Со слов этого писателя, Скобелев говорил, что каждый день его жизни – это отсрочка, данная судьбою. Смерти он не боялся, считая, что скоро рок или люди подстерегут его. И часто многим повторял Михаил Дмитриевич в 1881 году, что смерть уж сторожит его и скоро будет нанесен неожиданный удар.
24 июня (6 июля) Скобелев был у И. С. Аксакова и оставался у него до 11 часов вечера. Он принес с собой связку каких-то документов и просил сохранить их, сказав при этом: «Боюсь, что у меня их украдут. С некоторых пор я стал подозрителен».
На другой день барон устроил обед в честь получения очередной награды. Здесь присутствовали кроме генерала Скобелева и Розена адъютант генерала Эрдели, военный доктор Бернадский, личный врач Михаила Дмитриевича, бывший адъютант полковник Баранок.
Скобелева во время обеда не покидало мрачное настроение.
«А помнишь, Алексей Никитич, – обратился он к Баранку, – как на похоронах в Геок-Тепе поп сказал – слава человеческая, аки дым преходящий… Подгулял поп, а… хорошо сказал»[305].
После обеда вечером 25 июня (7 июля) М. Д. Скобелев отправился в гостиницу «Англия», которая находилась на углу Столешникова переулка и Петровки. Здесь жили девицы легкого поведения, в том числе и Шарлотта Альтенроз[306] (по другим сведениям ее звали Элеонора, Ванда, Роза). Эта кокотка неопределенной национальности, приехавшая вроде бы из Австро-Венгрии и говорившая по-немецки (на основании чего многие считали ее немкой, – А.Ш.), занимала в нижнем этаже роскошный номер и была известна всей кутящей Москве. В ее обществе и провел Скобелев последние часы жизни.
Поздно ночью кокотка прибежала к дворнику и сказала, что у нее в номере скоропостижно умер офицер. Покойник был сразу узнан, и прибывшая полиция быстро ликвидировала начавшуюся панику среди жильцов дома, переправив тело Скобелева в гостиницу «Дюссо», в которой он остановился.
Интересно свидетельство В. И. Немировича-Данченко: «Я спал у себя на Большой Московской в гостинице. Всегда, приезжая в Москву, останавливался там. Думаю, был час седьмой утра. Кто-то говорит мне, дотрагивается до меня. Открываю глаза. Тусклый свет. У моей кровати – солдат. Не разберу кто. Шторы опущены.
– Василий Иванович, вставайте…
– Зачем… Что случилось?
Всматриваюсь, узнал скобелевского денщика, оставшегося у него после войны.
– В чем дело?
– Генерал умер.
– Какой генерал? Что за чепуха!
Солдат зарыдал.
– Михаил Дмитриевич умер?
– Так точно!
– Да ведь он в Минске.
– Третьего дня приехали в Москву. Не приказывали никому сказывать. Вчера пообедали у себя, а потом с штабс-ротмистром Марченко куда-то ушли. А сейчас их тело привезли, сказывают, из гостиницы «Англия». Совсем точно дерево. Одеть трудно.
Тучка окутала все, неожиданным громом расшибло. Сижу на постели. Ничего не могу сообразить. Что-то ужасное, непоправимое. Рухнула громада, на которую потрачено столько работы, вдохновения, мыслей…
– Как он попал в «Англию»?
– Известно, люди молодые, повеселиться хотели. У себя в Минске невозможно. Сейчас во все колокола звонить начнут, а душу отвести надо…
Кое-как набросил на себя что попало. Тороплюсь. Отель «Дюссо» был недалеко. От Большой Московской оставалось перебежать Театральную площадь. Там уже толпятся люди.
Большой номер с его золотистыми штофными обоями весь залит солнцем. На кровати – Михаил Дмитриевич. Сквозь полуопущенные веки сине-стальные глаза – неподвижны. Муха ползет по реснице. Кто-то отгоняет ее. Хватаю его руки, плечи… Солдат прав, как дерево, так бывает от столбняка…
В голове точно огнем нижут мозги беспорядочные мысли. Все видишь, все замечаешь и ни в чем себе отдать отчета не можешь… Показался штабс-капитан М. и исчез куда-то. Больше я его ни в эти, ни в следующие дни не видел. Он провел со Скобелевым все это зловещее «вчера» и роковую ночь на сегодня. Он должен рассказать, в чем дело. Как это случилось. Но он растерянно молчит, отводит глаза от пристальных взглядов, из-под черной щетины густых волос каплет пот, а руки трет, точно им холодно. И всех от него отбрасывает в сторону. Издали всматриваются, а близко не подходит никто»[307].
Вскрытие производил патологоанатом Московского университета профессор Нейдинг. В протоколе было сказано: «Скончался от паралича сердца и легких, воспалением которых он страдал еще так недавно».
Никогда раньше на сердце Скобелев не жаловался, хотя его врач во время Туркестанского похода О. Ф. Гейфельдер и находил у генерала признаки сердечной недостаточности. «Сравнительно с ростом и летами, – говорил он, – пульс у Скобелева был слабоват и мелкий, и соответственно тому деятельность сердца слаба, и звуки сердца хотя и частые, но глухие. Этот результат аускультации и пальпации, состояние всех вен и артерий, насколько они доступны наружному осмотру, вместе с патологическим состоянием вен, дали мне основание заключить: о слабо развитой сосудистой системе вообще и в особенности о слабой мускулатуре сердца»[308].
Однако при этом Гейфельдер отмечал необыкновенную выносливость и энергию Скобелева, который мог сутками находиться на коне, совершать длительные переходы, сохраняя бодрость и работоспособность. Это позволяет предполагать, что сердечная система Скобелева не могла стать причиной преждевременной смерти.
Мало верили в официальную версию и большинство современников Скобелева. Характерно замечание В. И. Немировича-Данченко: «Не тогда ли у него стала развиваться болезнь сердца, сведшая его в раннюю могилу, если только эта болезнь у него была?»[309]
Некий П. И. Щукин свидетельствовал, что М. Д. Скобелев был «найден в номере гостиницы «Англия» на Петровке – голым, связанным и мертвым». Впрочем, сам Щукин этого не наблюдал. В то время как из Москвы было получено известие о смерти Скобелева, он сидел у тогдашнего министра внутренних дел графа Д. А. Толстого. Последний тут же распорядился, чтобы цензура не пропускала в печать подробности гибели генерала. Через день граф сообщил Щукину, что, когда докладывал государю о случившемся, тот сказал: «Мне всегда казалось, что он не кончит просто»[310].
Клубок легенд и слухов вокруг смерти генерала в московской гостинице стал расти, как снежный ком. Высказывались самые различные, даже взаимоисключающие предположения, но они в конечном итоге сводились к одному – смерть М. Д. Скобелева не была естественной, а связана с таинственными обстоятельствами, имевшими прямое отношение к высокой политике.
Одни говорили об убийстве, другие о самоубийстве.
Передавая широко муссируемый в России слух, одна из европейских газет писала, что «генерал совершил этот акт отчаяния, чтобы избежать угрожавшего ему бесчестия вследствие разоблачений, удостоверяющих его в деятельности нигилистов»[311].
Большинство, однако, склонялось к тому, что Скобелев был убит.
Наиболее распространенным было мнение, что «белый генерал» пал жертвой германской ненависти. Присутствие при его смерти «немки» придавало этим слухам, казалось, большую достоверность»[312].
«Замечательно, – отмечал современник, – что и в интеллигентных кругах держалось такое же мнение. Здесь оно выражалось даже более определенно: назывались лица, которые могли участвовать в этом преступлении, направленном будто бы Бисмарком… Бисмарку приписывалась пропажа плана войны с немцами, разработанного Скобелевым и выкраденного тотчас после смерти М. Д. Скобелева из его имения»[313].
Особенно настаивала на этой версии Ж. Адам. Она утверждала, что в ее распоряжении имеются бесспорные доказательства в виде соответствующих документов, из которых следует, – что М. Д. Скобелев был отравлен двумя кокотками, специально подосланными из Берлина. Однако все попытки Н. Н. Кнорринга познакомиться с этими документами окончились безрезультатно. Наследники Ж. Адам утверждали, что в ее архиве никаких следов о генерале Скобелеве вообще не обнаружено[314]. Это весьма странно, поскольку сама Ж. Адам неоднократно заявляла о материалах, якобы хранящихся у нее. Вполне возможно, что француженка действовала с каким-то умыслом, чтобы скрыть истинную причину смерти Скобелева.
Вроде бы поддерживал «немецкую» версию и личный друг царя, один из вдохновителей реакции князь Н. Мещерский, писавший в 1887 году Победоносцеву: «Со дня на день Германия могла наброситься на Францию, раздавить ее. Но вдруг благодаря смелому шагу Скобелева сказалась впервые общность интересов Франции и России, неожиданно для всех и к ужасу Бисмарка. Ни Россия, ни Франция не были уже изолированы. Скобелев пал жертвою своих убеждений, и русские люди в этом не сомневаются. Пали еще многие, но дело было сделано»[315].
Здесь нужно отметить, что при Александре III распался союз трех императоров (совокупность соглашений между Россией, Германией и Австро-Венгрией. – А.Ш.) и был заключен русско-французский союз. В сообщении Мещерского, конечно, можно увидеть намек на насильственную смерть Михаила Дмитриевича, но не обязательно от рук германской разведки.
Весьма интересно мнение известного дипломата второй половины XIX века Ю. Карцова, считавшего, что исходя из факта присутствия в роковую ночь немки, нельзя делать далеко идущих предположений. Так же как из посещения злополучной девицы болгарским князем Александром Баттенбергским, который сделал ей ценный подарок. Карцов логично рассуждал, что если бы князь думал об участии немки в покушении на Скобелева, он, вероятно, остерегся бы себя компрометировать. Скорее всего, его поступок объясняется простым любопытством.