулаков, жидов и всяких ростовщиков»[210].
К. П. Победоносцев обращал внимание государя, что разглагольствуют все больше «люди негодные, безнравственные, между которыми видное положение занимают лица, не живущие со своими семействами, предающиеся разврату, помышляющие лишь о личной выгоде, ищущие популярности и вносящие во все смуту… Дали, наконец, свободу печати, этой самой ужасной говорильне, которая во все концы русской земли на тысячи и десятки тысяч верст разносит хулу и порицание на власть, посевает между людьми мирными, честными семена раздора и неудовольствия, разжигает страсти, побуждает народ к самым вопиющим беззакониям»[211].
В конце своей речи перед императором К. П. Победоносцев делал вывод, что для процветания России в ней должна существовать сильная власть, не ограниченная парламентом и конституцией по западному образцу.
На политическом небосклоне России появились новые лица, влияние которых росло. Среди них граф Н. П. Игнатьев, в прошлом посол России в Турции. Сохранилась его записка, излагающая программу правительственной деятельности. Прежде всего, полагал он, нужно освободиться от некоторых явлений общественной жизни, сгубивших «лучшие начинания» Александра II. Игнатьев писал:
«В Петербурге существует могущественная польско-жидовская группа, в руках которой непосредственно находятся банки, биржа, адвокатура, большая часть печати и другие общественные дела. Многими законными и незаконными путями и средствами она имеет громадное влияние на чиновничество и вообще на весь ход дел.
Отдельными своими частями эта группа соприкасается и с развившимся расхищением казны и с крамолой. Проповедуя слепое подражание Европе, люди этой группы, ловко сохраняя свое нейтральное положение, очень охотно пользуются крайними проявлениями крамолы и казнокрадства, чтобы рекомендовать свой рецепт лечения: самые широкие права полякам и евреям, представительные учреждения на западный образец. Всякий честный голос русской земли усердно заглушается польско-жидовскими критиками, твердящими о том, что нужно слушать только «интеллигентный класс и что русские требования следует отвергнуть как отсталые и непросвещенные»[212].
Такая концепция, судя по всему, импонировала молодому императору и его идейному вдохновителю К. П. Победоносцеву.
Будучи еще наследником престола, Александр Александрович в узком кругу выражал недовольство по поводу пристрастия батюшки к инородцам. Его злило, что Россией фактически правит армянин Михаил Тариелович Лорис-Меликов и что пост государственного секретаря занимает Евгений Абрамович Перетц – сын еврея-откупщика, вдобавок брат декабриста.
В конце апреля 1881 года вместо ушедшего в отставку М. Т. Лорис-Меликова министром внутренних дел стал Н. П. Игнатьев. Он начал с очищения государственного аппарата от различных оппозиционных, «либеральствующих» элементов. Так как «расстройство администрации и глумление над властью… началось с высших чиновничьих кругов Петербурга и пошло отсюда в провинцию, – рассуждал Игнатьев, – отсюда же надо начать лечение болезни, подтачивающей наши силы и здравый смысл». Он верил, что меры по обузданию высшей бюрократии «будут встречены всей Россией, за исключением петербургской (читай: либеральной. – А.Ш.) прессы, с истинным удовольствием»[213].
Новый министр вовсе не являлся законченным реакционером, как это можно себе представить из процитированных его суждений. Относясь резко отрицательно к либералам-западникам, он был известен своими славянофильскими настроениями, размышлял над тем, как преодолеть трагическое расхождение между властью и обществом органически присущими России мерами. И не случайно М. Д. Скобелев в письме И. С. Аксакову отмечал, что «по моему глубокому убеждению, политик у нас один – граф Николай Павлович Игнатьев»[214].
Игнатьев считал, что Россия находится на «перепутье» и дальнейшее развитие ее государственности может пойти по трем путям. Первый – усиление репрессий, – полагал он, не приведет к положительным результатам, а лишь заставит недовольство уйти глубже. Второй – уступки – также неприемлем, так как «каждый новый шаг, ослабляя правительство, будет самою силою вещей вынуждать последующие уступки»[215]. Игнатьев указывал на огромную опасность этого пути, так как в результате преобладающее значение в общественной жизни страны займет интеллигенция. А она, считал министр, «вмещает в себе все более опасных, неустойчивых элементов, а потому представляется несомненным, что ее участие в делах всего скорее приведет к ограничению самодержавия, что Россия, несомненно, станет источником вечной смуты и беспорядков. Таким образом, единственно правильный, «спасительный путь, – резюмировал Игнатьев, – возвращение к старине, к «исторической форме общения самодержавия с землею – Земским соборам»[216].
Идею созыва Земского собора горячо поддерживал И. С. Аксаков.
Чтобы помочь Игнатьеву к коронации разработать соответствующий проект, он послал ему в помощь П. Д. Голохвастова, хорошо знакомого с историей вопроса. Забегая вперед, отметим, что этим славянофильским планам не суждено было сбыться: царь не без основания увидел в них шаг к ограничению своей власти.
В середине 1882 года Н. П. Игнатьев был уволен в отставку, министром внутренних дел назначен ярый консерватор Д. А. Толстой, изобретший формулу: «Россия объелась реформами, ей нужна диета!». Период колебаний правительства кончился, началось наступление на либералов и нигилистов.
А пока М. Д. Скобелев возвращался в Петербург, где многие искали пути выхода из кризиса.
Оказавшись на берегах Невы, Михаил Дмитриевич прямо с вокзала поехал, как полагалось, в Петропавловскую крепость на могилу императора Александра II, отдать последний долг памяти. Затем, обосновавшись и узнав последние новости, он стал готовиться к докладу новому царю. Несмотря на полученные им награды, чиновная столица отнеслась к победителю холодно. Пример подал новый самодержец Александр III, который встретил прославленного генерала крайне сухо и даже не поинтересовался действиями Экспедиционного корпуса, а высказал свое неудовольствие тем, что Скобелев не сберег жизнь молодому графу Орлову, убитому во время штурма Геок-Тепе, презрительно спросив: «А какова была у вас, генерал, дисциплина в отряде?»
Холодный прием Скобелева царем получил широкую огласку. «Об этом теперь говорят, – писал императору обер-прокурор Священного синода К. П. Победоносцев, – и на эту тему поют все недовольные последними переменами. Я слышал об этом впечатлении от людей серьезных, от старика Строганова, который очень озабочен этим. Сегодня граф Игнатьев сказывал мне, что Д. А. Милютин говорил об этом впечатлении Скобелева с некоторым злорадством»[217]. (Военный министр, поддерживающий Лорис-Меликова, к этому времени вынужден был уйти в отставку. Его сменил генерал П. С. Ванновский. –