Эти строки говорят о том, что взгляды самого Скобелева по внутренним вопросам нашей политики были далеки от крайностей как западнической, так и славянофильской концепций. «Время такое, – писал далее Михаил Дмитриевич, – ведь мы живем теперь недомолвками». Невольно слышатся слова Грановского по случаю смерти Белинского: «Какую эпоху мы переживаем: сильные люди ныне надломлены. Они смотрят грустно кругом, подавленные тупым равнодушием. Что-то новое слышится… но где же правдивая сила».
Скобелев искал исторических аналогов: «За последнее время я увлекся изучением, частью по документам истории, реакции в двадцатых годах нашего столетия. Как страшно обидно, что человечество часто вращается лишь в белкином колесе. Что только не изобретал Меттерних, чтобы бесповоротно продвинуть Германию и Италию за грань неизгладимых впечатлений, порожденных французской революцией. Тридцать лет подобного управления привели в Италии – к полному торжеству тайных революционных обществ, в Германии – к мятежу 1848 года, к финансовому банкротству и, что всего важнее, к умалению в обществе нравственных и умственных начал, создав бессильное, полусонное поколение… В наш век, более чем прежде, обстоятельства, а не принципы управляют политикой».
К этим рассуждениям можно добавить наблюдения за историей России, где уже почти пять столетий развитие шло по спирали – сначала политические реформы, нововведения, потом отступление, контрреформы. В основе такого развития, на наш взгляд, лежит борьба между либеральными и консервативными элементами. Существование и тех и других, в общем-то, оправданно. Если либералы движут прогресс, то консерваторы не дают ему отойти от реалий страны и тем самым сохраняют ее от разрушения. Но в России эта борьба протекает особенно остро, так как наши либералы слишком эгоистичны, оторваны от народа, часто не учитывают его интересов. В результате они провоцируют междоусобицу, приводящую к огромным потерям.
Судя по всему, летом 1881 года М. Д. Скобелев был довольно резко настроен против нового императора. Так, П. А. Кропоткин в своих воспоминаниях писал: «Из посмертных бумаг Лорис-Меликова, часть которых обнародована в Лондоне другом покойного, видно, что, когда Александр III вступил на престол и не решился созвать земских выборов, Скобелев предлагал даже Лорис-Меликову и графу Игнатьеву… арестовать Александра III и заставить его подписать манифест о конституции. Как говорят, Игнатьев донес об этом царю и таким образом добился назначения министром внутренних дел»[223].
При этом Кропоткин ссылался на уже упомянутую книгу «Конституция графа Лорис-Меликова». Однако в этом сочинении нет никаких материалов о предложении Скобелева Лорис-Меликову организовать государственный переворот. Почему Кропоткин ссылался на вполне конкретное издание? Нет оснований обвинять его в умышленной фальсификации. Книга Лорис-Меликова издана русским эмигрантским революционным издательством, к деятельности которого был близок и Кропоткин. Возможно, он видел документы еще до их появления на свет, о чем и запасал в своем дневнике. При окончательном же редактировании книги эти материалы по неизвестным соображениям были изъяты.
Такое предположение наиболее правдоподобно, тем более, что в рассказе самого графа М. Т. Лорис-Меликова о свидании с М. Д. Скобелевым, переданном А. Ф. Кони, содержатся определенные намеки на решительное настроение генерала[224].
Эта встреча произошла в Кельне. Летом 1881 года, по желанию генерала Скобелева, в специально приготовленном вагоне-салоне, где Михаил Дмитриевич и ожидал Лорис-Меликова.
«Встретил на дебаркадере с напускной скромностью, окруженный все какими-то неизвестными, – вспоминал Лорис-Меликов. – Умел играть роль!.. Когда мы остались одни в вагоне вдвоем со Скобелевым я ему говорю: «Что Миша? Что тебе?» Он стал волноваться, плакать, негодовать: «Он (то есть Александр III, принимая Скобелева после Ахал-Теке) меня даже не посадил!» – и затем пошел, пошел нести какую-то нервную ахинею, которую совершенно неожиданно закончил словами: Михаил Тариелович, вы знаете, когда поляки пришли просить Бакланова о большой мягкости, он им сказал: господа, я аптекарь и отпускаю лишь те лекарства, которые предпишет доктор (Муравьев), обращайтесь к нему. То же говорю и я! Дальше так идти нельзя, и я ваш аптекарь. Все, что прикажете, я буду делать беспрекословно и пойду на все. Я не сдам корпуса, а там все млеют, смотря на меня, и пойдут за мной всюду. Я ему устрою так, что если он приедет смотреть 4-й корпус. То на его «здорово, ребята» будет ответом гробовое молчание. Я готов на всякие жертвы, располагайте мною, приказывайте. Я ваш аптекарь…»
Я отвечаю ему, что он дурит, что все это вздор, что он служит России, а не лицу, что он должен честно и прямодушно работать и что его способности и влияние еще понадобятся на нормальной службе и т. д. Внушал ему, что он напрасно рассчитывает на меня, но он горячился, плакал и развивал свои планы крайне неопределенно, очень долго. Таков он был в июле 1881 года. Ну и я не поручусь, что под влиянием каких-нибудь других впечатлений он через месяц или два не предложил бы себя в аптекари против меня. Это мог быть роковой человек для России – умный, хитрый и отважный до безумия, но совершенно без убеждений!». (С последним утверждением Лорис-Меликова нельзя согласится. – А.Ш.).
Нет основания сомневаться в правдоподобности рассказа Лорис-Меликова. Он хорошо рисует душевное состояние обиженного императором генерала. В новой политической обстановке Скобелев еще не разобрался, неясность его выводила из равновесия, он давал волю эмоциям в частных беседах, не стесняясь в выражениях. Не нужно забывать и того, что темпераменты этих двух генералов были различны, и Лорис-Меликов далеко не был поклонником военного таланта Скобелева.
В это время М. Д. Скобелев, видимо, действительно имел намерение как-то принудить Александра III пойти на реформы, ограничив самодержавную власть. Лорис-Меликова он, конечно, до конца не посвятил в свои планы. Именно поэтому они, по словам министра, казались неопределенными. Но это было далеко не так. Скобелев великолепно знал, что хотел. Его же поведение во время описываемого разговора скорее всего хорошо разыгранный спектакль, чтобы уточнить взгляды и настроения либерального министра.
Преклонение перед генералом принимало в некоторых случаях мистический характер, доходя порой до курьезов. «В июле приехал в Москву государь Александр III с государыней, – вспоминает В. Ф. Духовская, – делая смотр войскам на Ходынском поле… После смотра государь пригласил всех начальников частей на завтрак в Петровский дворец. Весь двор дворца был запружен экипажами, многие из свиты государя заходили к нам, в том числе и Скобелев, который поцеловал мне руку, на что моя мама воскликнула: «Какая ты счастливая!», а другая восторженная дама стала осматривать мою руку, не оказалось ли на ней з в е з д ы (Разрядка наша. – А.Ш.) после прикосновения губ героя»[225].
Как считал советский историк В. Б. Велинбахов, Скобелев имел собственную программу изменения всех сторон жизни в России[226]. Над ней он много работал, оттачивал мельчайшие детали. В одном из своих писем И. С. Аксакову Скобелев писал: «Для вас, конечно, не осталось незамеченным, что я оставил все, более чем когда-либо, проникнутый сознанием необходимости служить активно нашему общему святому делу, которое для меня, как и для вас, тесно связано с возрождением пришибленного ныне русского самосознания. Более, чем прежде, ознакомясь с нашею эмиграцией, я убедился, что основанием общественного недуга в значительной мере является отсутствие всякого доверия к положению наших дел. Доверие это мыслимо будет тогда, когда правительство даст серьезные гарантии, что оно бесповоротно ступило на путь народный, как внешней, так и внутренней политики, в чем пока и друзья и недруги имеют полное основание болезненно сомневаться».
В другом послании он жаловался: «Эта будничная жизнь тяготит. Сегодня, как вчера. Завтра, как сегодня. Совсем нет ощущений. У нас все замерло. Опять мы начинаем переливать из пустого в порожнее. Угасло недавнее возбуждение. Да и как его требовать от людей, переживших позор Берлинского конгресса. Теперь пока нам лучше всего молчать – осрамились вконец»[227].
Скобелев считал, что только подъем национального самосознания и православия может укрепить русское государство и дать ему новые силы. «История нас учит, – подчеркивал генерал, – что самосознанием, проявлением народной инициативы, поклонением народному прошлому, народной славе, в особенности же усиленным уважением, воскрешением в массе народа веры отцов во всей ее чистоте и неприкосновенности можно воспламенить угасшее народное чувство, вновь создать силу в распадающемся государстве»[228].
Скобелев много размышлял и о горячо любимой им армии, которая в результате недавних реформ стала комплектоваться на основе всеобщей воинской обязанности. Весьма интересна записка Михаила Дмитриевича.
«Реформы в Бозе почившего императора Александра II, – так начал Михаил Дмитриевич, – в нашей армии сделали солдата гражданином. Всякий шаг по пути возвращения к старому будет поставлен против принципа всякого уважения к личности. Этот-то принцип составляет главную силу нашей современной армии, ибо он защищает солдатскую массу от произвола». Скобелев сам принадлежал к новому поколению, практически знал старую армию, поэтому имел право судить о ней. «Старые порядки в армии были ужасны. Ибо сверху до низу царствовал произвол вместо закона, слишком тяжело ложившийся преимущественно на солдат. Эти порядки, по словам очевидцев, делали из нашей армии массу без инициативы, способную сражаться преимущественно в сомкнутом строю, между тем современные боевые условия требуют развития личной инициативы до крайней степени, осмысленной подготовки и самостоятельных прорывов. Все эти качества могут быть присущи только солдату, который чувствует себя обеспеченным на почве закона. Я уже имел честь докладывать Комиссии о той важности, которую имеет неприкосновенность нынешней военной судебной системы для армии. Я возвращаюсь к этому великому вопросу, потому что считаю: нравственная цельность всей нашей армии зависит от неприкосновенности оснований ныне существующей судебной реформы.